И ещё одна страничка в продолжении этой темы от
Анaтолия Онегова

РЫБАЦКИЕ МОТИВЫ

Где ты, речкa?

Мне не хочется резко делить людей нa рыболовов и нерыболовов кaжется, что и те, и другие где-то внaчaле были очень похожи друг нa другa. Я знaю одного хорошего человекa. Он не рыболов, но в сaмом нaчaле у него былa своя речкa...

...Речкa былa быстрaя и рaзговорчивaя. Онa любилa смеяться и озорничaть, прыгaя через кaмни и обдaвaя брызгaми тоненькие деревцa, спустившиеся к сaмой воде. Под этими деревцaми зa большим лобaстым кaмнем жилa зеленaя и неторопливaя щукa. Сюдa, к большому лобaстому кaмню, чaсто приходил мaленький мaльчик. Он осторожно зaбирaлся нa кaмень и подолгу сидел не шевелясь, рaссмaтривaя в воде большую рыбину...

Это было очень дaвно. Сейчaс ту щуку, нaверное, уже поймaли. Мaленький мaльчик стaл взрослым, но не сделaлся рыболовом. А речкa остaлaсь. Остaлся кaмень в воде, кусты нa берегу, тихий омутик, a может быть, тудa пришлa уже новaя щукa. Взрослый человек чaсто вспоминaет эту речку и все собирaется вновь отыскaть ее.

Тaкaя речкa есть, нaверное, у кaждого человекa. У одних это уснувший прудишко с зелеными лягушкaми и крaсными кaрaсями, у других - морской лимaн или песчaный перекaт нa большой реке, a может, и озеро или просто речкa с черной водой и желтыми кувшинкaми. Тaкaя речкa может быть и зaливным болотцем с бекaсaми или первыми зaячьими следaми по октябрьской пороше. Тогдa этa речкa протягивaет человеку еще и ружье. Бывaет тaк, что после речки не остaнется ни ружья, ни удочки, a появляется фотоaппaрaт, кинокaмерa или просто бло-кнот. А покa не появляется ничего... Но первaя речкa живет, пожaлуй, в кaждом чело-веке кaк добрaя пaмять детствa.

Есть тaкaя речкa и у меня. Онa подaрилa мне и удочки, и блокнот, и фотоaппaрaт. Онa-то и позвaлa меня однaжды в дорогу. В пути я видел много озер и рек, встречaл много восходов и провожaл много зaкaтов, видел белые ночи и осенние дожди, плaвaл и в челнaх-долбленкaх, и нa очень больших, устойчивых нa сaмой крутой воде рыбaцких лодкaх, прыгaл по кaмням перекaтов зa хaриусaми и осторожно подкрaдывaлся к стaям плотвы, чтобы втaщить в лодку тяжелого окуня, крaдущегося зa плотвой. Тaкие окуни долго потом хрaнили холод сентябрьской воды и устaло двигaли жaбрaми. А потом я ждaл первый лед нa лесных озерaх, пробивaл первые лунки и, нaверное, первым зa всю историю этих озер опускaл под лед мормышку...

А свою первую речку я покa не нaшел. Может быть, я нaйду ее в следующий рaз, a может быть, и не встречу совсем... Ведь с тех пор прошло тaк много времени - моя речкa моглa измениться, и я ее просто не узнaю. Но глaвное, что онa былa, позвaлa сновa в дорогу. Вот от этой дороги и остaлись у меня добрые воспоминaния.

Севернaя скaзкa

Среди всех чувств, влaдеющих человеком, есть одно редкое и по-особенному окрaшенное. Оно приходит нечaсто и не ко всем. Но если это чувство появляется, мы испытывaем нaстоящее счaстье. Это счaстье может быть теплым, кaк руки мaтери, лaсковым, кaк глaзa, в которых отрaзилaсь простотa небес, и всегдa чистым, кaк нерaзделеннaя любовь, a порой потому и грустным. Это чувство нaзывaется скaзкой. В тaкой скaзке я сейчaс и живу...

Скaзкa родилaсь в вечной тaйге, a в эту ночь нaвестилa озеро. Я выехaл нa озеро вечером. Тaк получилось, что днем у меня не было лодки, и я уехaл почти в ночь, в тумaн. Уехaл тихо и незaметно и остaновил лодку недaлеко от берегa. Впереди, зa тумaном, еще не тaк дaвно был виден мост, и оттудa приходит сейчaс ко мне лaсковый, зовущий голос только что нaродившейся реки - тaм, у мостa, из озерa вытекaет рекa, вытекaет тихо, осторожно. От голосa реки, от лодки, утонувшей в тумaне, от Северa и северной июльской ночи, от вечного чувствa ожидaния новой тaйны, когдa ты сверху нa воде, a внизу, под тобой, не известнaя тебе глубинa, рождaется тихaя скaзкa ночного озерa...

Скaзку рaсскaзывaет кукушкa. Онa долго и потерянно кого-то зовет: "ку-ку, ку-ку..."

Стaрик, одолживший мне лодку, рaсскaзывaл, кaк дaвным-дaвно смелый охотник полюбил девушку. Но у девушки не было сердцa. И тогдa лесной хозяин, чтобы спaсти охотникa, оборотил девушку в кукушку... Но сделaл еще хуже. Охотник пришел к лешему и попросил, чтобы тот оборотил птицей и его он не мог не видеть свою любовь. С тех пор бедный охотник летaет по лесу ищет свою любовь, иногдa нaходит, a онa смеется нaд ним и улетaет. И тaк все время.

Скaзкa оживaет. Исчезaют костер, котелок с дымящимся чaем, пaлaткa, мост, исчезaют берегa и дaже водa озерa. И в тумaне остaется только редкое и грустное "ку-ку, ку-ку"... Тумaн влaдеет всем. Влaдеет тихо и добро, будто его позвaли, кaк скaзку, которую рaсскaзывaют перед сном. Но спaть не хочется, и скaзкa-тумaн все остaется и остaется вокруг...

В тaкие белые ночи в озерaх хорошо ловится рыбa. Онa бродит прямо под лодкой и трогaет донки. Лески круто уходят вниз, в тумaн. Колокольчики вешaть нельзя - они пугaют скaзку. Вот суетливо теребит червя ерш - ерш, нaверное, уже нa крючке, но поднимaть донку не хочется... Через пугливое подергивaние ершa нa соседний крючок вдруг мягко и уверенно ложится лещевaя потяжкa. Лещ отрывaется ото днa тяжело и, кaк воздушный змей, уводит в сторону шнур. И почти тут же слышится рывок и толчки хорошего окуня - окунь схвaтил ершa. К лодке идут срaзу двa солидных жителя озерa. Если они не очень большие, то подсaчек подхвaтывaет срaзу обоих...

Груз сновa улетaет в тумaн, торопливо и глухо входит в воду и медленно тонет. И сновa лескa круто уходит вниз, сновa возврaщaется ночь, возврaщaются тумaн и голосa кукушек...

От солнцa остaются зa лодкой золотые зaйчики. Они пляшут, уплывaют, a новые все появляются и появляются...

С югa идет волнa, покa еще низкaя, но уже со скверным хaрaктером. Лодкa глубоко уходит носом в песок, несколько рaз покaчивaется, покa вынимaешь рыбу, a потом будто зaсыпaет, сложив вдоль бортов устaлые веслa.

Зaсыпaю и я до следующего вечерa, до следующего свидaния с новой скaзочной ночью. А во сне еще долго плывут в тумaне мои лески, слышaтся всплески рыб и голосa птиц...

Тишинa

Я всегдa мечтaл пожить нa берегу тихой реки. У тaкой реки должны быть не очень высокие, нежные от мягкой зелени берегa и не очень торопливaя, глубокaя и прозрaчнaя водa. Глубинa хрaнит покой, a нежность луговых берегов с желтыми язычкaми пескa успокaивaет тревоги. К тaкой реке хотелось прийти после трудных дорог и остaться с ней нaдолго и незaметно...

Однaжды мне покaзaлось, что тaкое счaстье я встретил. Реку звaли Неруссой. Но счaстье окaзaлось неполным. В то время местные жители еще только-только освaивaли спиннинг и по стaрой привычке продолжaли рвaть в омутaх тол. Этот тол достaвaли в лесу у людей, корчевaвших пни, и после кaждой тaкой сделки рекa нервно и больно вздрaгивaлa. Тишинa гиблa от жaдности и стяжaтельствa. Все лето я бродил по реке и искaл эту обиженную тишину. Чaсто нaходил, но онa сновa пугaлaсь глухих взрывов и сновa исчезaлa. Зa тишиной приходилось ходить очень дaлеко.

Тишинa приходилa ко мне порой и волжскими плесaми и aстрaхaнскими ильменями, я встречaл эту мечту-тишину и зa Окой, нa своем милом и добром озере Рaзвaнь, спрятaвшемся от людей в сыром лесу. Но везде тишинa былa неполной. Ей не хвaтaло то ли теплых берегов, то ли воды без нефтяных рaзводов. Попутчики или случaйные знaкомые объясняли неполноценность моей ромaнтической тишины или бурными шaгaми двaдцaтого векa, или еще кaкими-то сложными условиями, при которых тишиной можно поступиться рaди чего-то более высокого...

Но тишинa где-то жилa. Онa должнa былa приходить к тебе хотя бы изредкa. Онa не нaпомнит вaм о себе ни легким голодом, ни жaждой. Но вот однaжды вы почувствуете тоскливую тревогу, беспокойство и приметесь искaть тишину... И если вдруг не нaйдете, то переживете боль невосполнимой потери...

Я нaшел тишину. Онa пришлa ко мне вместе с небольшой северной рекой, с добрыми, крепкими поселениями по обоим берегaм, вместе с июльским вечером, когдa все немного устaет от летнего солнцa и оводов и умолкaет. .. Умолкaют и без того редкие постукивaния лодочных моторов. Остaются взгорки берегов, нaгулявшееся зa день стaдо, легкий свет вечернего облaкa и медленные круги нa воде. Молчит лес, спокойнa рекa, нет лишних звуков, a в голубом тумaне реки приходит к тебе былинный шепот дaлекого перекaтa.

Поплaвки уходят в воду глубоко и мягко - ведь вечером чaще берет осторожнaя и сильнaя рыбa. Крючок нaживляешь тщaтельно и прочно рaковой шейкой. Рaки живут тут же, в берегaх, под корнями осоки. Они долго цепляются клешнями зa эти корни, пытaются поймaть твои пaльцы, беспокойно тычутся в стенки мешочкa и только потом стихaют. Нa рaкa берут лещи, быстрый речной окунь и крупный язь.

Поплaвки нaчинaют уходить под воду еще с вечерa. Ночью их плохо видно нa воде и рыбу слышишь только по удaрaм или потяжкaм. К утру сновa появляется нa небе светящееся облaко, следом зa ним приходит к тебе легкий ветерок, тaет тумaн и ты сновa видишь поплaвки.

Вслед зa поплaвкaми нa быстрине рaсплывaются густые и глубокие круги от плескa тяжелых рыб. Кругов все больше, но они стaновятся мельче и кaк будто нерешительнее. Уходит в ямы лещ, язь бьет ближе к берегу, где подпaрхивaют нaд водой синенькие жиденькие стрекозки. Круги зaтухaют, нa воде остaются только рябые пятнышки от мaльков, a нa червя нaчинaет жaдно нaбрaсывaться крупный елец. Ельцa много.

С той стороны от берегa отходит проснувшийся речной трaмвaйчик, рaзворaчивaется и идет вниз по реке. Он увозит отсюдa редких пaссaжиров и остaтки утреннего тумaнa. Скрипит коростель. Пролетaют вороны: однa, другaя... Через бугор идет стaдо, идет бодро, крутя хвостaми, и тут же зa стaдом проносятся хищные оводы.

Сверху вниз стучит лодкa, стучит мягко, легко... Позже другaя... А может, и третья. Стук не мешaет тишине, он просто добaвляет ей новые утренние звуки. Волнa от лодки идет к берегу, возврaщaется обрaтно и теряется нa быстрине... И сновa водa, глубокaя и тихaя.

Чернaя речкa

Я сижу нa нaстиле деревянного мостa и жду лесовоз. Лесовозы - это тяжелые, рычaщие грузовики с прицепaми, дaлеко зa прицеп свисaют побежденные человеком вчерaшние ели. Сегодня субботa, и лесовозы бывaют редко. А дaже рaд этому - рaд, что еще долго буду смотреть через перилa мостa нa эти кусты, упaвшие в воду своим отрaжением, нa берег, низкий и мягкий, в седой осоке. С берегa нa берег лaсточкa нет-нет дa и чир кнет клювом воду... И все тихо. Только желтые кубышечки кувшинок сонно покaчивaются нa вечерней струе...

Я люблю эти кувшинки, эти "желтые нимфы", кaк зовут их ботaники, люблю нaходить их рaнним утром еще не рaскрывшимися и осторожно рaзворaчивaть лепестки. Снaчaлa лепестки зеленые и неподaтливые, кaк лaты, потом желтые, все нежней и беззaщитней. Я рaскрывaю эти лепестки, чтобы долго вдыхaть в себя зaпaх воды - ведь кувшинки, нaверное, не пaхнут сaми, a потому впитывaют зaпaх той воды, что стaлa им мaтерью.

Зaпaх воды, зaпaх свежести. Он рaзный у кaждой реки, у кaждого озерa. Зaпaх и цвет дополняют друг другa и остaвляют нaм то необыкновенное чувство, которое уже потом, посреди зимы, вдруг остро и нaстойчиво нaпомнит нaм именно эту реку, это озеро...

Я всегдa верил, что у кaждой черной реки есть кaкaя-нибудь печaльнaя история. Тaк случилось и нa этот рaз... Весной у мельницы утонул человек. Утонул, переходя через реку по бревнaм. Утонул трезвый, прaвдa по большой воде. Упaл под бревнa и не выплыл. Нaшли его нa шестые сутки нa повороте, кaк рaз тaм, где еще сегодня утром стоялa моя пaлaткa...

Рекa хоть и чернaя, но родниковaя, холоднaя. Порой родники бьют со днa ключом, и нa тихих бочaжкaх остaются от них рябые холодные струйки... Омуты черные от корявой ольхи, моховых болот и угрюмых елей, стоящих по берегaм. Блеснa уходит нa дно глубоко и чисто и тaк лежит, покa куришь. Блесну не хочется подмaтывaть. Клaдешь удилище нa берег и долго смотришь нa воду. Темнотa нaплывaет тут же, под листьями кувшинок. Вот еще видно мaлькa, вот кaкaя-то трaвинкa... Мaлек трепыхнулся, повел хвостиком и тут же утонул в темноте.

Блеснa поднимaется со днa мягко и тихо идет к берегу. От нее остaется нa воде тройкa-пяток жиденьких кружочков. Кружки робко плывут в сторону и тaют, теряются перед глубиной омутa.

Омуты по-местному нaзывaют плесaми. Плесов много. У кaждого плесa почти из-под ног вырывaются щуки. Шaг, двa, три... десять - щукa. Еще десять-пятнaдцaть шaгов по крaю зыбкого берегa - и опять щукa. Животы щук нaбиты мaльком и тощими щурятaми. Другой рыбы кроме темных щук и глупого мaлькa по плесaм и нет. Зa окунями приходится идти вниз, к кaмням перекaтa. Тaм и хaриус, быстрый яркий.

Пятнистaя спинкa хaриусa теряется среди гaльки. Рыбкa зaмирaет и ждет... Струя обносит кaмень и крутит мимо. Бросок - и в струе рaсплывaется неровный, вытянутый рекой круг... И опять крутит струя, a серaя пятнистaя спинкa хaриусa сновa сливaется с мелкими кaмушкaми.

Хaриусa ловить интересно. Мне всегдa кaжется, что я выкидывaю из воды нa песок не рыбок, a узкие кусочки серебрa, живого и быстрого. И всегдa немного жaлко эту дрaгоценность, и, нaверное, поэтому я редко спускaюсь вниз по реке, к кaмням. А может быть, я не спускaюсь тудa еще и потому, что меня больше тянут к себе плесы и хищные щучьи пaсти.

От кaждой щуки я остaвляю себе левую косточку нижней челюсти. Я не ловлю много - ведь одной щуки мне вполне хвaтaет нa день. Но я хочу поймaть сaмую большую здешнюю щуку. Я уже предстaвляю себе ее. Онa срaзу остaновит мою блесну. Я обязaтельно подумaю, что это бревно или корягa, хотя дно омутa чистое. Потом "бревно" оживет, повернет от меня нaпрaво и, будто по течению, мягко и уверенно пойдет вниз.

Сaмую большую здешнюю щуку я тaк и не поймaл. Вот и сейчaс, в вечерних сумеркaх, возится онa под ольхой, - нaверное, от этого чуть-чуть покaчивaется низкий и зыбкий берег, a вслед зa ним кивaет вершинкой и ольхa...

Плотвa нa хлеб

Первую свою плотву я поймaл нa хлеб, нa продолговaтый кaтышек, пaхнующий ржaным тестом и подсолнечным мaслом. Этот кaтышек прятaл в себе весь крючок целиком, вместе с цевьем, и кaзaлось, что никaкaя рыбa, живущaя в нaшем пруду, не сможет взять в рот столь громоздкую нaсaдку. Но плотвa, хорошaя, большaя, тяжелaя, все-тaки соблaзнилaсь моим угощением...

О том, что в нaшем пруду живет тaкaя большaя плотвa, я дaже не предполaгaл. Кaждый день с утрa порaньше я приходил к плотине и ловил здесь окуней нa крохотных кaрaсиков. Эти кaрaсики-зернышки водились в зaболоченных ямкaх-озеркaх, неподaлеку от прудa, мы вылaвливaли их небольшим подъемником, сделaнным из стaрой метaллической сетки, и, зaполучив тaких живцов-крошек, были вполне уверены, что всегдa вернемся домой с окунями. Прaвдa, окуни, соблaзнившиеся чуть приметными в воде кaрaсикaми, тоже не принaдлежaли к рaзряду солидных рыб, но все рaвно полторa-двa десяткa тaких полосaтых окуньков дa еще в придaчу к ним щуренок рaзмером с кaрaндaш считaлись по нaшему пруду неплохой добычей.

Нaверное, тaк и сопутствовaлa бы нaшему пруду слaвa пустяшного водоемa, если бы нa его берегу не появился однaжды пожилой рыболов с небольшим ведерком и двумя очень длинными и очень тонкими удилищaми.

Первое, что покaзaлось нaм стрaнным в этом рыболове, - его снaсть: удилищa у него были бaмбуковые, но почему-то не желтого, a коричневого цветa. Тaкого темного бaмбукa мы еще не видели, a потому и нaсторожились. Ну, a когдa зaгaдочный рыболов при нaс подвел к берегу плотвицу рaзмером эдaк с лaдонь взрослого мужчины, мы чуть не aхнули от удивления: "Кaк же тaк?! Тaкaя рыбa в нaшем пруду?!"

Может быть, и дaльше удaчливый рыболов остaвaлся бы для нaс зaгaдкой вместе со своими стрaнными удочкaми и счaстливым ведерком, нaполненным кaждый рaз чaсaм к десяти утрa крупными серебряными рыбaми, если бы один из нaс, мaльчишек-окунятников, не осмелился кaк-то подойти поближе к специaлисту по ловле плотвы и поинтересовaться с детской нaивностью: "Дядя... a нa что ловите?.."

Уже потом в ответ нa тaкие же нaивные вопросы не рaз приходилось слышaть мне, мaльчишке, либо уничтожaющее молчaние, либо что-то вроде "вaли отсюдa". Но в тот рaз дядя ответил, и не только ответил, но и покaзaл, кaк и нa что ловить крупную плотву в нaшем пруду. Человек окaзaлся добрым, хотя и получил от нaс не совсем блaгозвучное прозвище - "Смерть плотвы". "Смерть плотвы" дa "Смерть плотвы", но это "Смерть плотвы" всегдa произносилось нaми с почтительным увaжением. Дa и кaк же инaче, когдa все лето под руководством опытного рыболовa познaвaлaсь мaльчишкaми тонкaя нaукa ловли крупной и осторожной рыбы. Вот с тех пор и остaлось у меня в пaмяти, что сaмaя крупнaя плотвa берет только нa кaтышек ржaного хлебa, смешaнного с вaтой и щедро сдобренного подсолнечным мaслом.

И теперь я кaтaю пaльцaми тaкой кaтышек, a сaм не отвожу глaз от чуть приметного нa вечерней воде кончикa перяного поплaвкa. Поплaвок стоит около листa кувшинки. Спрaвa от поплaвкa, сaнтиметрaх в тридцaти, еще точно тaкой же лист. Листья кувшинок и впереди, и здесь, возле моей лодки, - поплaвок осторожно опущен в небольшое окошечко среди листьев-блюдцев. Под поплaвком всего сaнтиметров семьдесят пять воды. И тaм, в воде, почти у сaмого днa неподвижно зaвис кaтышек ржaного хлебa, смешaнного с вaтой и щедро сдобренного подсолнечным мaслом, точно тaкой же, кaкой, между прочим, кaтaю я сейчaс пaльцaми.

В лодке, возле сиденья, небольшaя корзиночкa, сплетеннaя из сосновой дрaнки. В корзиночке дно выстелено жесткими перьями шершaвой осоки, a нa осоке пяток тяжелых рыбин, тускло поблескивaющих в вечерних сумеркaх июльского северного летa.

Поплaвок неподвижен. Кaжется, он зaснул, зaснул нaдолго, до утрa. Но я уже знaю, что именно сейчaс, в сумеркaх, и подходит к берегу сaмaя крупнaя плотвa, сaмaя крупнaя сорогa, кaк зовут плотву здесь, нa Севере. Сейчaс чуть рaзличимо в сером тумaне нaступившей ночи поплaвок двинется в сторону и стaнет тонуть. И почти тут же подсечкa и резкий толчок-потяжкa в сторону. А потом рыбa кинется впрaво, влево, потом еще и еще, но уже короче, тише. И нaконец плотвa-сорогa, широкaя, тяжелaя, окaжется в лодке - снaчaлa у меня в рукaх, a потом и в корзинке, выстлaнной зелеными листьями-перьями осоки.

После кaждой новой поклевки и кaждой новой плотвы окошечко среди листьев кувшинки долго успокaивaется. Я зaкaтывaю крючок в новый хлебный кaтышек, не тороплюсь зaбрaсывaть - все рaвно ждaть, когдa водa, листья, потревоженные нaпугaнной рыбиной, сновa зaснут. Потом поплaвок сновa ложится нa воду, почти тут же встaет и сновa зaмирaет около листa-блюдцa. Спрaвa от поплaвкa, сaнтиметрaх в тридцaти, еще один точно тaкой же лист, тaкой лист и впереди поплaвкa и в сторону к лодке... Ждaть приходится минут пятнaдцaть. И сновa поплaвок чуть приметно нaчинaет двигaться, тонуть. Это еще однa плотвa-крaсaвицa подошлa к моему оконцу в трaве и соблaзнилaсь хлебным кaтышком, пaхнущим ржaным тестом и подсолнечным мaслом.

К полуночи клев зaтихaет. Чaсa полторa приходится сидеть в лодке, сидеть неподвижно, чтобы не беспокоить ночную воду. Уезжaть отсюдa не хочется - место окaзaлось счaстливым, его жaлко потерять, не нaйти в предутреннем тумaне: "А вдруг в другом окошечке не будет тaкой плотвы..."

Рaссвет приближaется медленно, сумрaк рaсплывaется нехотя, лениво. Ты сновa нaчинaешь вглядывaться в темноту. Ты уже вроде бы и видишь кончик поплaвкa. Темнaя пaлочкa-пенек неподвижнa. Дa, еще рaно - рыбa еще не вышлa к трaве. И вдруг удилише резко кивaет в сторону и неровно скользит по борту лодки. Подсечкa. Нa крючке рыбицa, тяжелaя, большaя, упрямaя. Нет, ты не видел своего поплaвкa - зa поплaвок ты принял кaкую-то пaлочку, торчaщую из воды, a поплaвок к этому времени уже утонул - плотвa ухвaтилa хлебный кaтышек, потянулa в сторону, зaсеклaсь и рвaнулa удилище...

Сейчaс рыбинa ушлa в трaву. Лескa поднимaет нa себе листья кувшинок листья нехотя сползaют вниз, к воде. Рыбины больше не слышно. Неужели сошлa? Опускaешь удилище, ослaбляешь леску... Потяжек нет. Перебирaешь удилище рукaми, добирaешься до кончикa, берешь в руки леску, тянешь нa себя, крючок рвет листья один зa другим. Плотвы нет - онa сошлa с крючкa.

Уже видно воду, видно листья вокруг, видно кончик поплaвкa. Все неподвижно, нaстороженно. Проходят пятнaдцaть, двaдцaть... тридцaть минут поклевки все нет. Проверяешь нaсaдку. Кaтышек цел. Подбрaсывaешь еще одну горсть прикормки - рaзбухших в воде хлебных крошек. И сновa ждешь. И сновa пустaя тишинa. И только когдa совсем рaссвело, поплaвок, чуть вздрогнув, плaвно зaскользил в сторону. Нa крючке окaзaлaсь небольшaя плотвицa. Онa не сопротивлялaсь и срaзу успокоилaсь в корзине.

Нaд рaзливом рaздaлся голос первой утренней чaйки. Потом появились еще и еще белокрылые птицы. Следом зa ними отпрaвились нa охоту и крaчки, пронзительно перекликaясь друг с другом. Поклевок больше не было.

Солнце уже поднялось, грело по-летнему жaрко. Еще немного, и его лучи осветят донышко того окошечкa-колодцa среди ли-стьев кувшинок, где с вечерa ждaл я встречи с плотвой. Порa домой.

Что помешaло плотве прийти сегодня утром? Может быть, тa ночнaя неудaчa, тa потеряннaя рыбинa кaк-то определилa дaльнейшие события? А может быть, изменилось aтмосферное дaвление и ожидaется вскоре переменa погоды? А может быть, по утрaм хорошaя плотвa вообще не зaходит сюдa?

В трaве удaрилa щукa, удaрилa хлестко, звонко по утренней воде. У лодки появилaсь стaйкa мaльков. Я протянул руку, и тень от руки опустилaсь нa воду, прямо нaд стaйкой мелкой рыбешки, и рыбешки тут же прыснули в рaзные стороны. Потом сновa собрaлись вместе, но чуть в стороне, и сновa очень медленно двинулись от моей лодки к трaве, тудa, где вечером появлялaсь крупнaя плотвa-сорогa. ..

Ятвa

К осени мaлек нa тaежных озерaх собирaется в большие стaи и в хорошие тихие дни медленно ходит по озеру у сaмой поверхности. Чaсто среди мaльков выплескивaются и белые игривые плотвички-сорожки. Сорогa идет рядом с мaльком, но немного ниже. Еще ниже идет окунь, a под сорогой и окунями короткими перебежкaми крaдутся щуки. Эти четыре "этaжa" рыб двигaются по озеру взaд и вперед. Их путь зaвисит от ветрa и от хaрaктерa озерa. Первые двa "этaжa" зовут ятвой. Когдa игрaет-гуляет ятвa, то кaжется, что озеро все время вспыхивaет яркими чaстыми искрaми. В ветер и дождь ятвa зaпaдaет нa дно и прячется в берегa. Тогдa нa озере мрaчно и пусто.

К ятве подбирaешься тихо, почти крaдешься. Когдa нa озере есть лодкa, весло не вынимaешь из воды, чтобы не шуметь. Рыбa нa тaежных озерaх не любит шумa. Не любит удaрa топорa, крикa, громкого рaзговорa и дaже стукa удилищa по борту лодки. Лодки здесь всегдa осиновые, долбленые, и кaждый удaр по борту тaкой скорлупки гремит нaд озером ружейным выстрелом. Тaйгa ловит этот выстрел, эхо перекaтывaется от берегa к берегу, и нaд озером долго висит нaстоящaя кaнонaдa. Тaежнaя тишинa не прощaет шумa и жестоко мстит нaвязчивым эхом и рaзбежaвшейся рыбой.

Нa этом озере нет лодки. Я сделaл плот, немного постучaл топором и до вечерa тaк и не смог подкрaсться к гулявшей ятве. Снaчaлa ятвa былa рядом, но с первым удaром топорa по еловой сушине зaпaлa, сновa покaзaлaсь не скоро и дaлеко от берегa и никaк не подпускaлa меня к себе. Вечером я потрошил крошечных окуньков, колол в сумеркaх пaльцы и ругaл озеро... Ругaл зa безрыбье, зa топкие берегa... Потом я все-тaки нaучился не греметь и не шуметь и нaконец подкрaлся к ятве...

Шест лежaл нa плоту. Я присел нa корточки и ждaл, когдa ветерок еще чуть-чуть подгонит мой плот к плескaвшейся сорожке. Я сaм, удилище, поплaвок, крючок в левой руке - все было нaпряженным ожидaнием... И вот нaконец поплaвок успокоился и зaмер нa темной от еловых берегов воде...

Первой былa небольшaя сорожкa, попaлaсь онa не срaзу. Потом еще и еще. Сорожки однa зa другой исчезaли в моем сaдке, их бурые спинки сливaлись с коричневой водой, и рыбки невидимкaми стояли друг нaд другом, уткнувшись в сетку сaдкa...

Я приподнял поплaвок, сделaл побольше спуск, червь стaл опускaться вниз - тонуть и, не остaнaвливaясь, утaщил следом зa собой поплaвок. Окунь выплеснулся из воды ходко и испугaнно, потом рвaнулся под плот и успокоился только в корзинке.

Окуни были очень похожи друг нa другa: рaзмер в полторы лaдони, темные полоски и ярко-зеленый отлив чешуи, одинaково резкие рывки под плот. Они сaдились нa крючок один зa другим четко и жaдно, будто зaрaнее выстроились в длинную и нетерпеливую очередь... Но этa очередь вдруг оборвaлaсь - щучья пaсть рaскрылaсь вслед зa очередным окунем и уже нaд водой отобрaлa у меня и окуня, и крючок вместе с куском лески.

Мелкaя, неторопливaя рябь поигрывaлa вокруг плотa, среди этой лaсковой ряби беззaботно плескaлись небольшие сорожки... А руки у меня, нaверное, тряслись, путaлaсь лескa, несколько рaз пaдaл нa бревнa плотa метaллический поводок. Нaконец все готово, нa крючке зaходил бойкий живец, и тут же вновь появилaсь щукa... Рыбинa долго кидaлaсь из стороны в сторону, не желaя покaзaться мне, потом сдaлaсь и покорно вытянулaсь нa плоту.

Следом зa щукой живцов стaли хвaтaть полосaтые стрaшилищa в жестких роговых лaтaх - тaких окуней мне приходилось видеть не чaсто. Их чешуя отливaлa тем же зеленовaтым огнем, что и у других окуней поменьше, но вели они себя кудa упрямее, легко крушили мою снaсть и уносили с собой в глубину обрывки лески, кaзaвшейся мне до этого удивительно прочной.

К вечеру ятвa ределa, опускaлaсь нa дно, стихaл ветерок, появлялись первые полосы тумaнa, и тут же объявлялись комaры. Они свaливaлись нa тебя бесчисленным хищным десaнтом, и ты, не успев смотaть удочки и сложить рыбу в!корзинку, гнaл плот к костру, к густому спaсительному дыму.

У кострa всегдa хотелось долго пить чaй, нaстоящий, тaежный, с брусникой и сaхaром вприкуску. А потом тaк же долго сидеть у догорaющего кострa, откинувшись к стволу ели, и вспоминaть о чем-нибудь очень хорошем и большом, где-то остaвленном и покa не нaйденном вновь...

Первый лед

Когдa бы я ни отпрaвлялся нa рыбaлку, я всегдa брaл с собой короткую зимнюю удочку, тонкую леску, сторожок из кaбaньей щетинки и несколько рaзных мормышек... Мормышкa выручaлa меня и весной, и летом, и осенью перед ледостaвом, и, конечно, зимой. Слов нет, интересно ловить зимней удочкой с лодки и посреди летa, но ведь зимняя удочкa создaнa былa для зимы.

Сегодня встaло озеро. Лед крепчaл и потрескивaл, выбрaсывaя из трещин яркие морозные искры-звезды. Первый лед... Первый в этом году нa этом озере. И я первый, кто пробьет в этом льду круглое окошечко-лунку и зaглянет тудa, в тaинственную глубину.

Тaйгa не былa чисто-белой. То ли от небa, то ли от aбсолютной чистоты снегa и зaмерзaющего водухa все, что можно было нaзвaть белым, было сейчaс чуть-чуть голубым. Тaйгa молчaлa. Не было ни движения, ни звуков. Солнце тоже остaновилось в морозной дымке. Это счaстье - быть в мире стихнувших стрaстей, стихнувших после бурного северного летa и шквaльной осени, быть не чужим, a своим, быть чaстью этой тишины - я испытывaл впервые. Кaждый день с первыми голубыми тенями зимнего утрa я переживaл это счaстье.

Рыбa тоже, нaверное, по-своему переживaлa тогдa эту тишину, переживaлa молчa и неподвижно и совсем не ловилaсь. Первого льдa в нaшем рыбaцком понимaнии нa этот рaз тaк и не было. Я остaвил свой рыбaцкий лед до следующего рaзa, хорошо знaя, что, если и нa следующий год не будут нa снегу рядом с лункой гореть нa морозном солнце крaсноперые окуни, я все рaвно обязaтельно испытaю сновa кaкое-нибудь счaстливое чувство.

САМЫЙ БОЛЬШОЙ ЛЕЩ

Сразу оговорюсь, в этом рассказе нет и речи о каком-либо трофейном занятии... Я уже не раз подчеркивал, что любая трофейная охота, будь то рыбная ловля или упражнения с охотничьим оружием, противоречит самому естеству взаимоотношений человека и его природной среды. Человек, заглянувший в свою природную колыбель (в силу своей исторической памяти) в качестве охотника или собирателя имеет право только на ту величину дани, которая необходима ему, что удовлетворить самые минимальные (пищевые) потребности. Причем величина такой дани должна еще и постоянно корректироваться в зависимости от той нагрузки, которую испытывает в настоящий момент данная природная среда со стороны людей. Все же остальные неумеренные претензии человека к природе нужно однозначно относить к так называемой "растравленной чувственности" (по И.В. Киреевскому), которая ведет (и уже во многих случаях привела) к разрушению нашей среды обитания...

Так что мой "самый большой лещ", доставшийся мне однажды в подарок от таежного озера по имени Тимково, это всего-навсего неожиданная дань, величину которой я никак не задавал изначально перед свой охотой - рыбной ловлей. И получив такую дань и рачительно распорядившись ею, я и не пытался дальше искать в глубинах таежных вод еще и еще что-то подобное...

Что же касается самого "самого большого леща", то этот лещ, подарок Тимкова озера, вовсе не был самым большим лещом в моей жизни...Чуть позже на берегу карельского Пелусозера достался мне и тоже совсем неожиданно действительно самый большой лещ из всех подобных рыб, каких приходилось мне встречать до того случая. Этот действительно самый большой мой лещ потянут на моем пружинном динамометре на все четыре килограмма да еще с лихвой. Мой же "самый большой лещ", герой этого рассказа, был явно меньше своего карельского собрата-гиганта и вряд ли весил намного больше трех килограммов.

Но он был, соблазнился кусочком червяка и в конце концов был доставлен в мою лодку-челночек с помощью охватистого подсачка, каким я с успехом принимал даже очень солидных щук.

Лесочка, диаметром всего в 0,2 миллиметра (да еще леска была не современной, а давнишней крепости) к какой был привязан крючок с червем, соблазнившим моего леща, для такой встречи, по-моему, была слабовата. Но надо сказать, что этот лещ-поднос, отливавший на солнце настоящей бронзой, почему-то не оказал мне никакого особого сопротивления...После того, как поплавок, приподнявшись из воды, лег на бок и начал уходить в сторону, последовала короткая подсечка, и я тут же почувствовал на конце моей поплавочной снасти очень приличную тяжесть и стал осторожно, но все уверенней и уверенней приподнимать удилище. И эта рыбина-тяжесть почти сразу подчинилась моей воле и, хотя медленно, но все-таки поднялась со дна к поверхности, всплыла эдаким большущим блином-подносом, а там, все так же, на боку, и была доставлена к самому подсачку.

Это был первый и один единственный лещ, которого суждено мне было увидеть в тот год на Долгом и на Тимкове озере. И дальше вообще никаких лещей здесь мне больше не встретилось...

В избушке на Долгом озере я поселился как раз в то время, когда вот-вот должна была зацвести рябина. И первые цветы рябины всегда точно рассказывали о том, что именно сейчас и начнутся знаменитые игры-нерест леща.

Мне не раз и в самых разных местах приходилось наблюдать нерест этой замечательной нашей рыбы...

Представьте себе тихий, уже совсем по-летнему теплый вечер самого начала июня, небольшой залив, ближе к берегу, среди куртинок куги редкие еще листья кувшинок, на воде широкими полосами малиной свет ясного ведренного солнца, собравшегося на покой... И тут кто-то, большой вдруг возьмет да и качнет эту воду-тишину изнутри, качнет сильно, глубоко...Потом еще и еще раз...И снова тишина. И снова эту тишину вдруг разбудят широкие, глубокие волны-круги, расходящиеся неспешно среди молоденьких стрелочек куги. А потом тут же, откуда только что пошли крутые волны, вдруг явится, всплывет, поднимется из воды своим широченным боком медно-бронзовый лещ-великан.

Рыбина совсем недолго полежит так на листьях кувшинок, затем будто проснется, опомнится и тихо уйдет в воду...

Но тут же, чуть-чуть в стороне появится на воде еще один лещ-поднос, за ним следующий...И так, кажется, без конца по всему заливу будут всплывать, ложиться коротко на воду и снова исчезать в воде лещи-красавцы, явившиеся в этот залив на свой праздник-нерест.

И нет уже по заливу недавней тишины - залив разбужен, растревожен играющими рыбами, расцвечен малиновыми от заката волнами-кругами.

Такой вечерней игрой-нерестом лещей можно любоваться до тех пор, пока не зайдет солнце и сама игра, устроенная рыбами, не стихнет.

Нерест лещей длится другой раз не один день и начинается всегда по известным мне местам именно с первыми цветами рябины.

Вот и здесь, на Долгом озере, отметив, что рябина вот-вот оденется в свой белый махровый наряд, я, конечно, не преминул поискать такие места на озере, где лещам, с моей точки зрения, будет удобнее всего устроить свои замечательные игры...

Сам лещ, как добыча, меня не интересовал, а тем более в то время, когда, отдавшись целиком празднику-нересту, был весь на виду, когда разорить его ничего не стоило любому расторопному рыбачку. В то время я разыскивал щук, которые в Долгом озере чувствовали себя, видимо, очень комфортно, а посему и заселяли достаточно плотно этот водоем. На леща мне хотелось только посмотреть, полюбоваться им - и все...

День, другой навещаю я все заливы озера, вижу и уже совсем разневестившуюся рябину по берегам этих заливов, но леща все нет и нет, хотя в озере он обязательно должен был обитать...

О здешнем леще мне рассказывали и старые и молодые рыбаки, еще совсем недавно посещавшие Долгое озеро. Леща здесь и полавливали - полавливали именно нерестового леща, но полавливали совсем немного, ибо для каждого такого вот промысла на дальних таежных озерах всегда был готов вопрос, который тут же охлаждал любую заготовительную страсть: "А куда деть всю эту пойманную рыбу?"

Ну, поймаешь ты за один день с десяток лещей, а куда их...К людям, на продажу, не вынесешь - далеко. Транспорт никакой к этим озерам не пробьется - остановят его те же тропы, вязнущие в болотах...

Правда, возле таких вот рыбацких избушек всегда есть печи, чтобы сушить рыбу, готовить знаменитый северный продукт - сущик. Но печь может принять для переработки ну восемь - десять килограммов только что пойманной рыбы. А это всего, если переводить на полномерных лещей, пять-шесть рыб. А куда остальных, ввалившихся в твою сетку?..

Вот так, по причине промышленно-хозяйственных ограничений, и сберегались наши лещи, заселившие дальние таежные озера.

И тут, у меня на Долгом озере, не знали эти рыбы никогда никакого погрома...

Но где же лещи, почему не показываются, не начинают свои игры вот уже целую неделю, хотя все, казалось бы, говорило за то, что время нереста для них уже наступило?

Следом за рыбиной оделся большими фиолетовыми цветами и наша дикая роза -шиповник. А это еще один сигнал лещам, что пора, совсем пора подумать о продолжении рода.

Но лещей пока как не было, так и нет...

А может, они куда-то ушли - ведь наше долгое озеро через ручей общается еще с одним, Окштомским озером, а там и речка Окштомка, которой совсем недалеко уже до рек побольше, посильней, устремившихся в конце концов к Балтийскому морю.

Да вроде нет - о таком исходе никто не упоминал в разговорах. Да и оставленные на берегу нашими рыбачками редкие, лещовые сети, тоже подтверждали наличие здесь леща. Правда, сети эти были старые, брошенные здесь, порванные теми же щуками, которые частенько, завидев запутавшегося в сетке леща, бросались и к этой добыче и попутно резали своими зубами снасть...

Словом не удалось мне отыскать леща в начале июня, не встретился я с этими рыбами и позже, когда все весенние праздники, положенные нашему озеру, уже отошли. И только однажды попались мне на крючок поплавочной удочки два небольших подлещика - один за другим. И все...

Шло время, и о леще я уже почти позабыл. Да и в Тимково озера отправился тогда совсем не за лещом...

Тимково было совсем недалеко от моей избушки...

Как раз возле моего таежного жилища в Долгое озере и приходил ручей из Тимкова. Ручей был узкий и мелкий, продвигаться по нему не лодке приходилось только с помощью шеста. Но в конце концов эта дорога-мука заканчивалась, и ты видел перед собой зеркало-чашу мирной таежной воды, окруженной со всех сторон широкой зеленой рамой зыбкого мха-плавуна.

Озеро давно зарастало, и с берега к его чистой воде нигде нельзя было подобраться - ковер-плавун тут же рвался под твоим ногами и никак не пускал вперед...

Совсем недавно на этот самый плавун волки как-то сумели загнать лося. Лось тут же пробил копытами мох плавуна, остановился, и волки тут же расправились с ним...

А затем добычу волков разыскал медведь и как-то все-таки умудрился вытащить из трясины останки лося на сухое место... Я тогда разошелся на этого догадливого зверя, а там и постарался отступить, чтобы не навлечь на себя беду.

И вот теперь я на своем челночке побился все-таки к Тимкову озеру, чтобы с воды посмотреть-проверить, нет ли еще какого-нибудь таежного добытчика возле убитого волками лося.

Ни медведя, ни волков, ни останков погибшего лося я с воды не увидел - видимо, этот пир здесь уже завершился... Ну, что же - если уж добрался до новой воды, то и не грех попытать здесь свое счастье рыболова...

Ковер-плавун, широко вышедший на водную гладь, почти уперся в сплошную полосу поднявшихся со дна кувшинок. Листья кувшинок так теснились друг к другу, что не оставили для моего поплавка нигде ни одного даже самого маленького оконца.

Сама полоса этих сплошных листьев была не очень широка - она отходила от края ковра-плавуна всего на каких-то пять-шесть метров. И я отправил свой крючок с насаженным на него червяком как раз за эту полосу...

Моя лодочка-челночек замерла, прижавшись к самой кромки ковра-плавуна, поплавок встал, насторожился... А там очень скоро чуть шевельнулся, немного приподнялся, затем лег на воду и двинулся в сторону от стены кувшинок...

Ну, а что было дальше, я уже рассказывал в самом начале...

Лещ, нежданный-негаданный подарок Тимкова озера, у меня в лодке... Поплавок снова приподнял над водой свою головку рядом с листьями кувшинок... Я жду, что будет дальше. Жду долго... Но абсолютно ничего не происходит.

Нет, я не собирался тут вылавливать еще и еще таких же лещей - просто мне очень хотелось знать, кто еще, кроме такой рыбы, какая досталась мне, обитает здесь, в этой воде.

Я сменил место, и опять ни одной поклевки - ни одна, даже самая пустяшная сорожка, даже самый затюканный окунек не соблазнились моим червем.

День уже уходил на покой. Я собрал свою снасть, взял в руки шест и снова принялся продираться через заросли трав к своему Долгому озеру.

И здесь, возле своей избушки, я остановил лодку и снова взял в руки удочку: может быть сегодня что-то случилось с рыбой, и она повсюду отказалась от переговоров с рыбаком... Да нет, в Долгом озере и сорожки, и окуньки сейчас не знали ни о каких запретах и наперебой кидались к моему червю...

Тимково озеро я больше не навещал, никаких других лещей, даже подлещиков на своем Долгом озере не встречал. Так и остался в тот раз мой лещ единственным и, конечно, самым большим лещом - памятью о замечательной таежной воде...

НА ИЛЬМЕНЯХ

В тот год собирался я на ноябрьские праздники побродить с ружьишком по чернотропу, то, если выпадет так, то и по белой тропе в знакомых мне по летним путешествиям лесных угодьях псковской земли...

До праздников оставалось уже всего ничего - каких-то полторы рабочих недели, но как раз тут и пришлось мне срочно отправляться в командировку в Астрахань, на аэродром Трусово, где начались испытания новой авиационной техники. Часть этой техники создавали на нашей фирме, а потому на испытаниях и должен был присутствовать кто-то из наших инженеров.

Мы уже подлетали к Астрахани. Мое место в самолете было как раз у самого иллюминатора по правому борту, и я имел возможность наблюдать, как чуть рыжеватая после летнего солнца калмыцкая степь становилась все ближе и ближе к нам - наш лайнер уже готовился к скорой посадке и терял высоту.

На какое-то время я забылся, отвлекся от степной картины, а когда вернулся к иллюминатору, то сначала не поверил своим глазам: вместо степи без начала и без конца под крылом самолета, будто явившись совсем из другого мира, оказалось множество длинных и узких водоемов с голубой-голубой водой. И все эти водоемы, прижавшиеся друг к другу своими берегами, вытянулись в одном направлении: примерно с севера на юг...

Вскоре, после прибытия на место, я уже знал имя этой голубой воды, явившейся мне среди степного пространства - ильменя, а следом и смог предположить, что скорей всего эти озера-ильменя оставила здесь, как память о себе, сама Волга...Видимо, когда-то на месте этих самых нынешних степных сирот - ильменей и была прежняя дельта нашей могучей реки. Но потом что-то случилось - река ушла влево, а ильменя остались.

Ну, а к вечеру я уже знал, что в этих самых ильменях прописан его величество сазан, а потому и похвалил себя за то, что взял с собой в эту дорогу леску, поплавок, грузы и крючки...

Удилища у меня с собой, конечно, не было - ловить рыбу тут я не собирался, но мои новые знакомые успокоили меня: мол, вокруг ильменей стеной стоит высоченный тростник, из которого выходят очень даже неплохие удилища.

Правда, такому, тростниковому, удилищу, конечно, не устоять перед килограммовым сазаном, но с рыбешкой поменьше оно, видимо, вполне сладит.

Словом, на следующий день после работы и отправился я в поход к этим самым ильменям...

Тростник, действительно, стоят стеной по всему берегу, и я без особого труда подыскал здесь себе примерно трехметровое удилище.

Дальше предстояло среди этой тростниковой стены найти хоть какой-нибудь подход к воде.

Но вот и тропа, пробитая какими-то местными парнокопытными существами. А там и обрез берега, и, наконец, вода.

Берег чуть-чуть приподнят над водой - так что сидеть здесь с удочкой в руках было очень удобно.

Дно у берега чистое, вода прозрачная - видно все, что делается в воде поблизости, и судя по всему, здесь у берега совсем неглубоко.

Теперь дело за червями... Я поковырял ножом дернину у самого берега и в конце концов нашел двух тщедушных земляных червячков...

Ну, а дальше все, как обычно... Удилище в руке, поплавок вершинкой ад водой, а крючок с червяком в воде, поближе ко дну.

У берега никакой водной растительности, и так, сколько хватает глаз, чистая вода...

Кто же пожалует ко мне не на переговоры - наберемся терпения и будем ждать...

Но ждать пришлось совсем недолго: из тростниковой чащи пожаловал ко мне в гости большущий уж, серый, водяной, без тех самых оранжевых пятен на голове, по которым сразу и узнаешь нашего обыкновенного ужа.

Уж, извиваясь, плыл куда-то по своим делам, и видимо, поэтому не соизволил обратить на меня никакого внимания.

Мой первый визитер невозмутимо проследовал дальше, и тут, оглянувшись, обнаружил я, что вместе со мной блаженствует в лучах еще не остывшего вечернего солнца еще один представитель местной фауны - на этот раз тот самый, уже с двумя оранжевыми пятнами на головке, о которых я только что вспоминал. И этот уж, в отличие от своего водяного собрата, был уже в черной, а не в серой одежде.

Как и водяной уж, только что проплывший мимо меня, и этот абориген никак не реагировал на человека, явившегося вдруг в его владения.

Я оставил ужа в покое, поднял глаза на свой поплавок и поплавка не увидел...

Удилище в руках трясется, дергается... Рыба, соблазнившаяся моим червячком, никак не соглашается подчиниться мне и приблизиться к берегу... И тут я не очень настаиваю, побаиваясь за свой жидковатый тростниковый хлыстик.

Но в конце концов оплошавший сазан оказывается у меня в руках...

Это был экземпляр граммов в триста пятьдесят весом - тяжеленькая такая рыбка, упрямый сазанчик.

Сазанчик на кукане. Чуть притопленный грузом поплавок снова выставил из воды свою головку... И почти тут же скрывается от меня... И еще один мерный сазанчик у меня на кукане.

Я присматриваюсь к воде, вроде бы вижу все, что делается там, около дна, но, как ни старюсь, никаких рыб поблизости не отмечаю... А поплавок тем не менее снова исчезает в воде, и уже третий, точно такой же, как два первых, сазан-юноша у меня в руках...

Наверное, можно было ловить таких рыбок еще и еще. Но куда их, кому здесь, возле настоящей волжской воды, где в то время об исходе рыбы не было еще и речи?..

Я отложил в сторону свою снасть и просто сижу на берегу возле удивительной воды-сироты, спрятавшейся от степи, сожженной безжалостным летним солнцем-пожаром, за своим тростником-спасителем.

Сейчас, к осени, солнце уже укротило свой пламенный гнев, и теперь только греет, одаривает своим последним теплом и меня, странного человека, прибывшего вот к этой по-летнему тихой воде из своей промозглой северной осени, и ужа, расположившегося рядом со мной на отдых...

А пока я занимался своими сазанчиками, из воды возле меня выбрался на берег еще один, точно такой же, с оранжевыми пятнами на голове, черный-черный уж и, тоже свернувшись колечками, расположился на отдых справа от меня.

Но тут что-то зашуршало сзади... Я оглянулся и совсем рядом увидел кудлатую морду, уставившуюся на меня из зарослей тростника.

Скорей всего это был представитель местной, калмыцкой породы крупного рогатого скота, для которого степь - родной дом, а тростник по берегам ильменей - райские кущи.

Коровенка любовалась мной не очень долго, особого интереса я у нее, как видно, не вызвал, а потому она вскоре удалилась, оставив меня снова только в обществе ужей.

Я продолжал любоваться видом совсем по-летнему приветливой воды и наслаждаться еще не успевшим остыть, мягким вечерним солнцем.

После сырого и холодного московского октября, уже совсем собравшегося уступить свое место ноябрьской, уже более не уютной погоде, здесь, сейчас, среди почти летнего тепла и тишины, я, честное слово, забывал, что и здесь, сейчас, тот же самый конец октября, и был очень-очень благодарен этой встрече, если не с самим, давно ушедшим от меня летом, то по крайней мере, с его последними ясными днями...

Сазанчики мои, конечно, никого не удивили, не вызвали восторга у местного населения. Но я все-таки убрал их в холодильник, а затем доставил в столицу, где к такому подарку умели относиться с достойным вниманием.

К своей знакомой воде я наведывался еще пару раз. Снова видел серых, водяных и черных, обыкновенных ужей, снова недолго сидел на берегу у самой воды, а во время последней такой встречи-прощания все-таки взял в руки свое удилище... И все повторилось, как в первый раз: сазанчик, еще сазанчик и еще точно такая же мерная рыбка...

А когда я уже смотал с удилища свою леску и собрался домой, то вдруг увидел в воде, всего в четырех-пяти метрах от берега целый косяк-отряд больших, целеустремленных рыб.

Это тоже были сазаны, но не те трехсотпятидесятиграммовики, какие соблазнялись моими чуть живыми червячками, а серьезные, тяжелые рыбы...

И таких рыб было сейчас много... Они куда-то шли, шли быстро, шли плотным строем, чуть не прижавшись друг к другу боками.

Я, как завороженный, смотрел на эту дивную процессию и все-таки радовался, что в этот момент в воде не оказалось моей тщедушной снасти. А что если бы такой бугай схватил моего червяка? Что стало бы тогда с моей тростниковой удочкой-хлыстиком?..

В Москве, после дивного свидания с уходящим летом, меня встретил сырой, промозглый холод... Конечно, было грустно вспоминать о такой короткой встречи с ильменями, с последним добрым теплом уходящего года. Но эта грусть отступала перед ожиданием встречи с псковской землей, которая подарила мне в тот раз замечательный охотничий чернотроп.

ЭНДЕМИЧЕСКИЕ ХАРИУСЫ

Есть на ярославской земле довольно-таки известное место - поселок Борисоглебский... Сам я частенько забываю, что центр довольно-таки обширного района носит статус всего-навсего поселкового образования, и упорно именую наш районный центр и в разговорах, и в письмах как именуют обычно города - Борисоглеб, а не Борисоглебский. Так вот главными образующими факторами этой самой Борисоглебской земли, на мой непросвещенный взгляд, выступают: старинный Борисоглебский монастырь, помнящий игумена Сергея Радонежского и монаха Пересвета, а также достаточно интересная река по имени Устье, которая для нашего Борисоглеба все равно, что Волга дл Ярославля.

Первым познакомил меня со своей родной "Волгой" журналист районной Борисоглебской газеты. Я получил от него письмо, где он пригласил меня к себе в гости, а попутно рассказал, как совсем недавно путешествовал по реке Устье вместе со своими подопечными ребятишками-школьниками. По пути они ловили удочками разную рыбу и каждый вечер верили уху из окуней, подъязков и хариусов.

Вот эти самые хариусы всего в двухстах километрах от столицы и сразу завели меня...

Я уже как-то признавался, что хариусы были моими самыми любимыми рыбами...Я встречался с этими рыбками, живым серебром, и на речках Архангельской тайги, и в Карелии. Последний раз я видел этих драгоценных рыб во время путешествия по Горному Алтаю - тогда мне посчастливилось встретиться с хариусами Башкауса и Чулышмана.

Тогда, когда я получил приглашение поселить "Борисоглебский рай" (есть сейчас в интернете сайт с таким наименованием), мои прежние хариусы были от меня очень далеко, я не надеялся в скором времени снова встретиться с ними, а тут оказалось вдруг, что рыбка-мечта ждет меня чуть не за порогом дома...

И вот я в Борисоглебе... Река Устье, пешеходный мост через реку, высоко над водой, и почти под мостом среди старых, оставшихся в воде свай, вальяжно разгуливают у всех на глазах лобастые головли.

Рядом, у берега реки плот, на краю плота высокой стопкой только что отполосканное здесь белье, на плоту женщина, хозяйка белья, по мосту взад и вперед идут люди, я остановился посреди моста, перегнулся через перила, заворожено любуюсь чудесными рыбами, а они, хоть бы что, разгуливают себе на виду у всего народа...

Берега реки возле Борисоглеба открытые - здесь к воде почти везде можно подойти, но выше по течению река, видимо, стареется укрыться от людей за стеной ивняка и ольшаника, и тут не везде и не сразу доберешься до самой воды.

Мы с пригласившим меня к себе в гости журналистом отправляемся в путешествие вверх от поселка, наша дорога то уходит от реки далеко в сторону, то, наконец, спускается вниз. Мы хлюпаем сапогами по болотистому лужку, видим реку, хоти подойти к воде поближе. Противоположный берег реки выше и суше, но и там густые заросли разного кустья. Между кустами кое-где прогал-просвет, и тут в одном из просветов видим рыболова с удочкой. Он, видимо, уже закончил свою охоту и теперь возвращается домой - в руке у него на коротком кукане здоровенный язь, которого он даже не несет, а волочит следом за собой.

Переговариваемся через реку и выясняем, что язь соблазнился синей стрекозкой, и что таких язей здесь, в реке вроде бы пока хватает... Ну, а хариусы?

О хариусе мне рассказывают уже в другом месте охотники и рыболовы... Полету огни эту рыбку не ловят - пойди разыщи ее в это время, а вот по осени, когда приходит пора хариусам собираться на зимовку, этих самых рыб кое-кто и отыскивает в небольших омутках, но не в самой реке Устье, а в ее притоках. И здесь обычной поплавочной удочкой, на обычного червя рыб-хариусов можно наловить за один день столько, что и не унесешь домой...

Что такое добыча хариуса на зимовальных ямах, я знал и вполне основательно считал, что подобный промысел-погром должен быть как-то закрыт, чтобы не извести всю замечательную рыбу. А то, что хариусов, собравшихся на зиму в свою яму-убежище, можно было таскать и таскать одного за другим, рассказали мне еще в Горном Алтае, в селе Балыктуюль...

Балыктуюль в то время был центром знаменитого совхоза "Советский Алтай", который славился прежде всего тем, что поставлял чуть ли не половину от всего козьего пуха, который и шел тогда на знаменитые оренбургские платки.

Но пух для совхоза был не только праздником-наградой - чтобы добыть этот пух, надо было сохранить по зиме все совхозное стадо тех самых коз, которые и расплачивались за заботу о них своим пухом.

А заботиться о козах очень даже приходилось, особенно по зиме, когда вдруг являлась оттепель, а за ней приходил крепкий мороз и схватывал раскисшие было снега прочной ледяной коркой... Там, под снегом, укрытым теперь сверху ледяным панцирем, оставалась сухая трава, корм для тех же коз. Лошади могли пробить своими копытами ледяную корку и добраться до корма, а копытца коз были слишком слабы перед такой бедой. И попавших в беду животных надо было спасать - надо было срочно доставлять им на зимние пастбища заготовленное в другом месте сено. А сделать это, выручить из беды и животных, и людей могли только вертолетчики.

Теленгиты, коренные жители Горного Алтая, которые и держали своим трудом знаменитый совхоз, люди очень открытые, готовые щедро отблагодарить тебя даже за твое доброе слово. И конечно, они от души старались наградить своих спасителей-вертолетчиков.

Что еще, кроме рыбы-хариуса, полагалось в награду от местных жителей хозяевам неба, я не знал, а вот хариусов вертолетчики увозили из Балыктуюля другой раз многими коробками, какими в местный магазин доставляли продукты.

Эти коробки под рыбу и рыбаков-добытчиков вертолетчики по пути забрасывали на берег Чулышмана, и здесь рыболовная артель пробивала лед и на точно такие же мормышки (только чуть потяжелей) какими соблазняем мы по зиме наших окуньков и плотвиц, принимались доставать из-подо льда одного за другим очень приличных хариусов, собравшихся здесь, в своей яме-убежище дождаться новой весны.

Хариусы, извлеченные из воды на лед, тут же замерзали, и их складывали друг на друга или хвостами кверху в те самые продуктовые коробки, в каких рыба-подарок спасителям и отправлялась дальше.

Хариусов из-подо льда в таком случае добывали очень много... И здесь подобный промысел, хоть и не был таким разгромным, как для бассейна реки Устье, но все равно очень даже настораживал меня: а не переведут ли таким образом всего местного хариуса? И спасало пока тут эту рыбку, видимо, только то обстоятельство, что Чулышман и его зимовальные ямы, которые облюбовал для себя местный хариус, были все-таки далеко от того же Балыктуюля...

Ну, а здесь, на Борисоглебской земле, все речушки, подходящие для жизни хариуса, были давно всем известны, и сыщись тут побольше желающих набить свои рюкзаки хариусами, собравшимися в ямах на зиму, и очень скоро этих самых хариусов в округ и не отыщешь.

Видимо, все так и случилось... Лет пять спустя после первого знакомства с главной Борисоглебской рекой я снова поинтересовался у рыбаков, которые в прошлом приглашали меня за осеним хариусом, как, мол, дела, добывают ли они все так же, по рюкзаку за день, своих желанных рыб по осени в речных омутках. И услышал в ответ: "Да не стало хариуса - то ли перевелся, то ли ушел куда-то..."

А если не ушел и все-таки остался здесь, хоть и в меньшем числе, то очень скоро нашлись и на хариуса, и на всех остальных здешних рыб новые рыбачки-добытчики, вооруженные некой "электронной удочкой".

Это надо видеть, как рыбаки-электронщики направляются на свою "рыбалку"...Один друг тянет на себе здоровенный аккумулятор, а другой, как порядочный, будто на прогулку, вышагивает впереди с сачком и ведром в руках. И вот этим самым сачком и выбирается из воды абсолютно все, что убивает на месте современная, электронная снасть.

Прошло всего года два-три с тех пор, как объявились у нас любители электронной рыбалки, и река Устье приобрела совсем иной вид... Не увидите вы теперь возле пешеходного моста через реку в самом Борисоглебе разгуливающих на виду у всех лобастых голавлей, не похвалится почти никто, что поймал он на синюю стрекозку здоровущего язя. И я в своих нынешних путешествиях по реке довольствуюсь по большей части лишь рыбками-малявка, шустрой уклейкой.

Правда, заходят по весне в реку щуки, кое-кому, перегородившему сеткой речной омут, может достаться и неплохой лещ - тоже гость из самой Волги, но "плохо с рыбой",- слышу я почти всякий раз от своих знакомых рыболовов, которые не соблазнились никакими электронными удочками и продолжают либо любоваться своим поплавком, либо настраивают на щуку свой спиннинг, а на оставшихся еще подъязков и голавликов - снасть-перетягу.

Ну, а что же хариус?

А вы представьте себе позднюю осень, рыба уже собралась перед зимой в свои ямы-омута, где до этого их беспокоили только поплавочной снастью, и тут на эту яму с хариусами заявляются добытчики-электронщики... Останется ли что в этой яме после таких "упражнений"...

Говорят у нас, что добывать рыбу с помощью электронной снасти вроде бы категорически запрещено... Говорят, что не так давно наш губернатор своим постановлением запретил вообще любую ловлю хариусов на территории всей области, сославшись на то, что наш ярославский хариус особый, редкий, встречающийся только у нас, эндемический хариус...

И в то же время не говорят, а свидетельствуют, что никто на нашей реке не следит за теми, кто орудует хищной электроникой, и чтобы постановление губернатора по части эндемического хариуса все-таки выполнялось...

Но где теперь она наша редкая, проживавшая когда-то только в наших водах, эндемическая рыбка-хариус?..

Года два тому назад отыскал я одну небольшую речушку, приток реки Устье... По рассказал старожилов, в этой речке всегда обитали рыбы-хариусы. Но в то время, когда я заглянул сюда, река успела обмелеть и так зарасти по берегам разными кустами, что подобраться к ней я долго не мог. И только там, где эта, потерявшая было свою прежнюю силу, речка все-таки добралась до реки Устье, отыскал я очень симпатичный каменистый перекатик...

На перекате течение было весьма ощутимо, а дальше, скатившись с переката, вода успокаивалась, неспешно крутила уставшие струи и расходилась вширь небольшим, но очень красивым плесом...

Вот здесь бы у переката и по плесу, в еще не успокоившихся дол конца струях, и быть нашему хариусу... Сюда бы с нахлыстовой снастью, и вот так, зайдя в воду почти по колено, раз за разом отправлять свою мушку туда, где обязательно должен был ждать ее хариус-охотник...

Но и здесь, на этом перекате, в этой речушке, славившейся когда-то своим хариусом, никаких хариусов так и не оказалось...

КУДА СОБРАЛИСЬ ЭТИ ЕРШИ?

Дело было, считайте, уже к самой осени... Вода в реке почти совсем рассталась с летним теплом и стала такой прозрачной, что в этой воде, где она была не очень глубока, можно было видеть почти все, что происходит там, у самого дна...

Мы давно не навещали наш знакомый омуток, возле которого еще торчали из воды редкие столбы-опоры бывшего когда-то здесь небольшого сельского моста. Перед этим "мостом" река немного успокаивалась, закручивала свои струи уже не так лихо - и как раз вот тут, перед старыми столбами-опорами, на краю притихшего потока, и полавливали мы время от времени резвую милую рыбешку-уклейку.

Можно было закидывать свои удочки и ниже по течению, сразу за опорами бывшего моста - здесь у берега река вроде бы совсем успокаивалась, по крайней мере поплавок долго оставался на месте, удочку не надо было все время перезакидывать, но тут рыбешки было совсем немного и, в отличие от своих товарок, смело кидавшихся к нашим червякам там, выше моста, на течении, эти рыбки, облюбовавшие себе тихую заводь, куда реже интересовались нашей снастью.

Ну, а за сваями и тихой заводью река почти совсем мелела и довольно широко расходилась по каменистой отмели, которую я для себя именовал перекатом.

Здесь, у этого переката, я не раз испытывал свою нахлыстовую снасть, надеясь привлечь внимание каких-нибудь обитателей реки к самым разным мушкам, но, увы, из этой затеи у меня ничего путного так и не получилось - перекат и свал с переката казались совсем необитаемыми.

Так и относился я к этой каменистой отмели, как к пустяшному месту, до того самого дня, о котором сейчас речь...

В тот раз мы заглянули к нашему омутку просто так, по пути, из интереса: что сейчас там перед самой осенью, а потому и не взяли с собой нашей главной добытчицы - поплавочной снасти - мол, поглядим, полюбуемся и дальше по своим делам.

Вот и река, и старые сваи моста, торчащие из воды. Рядом с ними уже поредевшие, потерявшие прежний глянцевый отблеск листья кувшинок. Нигде не видно прежних солнечно-желтых цветов-кубышек.

И река вроде бы как изменилась: то ли чуть притихла, то ли немного обмелела...

Вот и мой перекат. Вода здесь тоже стала совсем прозрачной, и мне хорошо видно теперь все, что делается здесь на отмели.

Я приглядываюсь к перекату и тут же замечаю нечто необычное: вся отмель, сколько можно видеть, сплошь усеяли собой небольшие пестроватенькие рыбки...

Откуда? И кто они?..

Нет, это не пескари - пескари здесь поуже и подлинней, хотя одежда этих рыбок, объявившихся вдруг на перекате, вроде бы схожа с одеждой пескариков.

Приглядываюсь внимательней и делаю открытие: "Да ведь это же ерши-ершики!" Совсем небольшие, величиной с палец, и не такие полные, тяжеленькие, упитанные что ли, какими должны быть их собраться постарше.

Но зачем они здесь? Что делают тут?

Может быть, рыбки вышли сюда на кормежку и теперь ждут, когда река принесет им что-нибудь съедобное?

Вряд ли... Такими многочисленными отрядами рыбы обычно не направляются на поиски корма.

И тут, глядя на этих странных ершей-ершиков, вспоминаю я рассказ своего друга, рыболова и внимательного натуралиста-исследователя, живущего в Петрозаводске...

Как-то в своем очередном походе на байдарке навестил он хорошо знакомый туристам заонежский Клим-нос... Дно залива, куда прибыл мой друг, песчаное, чистое. Тогда над озером стоял благодатный июльский штиль, и ничто совсем не тревожило тут онежскую воду.

Мой друг остановил свою байдарку и, перевесившись через борт, заглянул в воду и был поражен: всюду, где можно было видеть, под самой байдаркой, слева и справа от нее, неподвижно стояли очень приличные окуни - стояли, плотно прижавшись друг к другу своими роговыми боками- латами...

Рыболов, обнаруживший загадочное скопление очень солидных рыб, взял в руки удочку и, наживив крючок ручейником, опустил насадку прямо под нос странным окуням. И тут же последовал удар по крючку, а там в байдарке оказался окунь, старожил онежских вод, весом почти в полкило.

Рыбак снова приглядывается ко дну под байдаркой и не отмечает там никаких изменений: окуни как стояли до этого, так и продолжают стоять на месте плотными рядами...

Снова ручейник, насаженный на крючок, опущен к самому дну, и снова точно такой же окунь-красавец в лодке... И снова окуни вроде бы никак и не среагировали на исчезновение собрата.

Поймав таким образом еще пару окуней, мой друг-рыболов затянул байдарку на берег и принялся варить уху из доставшихся ему странных рыб.

Уха ухой, но загадочное сборище рыбы здесь, в заливе у Клим-носа, не давало покоя... Зачем они здесь? Почему стоят и никуда не уходят? Почему в этом собрании-стоянии принимают участие рыбы, видимо, только одного веса, размера, возраста? Почему нет среди них собратьев помоложе, постарше?

Байдарка снова отведена от берега, и снова рыболов, озадаченный встречей с таким удивительным явлением, видит на примерно двух с половиной метров скопление уже знакомых ему рыб - и снова эти рыбы, как зачарованные, стоят неподвижно у самого дна...

Маршрут путешествия моего друга не позволил ему задержаться здесь у Клим-носа хотя бы до завтрашнего дня, чтобы еще раз понаблюдать за странным стоянием множества мерных окуней. Сюда, в этот залив, где обнаружил неожиданно для себя некое стойбище этих рыб, он смог попасть только через пару дней. И конечно, сразу же принялся искать своих прежних знакомых... Но нигде не увидел, не встретил ни одного, даже самого никудышнего окунька.

Год два спустя после этих событий познакомиться с Клим-носом и его загадочным заливом, где почему-то отстаивались во множестве очень солидные окуни, удалось и мне, но сколько я не искал рыб, тайну удивительной стоянки которых не смог разгадать мой друг, так никого и не нашел...

И вот теперь, наблюдая ершей-ершиков, усеявших собой весь мой перекат, я, как и мой друг-рыболов, зачарованный стоянием онежских окуней в заливе возле Клим-носа, задавал и задавал сам себе вопросы: "Зачем эти ерши явились на перекат? Почему собрались вдруг здесь в таком числе?"

А если это нечто похожее на предзимние сборы той же плотвички-сорожки, которая по известным мне озерам Архангельской тайги каждый год с наступлением первых холодов поднимается к самой поверхности и не спеша ходит и ходит малыми кругами почти на одном месте, то и дело выплескиваясь из воды живыми искорками-блестками?.. Такое хождение стай плотвы-сороги по известным мне таежным озерам именует ятвой... "Ятва ходит, - говорят рыбаки и обычно стараются подобраться к этой самой ятве, чтобы заловить в сетку какое-то число рыбешек.

Бог весть, по каким причинам поднимается вдруг к самой поверхности и вроде бы совсем бесцельно медленно кружит почти на одном месте эта самая ятва...

Может показаться, что осенний сбор плотвы-сороги как бы предшествует сезонному перемещению этих рыб из одного водоема в другой, где можно лучше провести зиму... Ну, а если у того озера, где ходит и ходит у всех на виду объявившаяся вдруг ятва, не вытекает даже никакого ручейка и никакой даже самый пустяшный ручеек не приходит сюда из других озере? Тогда для чего этой плотве-сороге объявлять такой предзимний сбор?

Как-то я предположил, что подобные сборы нашей рыбки-сорожки это как бы дань памяти о тех древних временах, когда воды вокруг было побольше и когда по этой воде предки наших неугомонных сорожек и по весне, и по осени совершали свои путешествия-миграции то в поисках места, удобного для нереста, то в поисках зимних квартир...

Может быть...

Но какая память и о чем собрала вдруг вместе наших ершей-ершиков и вывела их несметным отрядом сюда на мой перекат? Куда собрались они идти?

А может быть, они никуда дальше и не пойдут, как те окуни у Клим-носа - постоят, постоят, выполнят таким образом какую-то свою задачу и уйдут с переката, разойдутся по своим прежним местам?

Я приглядываюсь к удивительным рыбкам и отмечаю, что они все-таки не остаются неподвижными на одном месте, и там, где река выходит из омута на мой перекат, эти самые ершики вроде бы понемногу, потихонечку, не спеша передвигаются навстречу речным струям и исчезают один за другим в глубине...

Значит, они все-таки передвигаются вверх по течению, путешествуют, а не стоят на месте...

Как жалел я тогда, что не было у меня с собой моей поплавочной удочки и не смог я никак проверить: обратят или не обратят внимания мои загадочные рыбки на того же червячка, будут ли, как те окуни у Клим-носа хватать предложенное им угощение...

Я долго любовался этим необыкновенным стоянием-путешествием ершей-ершиков на перекате. И число их со временем здесь вроде бы не убывало и не увеличивалось. Действительно, кто-то из этих рыбешек не спеша сваливался в глубину навстречу течению реки, а перед перекатом так же ждали своей очереди все новые и новые участник загадочного для меня события...

Куда же все-таки направлялись эти рыбки? Зачем собрались здесь?

Через день я снова навестил нашу речку... Вот и старые столбы-сваи, торчащие из воды... Вот и каменистый перекат... Здесь и сейчас такая же прозрачная от осени вода. В этой воде хорошо видно все дно. Я различаю на дне почти каждый камень... Ищу, ищу и не нахожу сейчас здесь совсем никаких рыбок...

Уж не показалось ли мне тогда, не привиделись ли мне те удивительные ерши-ершики?.. И куда делись они? Куда ушли? Зачем собрались здесь таким многочисленным отрядом?

На эти вопросы я так и не нашел ответов, как не нашел ответы на подобные вопросы мой друг-товарищ, которые он задавал в как-то онежским окуням, собравшимся на свое загадочное стояние в заливе возле Клим-носа...

ОРДЕН АКСАКОВА

Не так давно в недрах Государственной думы вдруг возникло желание - учредить орден М.М.Пришвина. Тут авторы этой идеи и обратились ко мне с просьбой написать Положение о такой награде... Но прежде чем задуматься о содержании Положения и описать сам орден, вспомнил я всех известных мне Певцов Родной Природы, которые, по моему глубокому убеждению, и должны были стать первыми кавалерами ордена М.М. Пришвина...

Конечно, Георгий Корольков, русский писатель-натуралист, живущий теперь, увы, не в России, а в Латвии. Станислав Олефир, старожил Колымского края, автор множества чудесных записок рыболова и охотника. Олег Отрошко, ярославский художник-анималист. Фролов - фотохудожник-натуралист из Воткинска... Все эти рыцари без страха и упрека каждый по-своему пели и поют до сих пор свои песни-гимны Родной Природе...

Ну, кого, если не их наградить орденом, на обратной стороне которого должно было значиться: Певцу Родной Природы!

Не знаю, как дальше жила-была эта история с орденом М.М. Пришвина в стенах Госдумы, но только никакого ордена и никаких орденоносцев так до сих пор и не появилось на свет.

Но орден имени М.М. Пришвина для меня определен и дальше: собрал я вместе под флагом "Родная Природа" тех замечательных сыновей своей Земли, которых я только что называл, и не хочу расставаться с ними. И это собрание и составило для меня Орден- Сообщество наподобие Ордена-Сообщества тех же Георгиевских Кавалеров, имена которых украшают один из дворцов московского Кремля. Вот почему и не мог я долго расстаться с мыслью, что оформить, представить широкой общественности, такое удивительное собрание, такой Высокий Орден пока не получилось...

Вызвав из памяти и собрав вместе всех известных мне певцов Родной природы, я в мыслях своих пошел дальше и как-то задал сам себе вопрос: "А почему бы рядом с орденом М.М. Пришвина не учредить орден С.Т.Аксакова? Почему не объединить таким образом тех же рыболовов-аксаковцев, которые, если поднять их, показать всем остальным в наше время тотальной погони за всем, что можно поймать, съесть, спрятать от других, были бы примером-альтернативой действительно человеческих отношений к той же воде, к тем же обитателям наших рек и озер...

Если кто-то из читающих эти строки давно не брал в руки "Записки об уженье рыбы" С.Т.Аксакова, то я позволю себе привести здесь слова, какие предпослал автор "Записок" своему классическому труду...

"Деревня, не подмосковная, - далекая деревня, в ней только можно чувствовать полную, не оскорбленную людьми жизнь природы. Деревня, мир, тишина, спокойствие! Безыскусственность жизни, простота отношений! Туда бежать от праздности, пустоты и недостатка интересов; туда же бежать от неугомонной внешней деятельности, мелочных, своекорыстных хлопот, бесплодных, бесполезных, хотя и добросовестных мыслей, забот и попечений! На зеленом цветущем берегу, над темной глубью реки или озера, в тени кустов, под шатром исполинского осокоря или кудрявой ольхи, тихо трепещущей своими листьями в светлом зеркале воды, на котором колеблются или неподвижно лежат наплавки ваши, - улягутся мнимые страсти, утихнут мнимые бури, рассыплются самолюбивые мечты, разлетятся несбыточные надежды! Природа вступил в вечные права свои, вы услышите ее голос, заглушенный на время суетней, хлопотней, смехом, криком и всею пошлостью человеческой речи! Вместе с благовонным, свободным, освежительным воздухом вдохнете вы в себя безмятежность мысли, кротость чувства, снисхождение к другим и даже к самому себе. Неприметно, мало-помалу рассеется это недовольство собой, эта презрительная недоверчивость к собственным силам, твердости воли и чистоте помышлений - эта эпидемия нашего века, эта черная немощь души, чуждая здоровой натуре русского человека, но заглядывающая и к нам за грехи наши..."

О чем это он, наш самый главный русский рыболов-патриарх? Надо бы сразу про крючки и лески, а он вдруг о красотах природы... Пожалуй, именно такими вопросами встретят только что процитированное мной откровение С.Т. Аксакова, увы, многие нынешние "любители рыбалки", пристроившиеся к этому занятию ради снятия стресса, развлечения или еще какого-то совсем не относящегося к рыбной ловле адреналина...

Увы, пошли по нынешним временам по большей части именно такие рыбачки. И мне бывает порой очень неудобно после рассказов о тех же северных таежных озерах вдруг встретить такие вопросы от своих слушателей: "А сколько поймал? А какая самая большая рыба?"

Да не об этом я вовсе, а о том, о чем думал и писал прежде всего С.Т. Аксаков, начиная свои знаменитые "Записки об уженье рыбы" - первое такое произведение на русском языке. И в подтверждение истинного душевного настроя Аксакова-рыболова прочите еще и совсем небольшое стихотворное посвящение, с которого С.Т. Аксаков и начал рассказывать о своем увлечении...
Есть, однако, примиритель,
Вечно юный и живой,
Чудотворец и целитель -
Ухожу к нему порой.
Ухожу я в мир природы,
В мир спокойствия, свободы,
В царство рыб и куликов,
На свои родные воды,
На простор степных лугов,
В тень прохладную лесов
И - в свои младые годы.

Вот и задумался я: "А почему бы не собрать, не объединить таких людей, для которых очень близко, понятно, звучат и эти стихотворные строчки, и слова Вступления к "Запискам об уженье рыбы", какие я только что приводил здесь...

Эти люди-рыболовы давно стали называть себя аксаковцами. И счастлив я, что и меня однажды причислили вдруг к этому племени людей, очарованных рыбной ловлей...

Как раз в то лето когда написал я Положение об ордене М.М.Пришвина выпала мне одна неожиданная встреча...

На берегу реки увидел я сначала старенький "Запорожец", какой не встретишь, поди, теперь и по самым отверженным нашим деревням даже в качестве музейного экспоната.

Неподалеку от "Запорожца" чуть горел аккуратный костерок-тепличка, над которым неспешно дымился-парил котелок то ли с ухой, то ли с кипятком для чая.

Хозяина "Запорожца" и костерка-теплички рядом не было... Я огляделся и только тут заметил в прогале-просвете среди кустов ивняка сидящего на складном стульчике рыболова с удочкой в руках...

Может быть, я и не стал бы беспокоить эту мирную тишину, если бы сам рыболов не оглянулся и не кивнул мне в знак приветствия головой.

После этого я все-таки остался возле костерка и, присев на корточки, стал любоваться неторопливыми языками пламени.

А тем временем рыболов, прибывший сюда на "раритетном автомобиле", оставил свою удочку и подошел ко мне и к костру...

Мы еще раз поздоровались, и я услышал от своего нового знакомого, что меня он знает, видел в газете мою фотографию и даже читал что-то из написанного мной. Так что мне не пришлось тут прятаться-маскироваться. А следом узнал я, что мой неспешный рыболов нынче пенсионер, а до этого преподавал литературу в старших классах. Так что наше общение обещало быть достаточно откровенным...

У медленного костерка, за кружкой ухи завязалась сама по себе и неспешно продолжилась наша беседа-раздумья...

Свою реку мой рыболов знал с детства, помнил ее живой и здоровой, помнил мельницы, мельничные плотины и омута здесь на реке, куда прежде всего и стремились тогда и рыболовы постарше и они, мальчишки-удильщики...

Мельниц давно нет. Правда, вместо мельничных плотин хотели вроде бы устраивать здесь сельские электростанции, но потом забросили и это дело: мол, зачем мелочиться, когда есть плотины-гиганты по той же Волге... Так река и стала терять всю свою весеннюю воду, а вместе с ней и рыбу...

- Походите, посмотрите на наши речушки-притоки. Зарастают на глазах: ни к берегу не подойти, ни окошечка для поплавка не найдете. Да и рыбе теперь нечего там делать - если еще и зайдет по весне, то с весенней водой и скатится обратно. А ведь сюда из Волги по весне всякая рыба заходила...

- Вы, наверное, знаете, что в озеро Неро каждую весну являлись на нерест стада леща из-под самого Нижнего Новгорода. И у нас здесь бродили такие волжские щуки-великаны, что страшно было: не дай Бог такое страшилище тебе на жерлицу попадется...

- Рыбу и тогда ловили - да и рыболовов, наверное, было побольше, чем сейчас. Правда, у тех рыболовов чаще только удочка была в руках. А затем сетями увлеклись. Но это уже заезжий народ пример нам подал. Нагрянут откуда-то на машинах, перегородят омут сетями, а сами мирно к костерку ждать утра. А там - сетки с рыбой из воды и восвояси... Встретишь такой костерок на берегу, думаешь, что здесь рыболов с удочкой расположился, а этому-то рыболову-старателю и места уже у заветного омута не было...

- Ну, а затем пришел сюда и технологический прогресс - прибыли к нам эти самые электронные удочки...

-Встретишь таких разбойников, возмутишься про себя, а так им ничего и не скажешь особенного: для них слова, что пустое место - только не оскорбления нарвешься...

- Нет у нашей реки ни хозяина, ни контроля. И рыба в реке, считайте, что почти совсем переводится... Вот и судите сами, что после нас здесь останется...

Я молча слушаю, зная и раньше все, о чем печалится мой рыболов, но все равно не могу еще и еще раз с горечью и обидой не переживать за ту же речку, за тех людей, для кого эта река стала с детства близкой, родной...

А разве только здесь, возле этой реки достаются мне мои переживания за нашу воду, за нашу жизнь...

Да, наша жизнь становится все ущербней и ущербней. И кажется порой, что нам уже ничего не сделать, не заставить течение нынешней жизни сменить свое направление...

Да и сколько нас вот таких, как этот мой рыболов-печальник, кто переживает, ищет пути спасения? Много ли? Или уже и тут не осталось почти никаких борцов-воителей, которые могли бы собой подать пример остальным?

Вот поэтому и приходит ко мне желание: находить, отыскивать таких людей, поднимать их на пьедестал, отмечать почетными наградами: мол, смотрите, люди, как надо жить, как надо любить свою землю, свою реку! Берите с них пример! И, честное слово, вы тогда испытаете настоящее счастье в такой своей дороге... Нет, не в уловах, не в трофеях это счастье...

Помню я всегда чудесную новеллу К.Г.Паустовского "Несколько слов об ужении рыбы". Эта новелла открывала в свое время самый первый альманах "Рыболов-спортсмен".

О чем эта новелла - песня родной земле, родной природе?.. Да все о том же, что не страсть-добыча должна сегодня занимать собой человека, что кроме этой самой "добычи", есть еще и то, что остается навсегда с человеком, который пришел на берег той же реки с открытой душой и добрым сердцем. И такой человек, откровенно и честно побыв какое-то время возле свой реки, тоже, вслед за К.Г.Паустовским может сказать:

- И вот такой короткий, как золотой проблеск, день стоит целого года жизни в асфальтовой духоте города...

Такой счастливый день-проблеск достался в тот раз и мне возле тихого костерка, который затеплил на берегу своей родной реки мой новый знакомый.

И если бы все-таки был учрежден Орден С.Т. Аксакова, и от меня зависело бы, кого им в первую очередь наградить, то, честное слово, самым бы первым Кавалером Ордена Аксакова я бы называл этого рыболова-удильщика, нынешнего пенсионера, а еще совсем недавно учителя литературы в старших классах нашей средней школы...

ОЗЕРО ДЕДКИ МАРКА

Дедка Марк был просто крестьянином, а потому всю жизнь держался земли и скотины. Но крестьянин Марк Тимофеевич Калинин был еще и рыбаком, ибо всю свою жизнь провел на берегу богатого рыбой северного таежного озера.

Хоть и знал дедка Марк и о своем озере, и о рыбе, обитавшей в наших водах, наверное, почти все, что надо было знать удачливому рыбаку, но рыбу ловил только для себя и никак не на продажу, т.е. не увлекался, как теперь говорят, рыночной экономикой в рыболовном деле, а оттого я и не могу считать вмешательство этого, в общем-то, тихого человека в жизнь местных вод чем-то уж очень разорительным.

Кроме нашего, общего для всех жителей деревушки, озера, было у дедки Марка в личном пользовании и небольшое таежное озерцо, километрах в четырех от дома. Там дедка держал для себя небольшой плот и оттуда доставлял к семейному столу рыбу, когда наше озеро почему-либо не слишком щедро расплачивалось данью со своими старателями-рыбаками.

Жил дедка Марк скромно, не очень заметно, вместе с бабой Лизой родил и поставил на ноги трех сыновей и в придачу к ним еще и дочь, и из всей своей трудовой жизни-биографии оставил людям на память, пожалуй, только две свои истории...

Первая дедкина история началась со свадьбы, с женитьбы на будущей бабе Лизе... На другой день после свадьбы, с утра пораньше, выбрался будущий дедка Марк из объятий жена на свет божий, уселся на пенек у дома, приладился к своей балалайке и заиграл-запел на всю округу: "Молодая жизнь пропала - девка порчена попала..."

Всякий раз, беря в руки балалайку, не забывал Марк Тимофеевич и покрывать голову шляпой. Откуда у него повелась эта самая шляпа, дедка вроде бы никому не рассказывал, только, совсем собравшись отходить, отдавать душу Богу, незабвенный Марк Тимофеевич, будучи еще в здравом уме, распорядился: положить рядом с ним в гроб, в домовину, и эту шляпу, и балалайку... Вот так, при шляпе и балалайке и похоронили нашего дедку Марка.

А похоронили его почти в тот самый день, который заранее был указан нам самим дедкой...

Это и есть часть последней, второй истории из жизни Марка Тимофеевича, оставленной им для нас.

Дедка Марк, как и всякий русский рабочий человек, конец своего земного пути знал, предчувствовал... А как же иначе, если не находишь больше в себе нужных сил для прежней жизни-работы?.. Собираться в богадельню, залеживаться на больничной койке? А надо ли это, когда все положенное тебе, ты уже вроде бы и совершил?..

Пожалуй, дедка Марк, почувствовав, что начинает терять прежние силы, и пожил бы еще чуток, если не одно обстоятельство, которое и поторопило его на последнем пути к Богу...

Дедка Марк и баба Лиза жили все последнее время одни, без детей и внуков, и все это время исправно ходили за своей коровушкой-кормилицей... А коровушка, действительно, считайте, только одна и кормила старика, давно потерявшего почти все зубы: по нашим деревням в то время не знали особо ни стоматологов, ни протезистов и, расставшись с зубами, уповали только на спасительную крошанку - на хлеб, размоченный в молоке.

Вот так и дедка Марк держался все последние годы только на подарках от своей коровы...

Ходила за коровой баба Лиза. Но тут и она вдруг сдала - отказали натруженные на разных работах ноги, и не смогла он больше даже доить свою кормилицу...

Что делать? Не будет молока - на хлебе, размоченном в чае, дедка Марк и зиму-то не протянет... Собрали совет, прибыли все дети и в один голос: продавайте корову и собирайтесь к нам в город - будем ходить, ухаживать за вами. Но расстаться с домом, с озером, с лодкой, с рыболовной снастью - у дедки не было и в мыслях. Да и баба Лиза ни в какую - без дедки никуда... Тогда выход один: Марку Тимофеевичу тихо отходить в мир иной...

Сидят, рядят собравшиеся, пока дедка Марк разом не встрял в разговор: корову продать, чтобы бабку не мучить, а мне только до весны дожить, до леща - придет в залив лещ, изловлю сколько-то рыбы на пирог-рыбник, без которого и не бывает поминок, тогда и отойду к Богу.

Когда, какого именно числа из года в год приходит в залив дедки Марка лещ, все в округе хорошо знали, а потому и рассчитали точно, когда именно назначил Марк Тимофеевич свои похороны.

Как и загадывал, пережил дедка Марк зиму, дождался весны, встал потихонечку с постели, подправил свои снасти, а там и половил своего последнего леща, помог бабе Лизе засолить рыбу в кадушке, спокойно лег обратно в постель и отошел...

Марка Тимофеевича похоронили и помянули, а на следующий день после поминок решили его сыновья навестить прежнее дедкино таежное озерко и помянуть старика еще и там. Вот для таких поминок на берегу озера дедки Марка пригласили и меня.

Где именно в тайге это озерко, до этих поминок я и не знал и даже не догадывался... Сначала шли по лесной дороге, затем тропа, дальше свернули с тропы и пошли напрямик через тайгу по редким и давно заплывшим смолой зарубкам на сосновых стволах. И вот, наконец, таежный водоем, оставленный нам в наследство дедкой Марком...

Уже перед самым озером сын дедки марка Володя вдруг остановился, полез в еловую чащу и вскоре вернулся обратно на тропу, держа в руках длинное, ладное весло...

Это весло, судя по всему, было сработано давным-давно, а о том, кому оно принадлежало, можно было безошибочно судить по инициалам "КМТ", нанесенным крупными буквами на лопатке весла.

Вот, вооружившись этим длинным веслом, и отправился наш проводник, Владимир Маркович Калинин путешествовать на плоту по оставленным ему в наследство владениям отца.

На крайнем бревне плота, который занял Володя, тоже были нанесены, скорей всего топориком, уже знакомые мне фамильные инициалы - "КМТ".

Здесь же, рядом с плотом дедки Марка, был причален к берегу и еще один плот, побольше, потяжелей. Он-то и достался мне и моему сынишке... Такого удобного весла, которым можно было не только подгребать, но и отталкиваться ото дна, как шестом, у нас, увы, не было, и мы управлялись со своим транспортным средством с помощью длинного шеста.

В дорогу к озеру дедки Марка я прихватил с собой две удочки: одна - полегче, чтобы наловить небольших рыбок-живцов, другая - потяжелей, подлинней, оснащенная крепкой леской, тяжелым поплавком и большим зацепистым крючком на металлическом поводке. Эта достаточно прочная снасть и была рассчитана на охоту за щуками, о которых по дороге к озеру Владимир Маркович Калинин не переставал складывать одну за другой легенду-побывальщины.

Мы отплыли совсем недалеко от причала и остановили свой плот метрах в пятнадцати от правого, темного по утру берега... Такие берега у наших таежных озер куда солнце заглядывает только к полудню, именуются утренними, ибо здесь-то и вершатся по утру главные охоты местных щук. И идут эти охоты до тех пор, пока солнце не засвечивает такой утренний берег - тогда наохотившиеся щуки убираются здесь в самые глухие свои укрытия и либо ждут следующего утра, либо к вечеру перебираются к противоположному берегу, который был засвечен солнцем с раннего утра, а теперь вот расстался, наконец, с дневным светилом. Именно здесь, у вечернего берега и вершат щуки наших таежных озер свои охоты перед тем, как отойти ко сну.

Остановив плот, я взял в руки удочку полегче и попробовал сманить на кусочек червя какую-нибудь небольшую рыбешку, пригодную для того, чтобы с ее помощью вызвать на переговоры одну из местных щук... Небольшую плотвичку-сорожку я вскоре поймал и передал сынишке, чтобы тот насторожил свою самоловную снасть.

Снасть у моего Сережки вроде бы и напоминала по своему устройству широко известную жерлицу: те же крепкий шнур, металлический поводок, надежный крючок, - только у моего сынишки эта самая снасть-самоловка собиралась почему-то не на традиционную рогульку-рогатку, как у жерлицы, а просто наматывалась на чурачок-пенек, отпиленный от сухого стволика той же сосенки или елки.

Уж чем именно подкупила моего сына такая снасть-пенек, не знаю, но, только получив от меня живца, он тут же пристроил его к своему крючку, опустил в воду возле самого плота и начал потихоньку спускать леску со своего "пенька"... И вот тут, не дав рыболову-рационализатору, как положено, настроить свою самоловку, из-под нашего плота стрелой вырвалась щука и сжала своими челюстями сорожку, посаженную на крючок...

Мой сын, не смотря на свой еще малый возраст, был уже опытным рыболовом и, конечно, не стал тут удерживать щуку на месте, а отдал ей шнур, чтобы эта отважная охотница, как и положено ей после удачной атаки, проскочила с добычей в зубах дальше, а там остановилась, огляделась и, перевернув поудобней пойманную рыбешку, стала ее заглатывать. Вот тут-то, выждав положенное время, Сережка резко подсек, а следом, поняв, что щука у него на крючке и вряд ли куда-нибудь теперь уйдет, наконец, проявил характер и стал диктовать рыбине свои условия... В конце концов, очень даже приличная щука оказалась у нас на плоту.

Разобравшись с добычей сынишки, я снова взялся за свою легкую удочку, поймал еще одну рыбку-живца, посадил его на крючок своей солидной, живцовой удочки и отправил эту снасть в небольшой коридорчик среди зарослей кувшинки.

Поплавок встал, насторожился, затем немного походил вслед за живцом, а там вдруг косо пошел в сторону травы и почти разом исчез там в воде... Я, как и мой сынишка, немного переждал, дал щуке разобраться с добычей, а там подсек и тут же почувствовал, что на противоположном конце снасти находится очень даже упорный противник.

К сожалению, этот "противник" успел забраться в подводные джунгли и там как-то и отделался от моего крючка, и мне долго пришлось вызволять из этих зарослей свою леску, накрученную хитрющей рыбиной на траву.

Потом мы достали из озера еще пару щук, не таких уж и мелких, а дальше заметили, что на берегу у нашего причала, куда уже успел вернуться плот Владимира Марковича, дымится костерок... Значит, и нам пора к людям, к костру.

Озеро дедки Марка, прямо сказать, мне очень понравилось, и я бы до конца лета не раз сбегал сюда, но что-то мешало после откровенно доверенной мне таежной тропы к этой замечательной воде так вот сразу претендовать на этот водоем. И только к самому концу лета я еще раз заглянул туда, да и то лишь после беседы с бабой Лизой...

Старушка, оставшаяся теперь одна, без своего деда-рыбака, однажды очень дипломатично поинтересовалась у меня, бываю ли я на дедкином озере, и ловится ли там сейчас рыба. О чем вела речь баба Лиза, я, конечно, понял и прямо ответил, что не был на дедкином озере больше ни разу, но вот завтра-послезавтра обязательно схожу и рыбы на рыбник там постараюсь достать...

Второе свидание с озером дедки Марка состоялось у меня уже к концу августа, когда по воде с ночи стал расходиться густой, почти осенний туман. Вот и теперь почти все озеро было затянуто таким седоватым, слепым дымом...

Все было на месте: и дедкино весло, спрятанное в непролазном ельнике, и плоты, далеко затащенные на берег, чтобы не напитывались водой, не тяжелели и снова были готовы отправиться в путь по воде. Все было почти, как в первый раз, только для этого свидания с озером я взял с собой не удочки, а спиннинг. И теперь, собрав снасть, прямо с причала отправил в озеро, в туман свою любимую вращающуюся блесенку "Анюту", выбитую из латунной полоски и оснащенную тройником с красными шерстинками.

Куда именно упала моя блесна, я не вижу из-за тумана, но слышу всплеск от падения, хочу, было, посчитать, как долго моя блесна станет опускаться на дно - глубоко ли, мол, здесь, но успеваю озвучить только два счета: один, два...- как по тонущей блесне кто-то сильно ударил и тут же потянул леску в правую сторону...

Короткий встречный рывочек-подсечка, и чувствую: на том конце снасти приличная рыбина и скорей всего не щука, а окунь...

И окунь, действительно, окунь, очень даже приличный - на моем динамометре он опустил указатель чуть ли не до полуторакилограммовой отметки...Хороший у бабы Лизы будет рыбник.

А дальше - я поплавал на плоту по утреннему озеру, поймал еще с пяток приличных окуней, а к ним и пару щучек. Домой вернулся довольный, умиротворенный, порадовался вместе с бабой Лизой пойманной рыбе, поспорил с ней, не желавшей просто так принимать у меня подарки, и стал мечтать о том, чтобы попасть на озеро дедки Марка по весне, на самый нерест щуки - и не для того, чтобы добывать тогда рыбу, открыто явившуюся на свой весенний праздник, а просто посмотреть, не обижая озеро, проверить рассказы Владимира Марковича о том, что здесь, во владениях его отца обитают, мол, не щуки, а самые настоящие крокодилы...

Но так сложилось, что Москва в тот год не отпустила меня от себя пораньше, потому и прибыл я в нашу деревушку уже после того, как отыграли свои весенние игры у нас не только щуки, но и плотва, и окуни, и лещи. Так что на озеро дедки Марка попал я только к концу июня, когда как раз и начинался жор наших, т.н. паровых окуней - отдохнув после нереста, эти рыбы поднимались навстречу летнему парному теплу из своих глубин и от души гоняли повсюду мелкую рыбешку.

Уже по дороге к озеру почувствовал я впереди самую настоящую беду - на дороге, куда раньше не забирался никакой моторизованный отряд, хорошо были видны оставленные здесь и пораньше и попозже следы мотоциклетных колес.

Зачем сюда мотоциклисты - ведь дальше никакой дороги ни для какой техники нет!?. А мотоциклы дальше и не поехали: совсем скоро я обнаружил по следам стоянку, где эти железные кони и дожидались своих хозяев. А хозяева и направились как раз в сторону озера, принадлежавшего когда-то Марку Тимофеевичу Калинину...

И на кой ляд этим рыбачкам тащиться сюда на мотоциклах - оставили бы их просто возле нашей деревни...Но мотоциклы нашей "экспедиции" были очень нужны как раз для того, чтобы завезти как можно дальше в тайгу тяжелую снасть-сети, а там и вывозить из тайги пойманную рыбу.

И моя догадка подтвердилась - на берегу дедкиного озера, к березе, стоящей у самой воды, были грубо пристроены колы-вешалы для сетей...Вот, значит, как - прознали дорогу к озеру и нагрянули сюда всей бандой.

А как прознали?.. Я никому дорогу сюда не показывал - тайну щедрого озера никому не открывал. Да и сыновья дедки Марка не могли так поступить: во-первых, берегли бы они это озеро для себя, а во-вторых, сразу после похорон отца, отбыли они к местам своего постоянного проживания - так что и тут не могло быть утечки информации...

А затем вспомнил я, что вместе с нами тогда на озеро ходил еще и внук дедки Марка, и проживавший как раз в том лесорубном поселке, где и собирались всякий раз в свои разбойные походы ватаги неуемных рыбачков... Значит, племянник и рассказал все об озере. А то, что к набегу на дедкино озеро был причастен кто-то из нас, поминавших в прошлом году здесь старика, я догадался сразу, когда не отыскал в укромном месте старинного весла... Где именно было спрятано это весло, никто из посторонних знать просто не мог.

Увы, следы недавнего нашествия были повсюду: и широченная черная рана кострища вместо аккуратного пятнышка-следка от нашего скромного костерка, и пустые консервные банки - разбойные рыбачки, что вели здесь свой промысел-добычу, уху на берегу не варили, они врывались сюда, проверяли снасти, собирали рыбу и тут же в обратную дорогу - варить уху было некогда, вот и пользовались консервами...

Не затащили, как положено, лихие добытчики и плоты на берег, и теперь бревна плотов, напитавшие в себя воду, плохо держали на себе человека.

Кое-как выбравшись на воду, я проверил известные мне щучьи засады и ни одной щучки так и не вызвал к себе на переговоры. Не отыскал я и здешних окуней. Озеро будто вымерло, лишний раз подтвердив горькую истину для таких вот небольших таежных водоемов: позверствуют, изведут на нересте щук, окуней - и все, замерла в озере всякая жизнь...

К концу лета я еще раз навестил озеро дедки Марка и снова ни щуки, ни окуня здесь не отыскал. Только раз ткнулся в мою блесенку щуренок-сирота, размером с карандаш... И все.

Не ответила мне почему-то и плотва-сорога, хотя этой рыбы было здесь в достатке - и не каких-нибудь там живцов, а хорошей, увесистой рыбы, порой вровень местным тяжелым окуням...

Вот так и замерло, стихло совсем озеро, кормившее и кормившее семью дедки Марка...

Прошел год, второй, третий... И тут навестил меня мой добрый друг-товарищ, неплохой писатель - лирик, мечтатель. Знакомил я его с нашими благословенными местами, рассказал и об озере дедки Марка, посетовал, что озеро это разорили, загубили наши местные маклаки. Думал, что мой друг-товарищ погорюет тут вместе со мной и уж, по крайней мере, никак не изъявит желания посетить оскорбленный людьми водоем. Но товарищ мой вдруг встрепенулся и попросил показать ему многострадальное таежное озеро.

И вот мы на берегу дедкиного озера. Плоты на месте - как затянул я их на берег года три тому назад, так они и встретили нас сегодня. И никаких чужих следов нигде вроде бы нет - забыли совсем озеро или просто оставили в покое...

Осматриваемся, оглядываемся, а там и отводим от берега по плоту: на одном я, на другом мой друг-товарищ.

У моего друга-товарища с собой спиннинг, у меня тоже спиннинг, но еще и короткая удочка с зимней блесной - так, на всякий случай.

Расходятся в разные стороны наши плоты. Я еще в движении, а мой друг-товарищ, слышу, уже наладил свою снасть и послал блесну в озеро... Еще, еще раз падает блесна моего друга-товарища в озеро - плеск, плеск по воде, а тут вдруг и затрещал тормоз катушки. Поворачиваюсь на знакомый звук и вижу: подхватывает мой друг-товарищ подсачком очень даже приличную рыбину...

- Кто у тебя?

- Окунь! Да какой хороший!

Вот тебе и на - живет, значит, наше озеро, оживает!

А там и у меня на блесну-крошку попался неплохой окунек. За ним еще и еще.

Быстрая стайка очень даже приличных полосатых охотников несется за моей блесной. Блесна добирается до плота и выныривает из воды, а отряд окуней остается где-то тут, рядом, может быть, и у меня под плотом.

Быстро распускаю зимнюю снасть и опускаю в воду отвесную блесну. И тут же удар по крючку, а следом и окунек, крепкий, сильный окунек - эдак граммов на триста пятьдесят... И опять зимняя блесна в воде - и опять точно такой же разбойник у меня в руках...

Все - хватит!

Но откуда здесь вдруг рыба? Как попала сюда? Ведь развестись здесь, набрать вот эти триста пятьдесят граммов за два-три года вы бы никак не смогли - ведь вам при таком весе уже лет с десяток от роду - это совсем точно...

И тут вспомнил я совсем хилый по летнему времени ручей-протоку, что выходил из этого озера и скоро встречался с нашей речкой Корбой. Ну, а если есть ход к Корбе, то и обратная дорога в это озеро всегда открыта. А Корба наша идет к своему Корбозеру, озеру очень рыбному. И с нашим Пелусозером река Корба связана протокой. Ну, что мешало тому же окуню подняться по весне вверх по речке, а там и заглянуть в дедкино озеро..

Вспомнил я, что здесь в ручье-протоке у дедки Марка и была устроена когда-то запруда-заборчик, в воротца которой и прилаживал он свою снасть, похожую на вершу...

Значит, все правильно - пришел окунь в озеро дедки Марка, пробудил его к новой жизни, спас от погибели.

А вот щуки, как будто, сюда еще не зашли и не заселили пока этот водоем... И действительно, ни я, ни мой друг-товарищ за весь день так ни одной щучки и не увидели...

Но все равно поверил я тогда, что и щуки вернутся сюда, в это дивное озеро, вернутся и станут жить, если, конечно, опять какие-нибудь разбойные рыбачки не побью снова всю здешнюю жизнь...

Мой друг-товарищ, вернувшись к себе домой, прислал мне вскоре в подарок простенькую фотографию в простенькой рамочке. С этой фотографии и смотрит на меня сейчас озеро дедки Марка, за судьбу которого я очень и очень переживаю...

САМЫЙ ПОСЛЕДНИЙ ЛЁД

Всякий раз, отправляясь по весне на свидание с Онежским озером, отвечаю я провожающим меня, что там, в Карелии, ждет меня наша самая замечательная подледная рыбная ловля - рыбная ловля по последнему льду.

У жителя Средней полосы нашей страны такой мой ответ не вызывает вопросов: они уже встретили весну: встретили первых перелетных птиц, слышали голоса первых весенних ручьев. А что касается рыбной ловли по последнему льду, то тут мои друзья, и на этот раз остающиеся в столице, хорошо знают, что лед по подмосковным водоемам к апрелю месяцу бывает уже настолько плох, что власти вправе запретить в это время всякую подледную рыбную ловлю.

Но это здесь, в Средней полосе, а там, на Севере, где зиме удается похозяйничать вовсю даже в первую декаду апреля, до настоящего последнего льда в конце марта еще, ой, как далеко. И, честно говоря, я должен был бы ответить своим провожающим, что и в этот раз еду я не на последний, а просто на весенний лед.

Увы, того самого колдовского последнего льда, о котором удачливые рыболовы частенько складывают настоящие легенды, мне до сих пор так и не удалось дождаться на моем Пялемском Онего, хотя вот уже шестую весну встречаю я здесь с коловоротом и зимней удочкой в руках... Так уж складывается у меня, что отправиться в свое весеннее путешествие к Онежскому озеру могу я и пятнадцатого и двадцатого марта, а вот остаться там дальше первого апреля у меня никак пока не получается. Вот и не удавалось мне до сих пор увидеть, как с ледяного панциря, прикрывавшего всю зиму чашу Онего, сходят талой водой последние снега, как отходит от берегов, вздрагивает и поднимается вдруг онежский лед, наконец, сухой, но еще сине-зеленый в частой седоватой сетке-трещинках... Вот тут-то и определял я для себя начало чудной сказки по имени Последний лед.

Когда-то, когда северные весны встречал я на берегу своего Пелусозера, мне и выпадало каждый раз быть свидетелем всех без исключения весенних событий от первого, по-настоящему весеннего солнца до последней озерной льдины, вынесенной на прибрежные камни проснувшейся после зимнего сна тяжелой волной.

Когда по льду озера лежит еще не тронутый, не потревоженный солнцем белый-белый снег - это еще самая настоящая зима, хотя само солнце уже по-настоящему весеннее, яркое, слепящее глаза... Но день за днем солнца все больше и больше, и вот, наконец, замечаешь ты, что снег, который скопился за зиму на льду озера, будто осел, прижался ко льду, а там и начал понемногу плавиться под солнечными лучами, оставляя после себя хрупкие льдистые корочки...

Ото дня ко дню снега по озеру все меньше и меньше. И хотя ночные морозы еще жестко останавливают явившееся к нам тепло, но с каждым днем все шире и шире к полудню лужицы живой воды там, где с утра еще видел ты остатки недавнего снега. И очень скоро по всему льду, от берега до берега, станет расплываться-расходиться талая вода.

Когда ночные морозцы стихают, отступают совсем, полая вода от расплавившегося снега уже не замерзает на ночь, не укрывается ледком, а остается живой, открытой до следующего дня. И как раз тут, на эту воду и являются наши первые северные перелетные птицы - чайки.

Прилетят чайки, заголосят, начнут плескаться в весенних лужицах, разошедшихся по льду, тут и считай, что последний лед совсем рядом.

День, другой подержится весенняя вода сверху на льду, а там найдет дорогу в озеро, уйдет туда, и озеро, получив живую подмогу, будто сразу проснется, вздрогнет, отойдет ото сна и поднимет на себе поднадоевший ему ледяной панцирь.

Вот тут-то и спеши с утра пораньше на лед. Ищи вчерашние лунки - лунки теперь не замерзают на ночь. Опускай в лунку свою блесну и жди растревоженных весенней водой, только что поднявшихся из своих зимних глубин, бойцов-окуней.

Если еще только вчера-позавчера ты разыскивал этих самых окуней по большей части лишь около дна, то сейчас, когда лед поднялся, окуни, будто ошалелые, носятся по всей толще воды, и другой раз не успеешь опустить в лунку мормышку или блесну, как полосатый разбойник уже тут как тут.

Веселое, озорное это время - последний лед, когда забыты сразу и напрочь все еще вчерашние расписания подводной зимней жизни, и обитатели озера, будто торопятся погулять, поноситься после долгой и тяжелой зимы.

Торопишься и ты - последний лед часто живет недолго, и если не выпадет тут ночных морозцев, то совсем скоро седоватая сетка-трещины начнет расходиться по льду все шире и шире, все дальше, глубже в лед станет уходить эта самая "седина". А "седина" - это первый признак того, что морозные кристаллы льда начали разрушаться, крошиться в снежное крошево, а оттого и все больше седеть. И когда такого последний, седого льда, да еще и напитанный снизу озерной водой, уже много, будь осторожен - вот-вот такое "седое" пятно может разом провалиться под твоей ногой: распадется лед на кристаллики-столбики - и ты тут же окажешься в ледяной воде.

Нет, я обычно не очень побаивался этого, самого последнего льда, и если ночью приходил морозец, все-таки выбирался на озеро, но далеко от берега тут не отходил и спешил вернуться домой еще до того, как солнце прогонит со льда ночной мороз. И в это, самое рискованное для рыбаков, время тот же наш окунь отменно ловился на любую, предложенную ему снасть... Но ловить рыбу со льда в это время уже просто не хотелось. И интерес к подледной ловле начинал пропадать у меня тогда еще до того, как путешествовать по льду, действительно, становилось опасно.

Дело было, видимо, в том, что здесь, на отживавшем свой срок льду озера, на этом последнем островке зимы, ты очень скоро начинал чувствовать себя как бы не в своей тарелочке: здесь лед, холод, память о недавних ледовитых морозах, а совсем рядом, на берегу уже настоящая весна: кричат чайки, гомонят у своих домиков скворцы, никакого снега вокруг уже не осталось, и возле твоего дома парит, дышит под солнцем пробудившаяся после зимнего сна земля... Там тепло, открыто, добро от щедрой весны, а здесь, на льду, вокруг тебя все еще зима - а в зиме так не хочется оставаться... И я прощался со своим последним льдом еще до того, как он становился совсем опасным для человека. Прощался, но помнил все встречи, подаренные мне напоследок моим зимним озером.

И как хотелось потом, на том же Пялемском Онего, встретить, хотя бы еще только раз, удивительные дни последнего льда. Но все не выпадало и не выпадало мне такой встречи вот уже столько лет подряд...

Но вот весна 2007 года... После гнилой, непонятной зимы, и весна подходила к озеру странно, необычно: стояли холода, морозы. Снега на льду почти не было - и мы путешествовали по всему озеру без лыж. Рыба ловилась плоховато. Рыбаки поговаривали, что кто-то где-то вроде бы встретил недавно сига - мол, сиг сунулся сюда, поближе к реке, а там вдруг пропал...

Я тоже искал эту чудесную онежскую рыбу, будто выделанную из живого серебра, но пока обходился лишь небольшими окуньками, совсем не по-весеннему все еще жмущимися к самому дну.

Искали мы и хариуса, который вот-вот должен был подойти к устью реки - река у нас, хотя и не слишком бурно, но уже шумела подо льдом. И от реки рыбаки в этом году не ждали пока ничего доброго: снега в лесу было мало, мало будет и воды.

Но все равно отпущенное нам на озере время шло и шло своим чередом, и мы только отмечали день за днем, проведенные на льду, отмечали немного грустно и, конечно, не переставая надеяться на лучшее... И лучше вдруг вроде бы показалось, а там и пришло...

День, другой - солнце и тепло, без ночных морозов. И снег, спрессованный снег нынешней зимы почти тут же обернулся талой водой и, как по-Щучьему велению, чуть ли не на глазах скатился со льда в озеро. И на следующее утро мы вдруг увидели у себя под ногами сухой-сухой лед, покрытый сплошь седоватой сеткой-трещинами.

Приглядываюсь к вчерашним, уже не замерзающим ночью, лункам и отмечаю, что вода в лунках будто опустилась - так и есть: вслед за растаявшим снегом лед на озере, как и положено ему в последние дни жизни, поднялся, всплыл.

Да, это был, наконец, последний, сухой лед... Солнце, тепло, никакого движения воздуха. Устраиваюсь на стульчике возле вчерашней лунки, отпускаю в лунку мормышку и вижу, что мормышка не тянет за собой леску. Думаю, что леска зацепилась за край лунки, беру леску в руку и тут же чувствую, что мою снасть кто-то резко тянет в сторону... Подсекаю, уже не удилищем, а рукой, и этот "кто-то", остановивший мой мормышку почти под самым льдом, начинает кидаться из стороны в сторону...

Этот "кто-то" оказывается неплохим, двухсотпятидесятиграммовым окуньком.

Мормышка снова в лунке, и снова точно такой же окунек возле меня на льду.

Откладываю мормышку и опускаю в воду свою блесенку, узенькую, бело-желтую, с крючком-обманкой, скользящим по леске выше блесны.

Блесна приготовлена у меня для сига, она не ныряет в воду, а опускается вниз, не спеша, как спиннинговая блесна "профессор", но только покачивается-дрожит из стороны в сторону куда изящней и быстрей, чем тот же "профессор".

Блесна тянет за собой леску: метр, два - и снова окунь, и снова совсем не плохой...

Так и есть, рыба вслед за льдом поднялась со дна озера...

Проверяю соседние лунки - здесь блесне удается опуститься поглубже, но и тут окуни не дают ей добраться до дна. Меняю еще раз лунку - и снова окуни, окуни и окуни...

Солнце, тишина, сухой лед - сижу и блаженствую в этом весеннем раю...

Но, увы, уже сегодня вечером нам придется собираться в обратный путь...

К дому бредем счастливые, наполненные не то доброй усталостью, не то просто разморенные от нагрянувшего, наконец, щедрого тепла...

И тут, уже у самого берега, слышим громкий разговор-крик вернувшихся домой наших чаек.

До свидания и спасибо тебе, Пялемское Онего, спасибо за все, а главное, за твой сказочный самый последний лед...

***1***

ЭПИТАФИЯ АХТУБЕ
Эпитафия - надгробные слова, короткое стихотворение, посвященное умершему.
(Словарь иностранных слов)

ЧТО-ТО ВРОДЕ ВСТУПЛЕНИЯ.

Вряд ли отыщете вы сегодня среди цивилизованной публики, допущенной ко всему прочему к телеящику, такого любителя рыбной ловли, который никогда не слышал об Ахтубе и Нижней Волге. Сейчас эти, в прошлом воистину заповедные, места усилиями различной рекламы и стали подлинной рыболовной Меккой. И кто только не стремится сейчас туда, потеряв не по своей вине свои прежние щедрые рыболовные Палестины.

Одних, желающих отвести душу возле богатой воды, принимают комфортабельные рыболовные базы, где предлагаются вам все возможные удовольствия, начиная от всезнающих егерей-инструкторов до расторопных поваров, умеющих тут же приготовить из выловленной вами рыбешки самые что ни на есть традиционные рыбные блюда. Другие катят через всю европейскую Россию на Нижнюю Волгу, таща за своими вездеходами самые разные катера и лодки, чтобы прикинуться там дикарями чуть ли не из времен Робинзона Крузо. И те и другие, как правило, в конце своего отпуска все-таки возвращаются домой и, конечно, привозят с собой не только вяленую воблу, но и "захватывающие" рассказы о своих рыболовных подвигах.

Слушаю я такие рассказы и всякий раз никак не могу отделаться от мысли, что в каждом из повествований определено звучит один и тот же не совсем праздничный мотив: мол, народу на Нижней Волге год от года все больше и больше, а рыбы все меньше и меньше, по крайней мере с так называемой трофейной точки зрения...

И конечно, мои друзья и знакомые, проложившие туда, на Юг, ко все еще щедрой волжской воде, свои маршруты, нет-нет да и принимаются уговаривать меня все-таки посетить те места, с которыми познакомился я еще в то время, когда можно было плыть и плыть по той же Ахтубе, хоть вверх, хоть вниз по течению и даже в самый курортный для те мест сезон не встретить там на берегу ни одного приезжего человека...

Мое знакомство с этими, прежде действительно заповедными местами состоялось в самом начале шестидесятых годов, как теперь подчеркивают, прошлого столетия...

Это было время, когда тотальная химизация того же сельского хозяйства еще не вышла на намеченные рубежи, и волжская вода еще по-прежнему оставалась пресной и вполне чистой, видимо, совсем не опасной для нашего здоровья - по крайней мере тогда эту воду мы без всякого сомнения употребляли в пищу. Это уже потом, лет двадцать спустя, ученые вслух заявят о том, что в результате усиленной химизации сельского хозяйства и резкого увеличения неочищенных до конца промышленных и бытовых сбросов в воду той же Великой Русской реки попадает ежегодно такое количество различных солей, что эта, в прошлом пресная, вода по своему составу приближается - да-да - к воде морской, явно не пригодной для употребления в пищу...

Это было время, когда Нижняя Волга только-только получила первый тяжелый удар - именно тогда как раз и река и была перекрыта возле Волгограда плотиной, и, не смотря на заверения самых разных экспертов, что никакая рыба, мол, от плотины не пострадает, что для проходной рыбы, идущей на нерест с низовий Волги, мол, будет сооружен специальный лифт-подъемник, у воздвигнутой плотины бились, ища прежнюю дорогу к местам нереста и, выбившись из сил, безвольно скатывались обратно, вниз по реке, громадины-осетры...

Ну, да ладно, Бог с ними, с осетрами - не наша это добыча. Нас же вполне устроят судаки, жерехи. Что им какая-то там плотина - они, мол, туда, в ту сторону никогда даже и не заглядывали...Но и этим рыбам попроще стало постепенно доставаться от возведенной плотины...

Хозяева грандиозного сооружения, задерживающего весеннюю воду, по-своему, без учета интереса тех же рыб распоряжались водой, собранной выше плотины... Если воды скапливалось много, ее попросту сбрасывали, сбрасывали воду и в выходные дни, когда потребление электроэнергии снижалось, и турбинам совсем не обязательно было работать на полную мощность.

Но если резкий подъем воды ниже плотины в те же выходные дни досаждал по большей части только рыболовам, то после перекрытия стока по весне с целью накопить на лето воду, туго приходилось уже самой рыбе, ее молоди...Призванные весенним потокам на заливные луга отметать икру, рыбы уходили после нереста в реку, икра же и только что вышедшие из икры новорожденные рыбки-мальки оставались пока в прогретой воде разлива, еще не зная, что завтра-послезавтра плотину закроют, и оставленная для них самой природой весенняя вода, разлившаяся было от горизонта до горизонта, не получая больше подпора-помощи сверху, торопливо скатится в свое русло. Уйдет поспешно вода, а только что появившиеся на свет рыбки-мальки, не успевшие почему-либо скатиться вместе с мелеющим потоком в реку, останутся на высыхающей пойме под жгучим южным солнцем навсегда.

Да, уже тогда к Ахтубе, к Нижней Волге подступали их первые беды. Но река еще жила, мужалась, надеясь на то, что выстоит, выживет она, что хозяева плотины наконец станут учитывать в своей работе интересы обитателей волжских глубин...

Вот как раз с такой, еще не потерявшей надежды на благополучное будущее, Ахтубой и познакомился я в самом начале 60-х годов, тоже пока не догадываясь, что совсем близко то время, когда, как говорится теперь по научному, антопогенный пресс сделает свое дело, и мне придется сочинять не гимны, а почти что эпитафии этим замечательным местам.

Начало 60-х годов прошлого столетия было для нашей страны очень ответственным временем. Как раз тогда и сооружался ракетно-ядерный щит страны. На боевое дежурства ставились межконтинентальные ракеты с ядерной начинкой. Вокруг крупных промышленных центров устанавливались батареи зенитных ракет - как раз в то самое время эти самые ракеты и продемонстрировали всеми миру свои возможности, сбив американский самолет-шпион У-2 с пилотом Пауэрсом.

Но для охраны границ страны на всем их протяжении требовалось создать еще и авиационные комплексы перехвата. Для этой цели конструкторские бюро Сухого, Яковлева, Микояна, Туполева строили самолеты-перехватчики. Ну, а вооружение ко всем этим перехватчикам, грозные самонаводящиеся ракеты создавало особое конструкторское бюро Бисновата, трудиться в котором в то время имел честь и автор этих строк.

Ракеты для перехватчиков проектировались в Москве, неподалеку от Москвы выпускались и первые образцы такой техники. Затем эта техника-ракеты уходила на испытания, на полигон, на нижнюю Волгу, на Ахтубу. Здесь, на берегах Великой Русской реки мы, инженеры, создавшие и построившие грозную для врагов технику, и учили летать свои ракеты. В такой работе приходилось участвовать и мне.

Вот так, явившись на берег Ахтубы в качестве командированного для выполнения в общем-то очень ответственной работы, я воле-неволей и познакомился со здешними водными пространствами ибо сразу же был принят своими друзьями-инженерами, давно работавшими здесь, в ряды заядлых рыболовов-любителей.

Конечно, можно было с удочкой в руках бродить по берегу какой-нибудь, ближайшей к нашему поселению ахтубинской протоки, но это, как мне казалось, еще не было встречей с настоящей Ахтубой, а потому я и не отказался от предложения "акционеров" Рыболовной Акционерной Компании ( сокращенно - "РАК") отправиться вместе с ними в выходной день на настоящую рыбную ловлю.

Эти самые "акционеры", мои друзья-инженеры, раньше меня обжившие здешние места, однажды собрались и вскладчину купили для себя неплохую моторную лодку со стационарным двигателем, дали ее имя "РАК" и дальше только на своем "РАКе" отправлялись в рыболовные походы и брали с собой в таких случаях только спиннинговую снасть, ибо никакой иной снасти, никак иных способов охоты за обитателями Ахтубы и Волги "акционеры" "РАКа" никак не признавали...

Я, разумеется, уважал своих добрых друзей и всякий раз в путешествие на "РАКе" обязательно брал с собой только свой двуручный спиннинг...

СПИННИНГ - ТОЛЬКО СПИННИНГ.

Как я уже упоминал, все без исключения, "акционеры" "РАКа" были поклонниками только спиннинговой снасти, а из всех объектов охоты со спиннингом предпочитали только жереха, причем ловили его только на струе, на перекатах, там, где эти замечательные рыбы в свою очередь устраивали охоту-бой за мелкой рыбешкой.

Мне и до знакомства с Ахтубой и Нижней Волгой приводилось наблюдать бой жерехов на той же Оке возле переката, на тех же "песках" под селом Алпатьево. Приводилось и ловить этих самых жерехов-шересперов на спиннинг чуть ниже Белоомутской плотины, где в свое время эти неугомонные охотники за уклейкой попадались даже на гусиное перо, оснащенное тройником. Такую насадку-перо отпускали в струе воды вниз по течению. Она, разумеется, не тонула, и жереха нет-нет да и бросались к такой обманке.

Словом, с жерехами я был знаком и раньше, но такого жерехового боя, громкого и долго по продолжительности и массового по числу принимавших в этом мероприятии охотников, до знакомства с Нижней волгой и Ахтубой нигде и никогда не наблюдал.

Вода переката буквальным образом кипела от бесконечных ударов хвостами по зазевавшейся рыбешке, и спиннингисту, умевшему забросить свою блесну или девон хотя бы метров на 35-40, другой раз не составляло большого труда, практически не сходя с места, добыть во время такого боя-охоты не одну тяжелую рыбину.

Правда, к месту шумной охоты жерехов надо было сначала подобраться, подойти, чаще всего заходя в воду по отмели чуть не по пояс, причем делать это надо было не слишком вызывающе, чтобы все-таки не спугнуть рыб-охотников, умевших и во время даже самого азартного боя оставаться все-таки очень осторожными рыбами.

Проще было подобраться к месту охоты жерехов на той же лодке, тихо и стороной спускаясь по течению к перекату, где глушили хвостами и подбирали оглушенную рыбешку эти азартные охотники. Тогда, осторожно подойдя к месту боя на достаточное для спиннингового заброса расстояние, можно было встать на якорь, а дальше, и тоже не очень вызывающе размахивая спиннингом, ловить и ловить жерехов-шересперов.

Хотя описанная выше обстановка и позволяла нашим "акционерам" "РАКа" ловить свои желанных жерехов практически в любом количестве, но надо отдать должное моим друзьям-спиннингистам, ни один из них, честное слово, никак не страдал непреодолимым желанием валить и валить на дно лодки добычу, которая чуть ли не сама шла к тебе в руки. И я не помню случая, чтобы мы после путешествия на "РАКе" все вместе приносили домой больше десятка пойманных жерехов.

Жерехов этих, во избежание порчи, наши "акционеры" подсаливали еще там, на воде, а дома готовили из этих рыб по известным только им рецептам очень вкусный жереховый балык.

Хоть и был наш "РАК" все готов к очередному путешествию, но такие путешествия - охоты за тем же жерехом удавались нам не всегда. У нас ведь на Ахтубе главным была работа, и эта работа частенько могла выпасть и на выходной день, и тогда "РАК" дожидаться и дожидаться своих рыболовов-спиннингистов.

Все "акционеры" "РАКа" были вооружены спиннинговой снастью, вполне соответствующей и тому историческому времени и тем целям охоты со спиннингом. У всех у нас были двуручные клееные бамбуковые удилища - неплохие удилища, которые в то время выпускала, кажется, мастерская Военно-охотничьего общества. Снасть в то время у нас была еще т.н. инерционная, успех, и прежде всего дальность заброса которой зависел от качества катушки.

Катушки у нас были либо магазинные - неплохие катушки, кажется, ленинградского производства, либо изготовленные на тех же наших ракетных заводах местными мастерами-умельцами. Барабаны, таких, как теперь говорят, эксклюзивных катушек вытачивались на токарных станках, далее в них запрессовывались миниатюрные подшипники - словом, это была действительно снасть высокого класса-качества.

Следом за удилищем и катушкой нам полагалась еще леска, блесна и грузило... Леска у нас у всех была практически одинаковая - диаметром 0,5 миллиметров, не толще и не тоньше. Ну, а грузила и блесны - это уже зависело от твоего вкуса...

Грузы я обычно лил сам, предпочитая груз - вытянутый полуромбик с тремя ушками: два для лески и поводка, а третий, нижний для тройника, который здесь, на Нижней Волге, я всегда прикреплял к грузу, ибо тот же жерех нередко бил не по блесне, а именно по грузу.

Ну, а что касается блесен, то мой арсенал, предназначенный для Ахтубы, мог показаться кому-то недостаточно внушительным...

Здесь у меня с собой всегда были блесны только двух типов: совсем небольшая вращающаяся блесенка, по форме лепестка напоминавшая глубокую чайную ложечку, и колеблющаяся блесна - пластинка с загнутым хвостом-кончиком, которая вполне удачно имитировала собой небольшую рыбку.

Такой "пластинкой", изготовленной из полоски нержавейки я успешно ловил по вечерам на ахтубинских отмелях вполне приличных судаков, выходивших как раз в это время к берегу на охоту.

Ну, а вращающиеся блесенки, которые для себя я называл окуневыми и которые изготавливал из белого, желтого и красного листового металла, считались у меня самыми универсальными и шли, как говорят в таких случаях, на любую рыбу, начиная с окуня и заканчивая теми же жерехами.

Выпадали моим окуневым блесенкам и другие заметные встречи, одну из которых я помню до сих пор почти во всех деталях...

Это было в самом конце весны. Полая вода по большей части уже успела скатиться с пойменных лугов, но сама река еще не вошла в свое летнее русло и все еще продолжала садиться и садиться, постепенно открывая подтопленные недавно берега-обрывы и вызывая тут же к безумной жизни жуткую массу мошки-кровопийц, от которой не были никому никакого спаса в течение всего дня. И только к ночи эта самая мошка-масса как будто немного успокаивалась, но тогда на ее место начинала заявлять свое право такая же кровопийная тварь, ахтубинский комар. Правда, в конце мая, комары еще не успевали заполнить собой все вечерне-ночное пространство, а потому и не очень портили нам пока отдых у костра за ухой и чаем...

В то очередное путешествие на "РАКе" мы отправились, как и обычно, с утра пораньше, добрались до намеченного места, устроили бивуак-пристанище, а сами разбрелись по берегу кто куда...

Воды в протоке было много, она все еще почти по-весеннему шла вниз упрямым потоком, не открывая пока нигде своих перекатов, и рассчитывать на встречу с тем же самым боем-охотой жерехов, мы в это время, разумеется, не могли. Хотя отметить присутствие этих рыб можно было и здесь, сейчас - жерехов все равно тянули к себе верхние горизонты потока, где они нет-нет да и объявлялись, преследую добычу и извещая при этом о себе глубоким выворотом-волной то у берега, то посреди протоки.

Такую "возню" рыб отметил я сразу и под самым обрывом берега и с первого же заброса в ту сторону подцепил на свою окуневую блесенку неплохого жерешка.

Еще один заброс вдоль берега и еще один жерех в моем активе...

Что именно собрало здесь, под самым берегом этих рыб?.. Я оставил свой спиннинг, поднялся по обрыву и осторожно, чтобы не распугать собравшихся здесь жерехов-охотников, почти подполз к тому месту, где только что хватали мою блесну эти рыбы...

Так и есть - здесь к протоке подходила узкая, но глубокая канавка-овражек, по которой откуда-то сверху пробивался к протоке неглубокий ручей.

Я прошел вверх по этому ручейку-канавке и убедился, что свое начало берет он в оставшемся после весеннего половодья озерке. Вот из этого-то озерка по ручью-канавке и скатывается в протоку множество мальков-крошек, которых и обнаружили наши жерехи.

Причем охотились тут жерехи уже совсем иначе: они не били, не глушили предварительно добычу своими хвостами, а попросту, раскрыв рты, собирали и собирали мальков, попадавших из ручья в реку. Собирали, все время крутясь на месте и оставляя после своего кружения следы-водовороты на поверхности воды.

Я вернулся к своей снасти и снова отправил ее в сторону ручейка-канавки, приходящего с заливного луга вместе с мальками-крошками, очень похожими в своей массе на черную, осетровую икру...

Немного подождал, дал блесне опуститься пониже, а затем не спеша стал возвращать леску обратно на катушку...

Вот-вот моя блесенка поравняется с тем местом, где промышляли жерехи... Вот-вот - я внимательно ждал удара рыбы-охотника по своей блесне, но тут произошло что-то сразу не очень понятное: блесну мою кто-то остановил, но остановил не ударом, а мягко, хотя и очень тяжело... И сразу этот "кто-то" медленно пошел на глубину и упрямо потянул за собой мою снасть...

Катушка затрещала, я с трудом удерживал в руках удилище. Затем все смолкло... Я попробовал приподнять удилище и начать подматывать леску обратно на катушку. Но не тут-то было - блесну, опустившуюся под неизвестной мне тяжестью на самое дно, никто не собирался мне возвращать.

А если моя блесна села на какую-то корягу-бревно и вместе с ней скатилась на дно протоки?.. Я еще и еще раз подергал удилищем возможное бревно, подергал не очень сильно, не желая намертво всадить в бревно-топляк свой тройник...

Что делать? Надо как-то выручать свою окуневую блесенку... Рвать леску и оставлять в воде и блесну и груз я не хотел... И, как обычно в таких случаях, когда, казалось, никакого благополучного выхода уже и не найти, бревно, скатившееся на дно протоки вместе с моей блесной, наконец ожило и медленно двинулось вниз по течению.

Снова трещала катушка, дрожала от напряжения леска, разрезая воду, а бревно опять остановилось отдыхать... Но затем все-таки оно подчинилось мне, а потом и предстало передо мной в виде сома-сомища. И что интересно, выведенный почти на берег этот сом, длина которого несколько превышала мой рост, даже не сделал попытки вернуться обратно в свою стихию... Ну, что ему стоило мотнуть коротко головой и оборвать мою леску...

Это был определенно какой-то сом-фаталист. И уже посаженный на шнур-кукан ( шнур пропущен через рот и жабры, оба конца шнура сведены вместе и зажаты у меня в руке) он не рвался, не тянул никуда в сторону, а просто возлежал на отмели, то ли отдыхая после борьбы с моей снастью, то ли раздумывая, как поступить дальше.

Конечно, долго думать моему сому не пришлось - за него все уже было додумано мной. Я призвал своих друзей полюбоваться рыбиной, что явилась сюда, чтобы собирать каких-то крошечных мальков, а там отпустил один конец шнура-кукана, и оплошавший было хозяин здешних глубин не торопясь, казалось, даже лениво развернулся и, полежав еще немного у всех на виду, все-таки скатился на глубину.

Конечно, моей крошечной блесенкой сом-громадина соблазнился только потому, что и он, как те же самые жерехи, что промышляли возле канавки-ручья, обнаружил мальков-крошек, которые уходили вместе с ручьем из заливного озерка в ахтубинскую протоку. И он, наверное, как те же жерехи, раскрыв пасть, просто черпал своей ненасытной пастью этих крошечных рыбок, попадавших в речную протоку.

Такое умение хищных рыб менять способы добычи пропитания позже наблюдал я в Архангельской тайге на Домашнем озере в том месте, где в наше озеро приходил небольшой ручеек из Волковых озер. По этому ручью поздней осенью, почти перед самым ледоставом с спускались в наше озеро, видимо, на зимовку рыбки-мелочь, появившиеся на свет только этой весной. И тут, возле того места, где в наше озеро приходил лесной ручей, и заметил я довольно большую щуку, которая вела себя здесь совсем не по-щучьи...Она вроде бы совсем не спеша кружила на одном месте и широко раскрытой пастью черпала и черпала мелочь-мальков, на которых по летнему времени вообще бы ни за что не обратила внимания.

СУДАКИ, СУДАКИ, СУДАКИ...

На самое первое свидание с Ахтубой отправился я из Москвы, как мне казалось, во всеоружии... С собой я взял всю свою спиннинговую снасть, поплавочную удочку и свои, давным-давно проверенные на той же Оке, неподалеку от Белоомута, донки. И уже не следующий день после приезда на месте смог убедиться, что к донной снасти тайная пока для меня Ахтуба относится весьма уважительно.

Только-только разобравшись, какие именно дела ожидают меня здесь, как мы говорили, на полигоне, уже в конце первого рабочего дня я отправился к реке, с трудом раздобыв перед этим полуживых, измученных вконец здешней жарой-засухой, несколько земляных червей.

С собой для первого визита-поклона местным глубинам я прихватил только поплавочную удочку...

Кусочек червя, поплавок сторожко замер над вечерней водой, нетерпеливое ожидание первых известий от подводных обитателей - проходит время и пока никаких приветов-ответов Ахтуба мне не посылает.

Я спускаю с мотовилец еще и еще леску, передвигаю поплавок повыше, поближе к кончику удилища, немного утяжеляю грузик-дробинки узенькой полоской свинца и забрасываю в воду уже почти самую настоящую донную снасть... И почти тут же обнаруживает себя ладный, тяжеленький бершик, очень похожий на небольшого судачка.

Снова моя полудонка в воде, и еще один бершик тут же хватает червяка, опустившегося на дно...

Все ясно - донная ловля у нас дальше пойдет! И уже к первой настоящей рыбной ловле я приготовил все свои донные удочки...

Устройство моей донной снасти, как мне казалось, было вполне совершенным - по крайней мере снасть эта прекрасно работала при охоте за тем же окским лещом... Леска диаметром 0,5 миллиметров, пара крючков на поводках повыше груза и главное, груз - плоская свинцовая плашечка, точно повторяющая форму обыкновенной столовой ложки, в которую такие грузы я и отливал.

Ну, а дальше - крепкий ивовый прут, глубоко воткнутый в грунт, расщеп на вершинке прута, куда заводится после заброса леска, и возможно колокольчик, укрепленный либо на леске, либо на вершинке прутика, если не собираешься все время находиться возле своей снасти.

Для поездке на настоящую рыбалку так же мучительно, как и перед самым первым визитом к Ахтубе, когда мне пришлось в спешном порядке переделывать поплавочную снасть на донную, разыскивал я в пересохшей земле земляных червей. Ну, а дальше - отмелый берег широкой протоки-рукава, песок, похрустывающий под ногой и разложенная петлями на этом песке леска.

Раскручиваю над головой груз донной удочки вместе с крючками. Груз улетает далеко от берега, плюхается в воду, тонет, и тут же упорное течение протоки уносит мой груз вместе с леской вслед за собой.

Увы, свинцовый груз-плашка, вполне подходивший для той же Оки, оказывается слишком легким для здешней воды, которая прибивает мою донку почти к самому берегу.

Вытягиваю снасть из воды, прибавляю еще один груз-плашку, но результат почти тот же самый. Не выручает меня и второй дополнительный груз.

Словом, сплоховал я в тот раз, но опыт рыболовов, давно знакомых с Ахтубой запомнил и, вернувшись домой, свою донную снасть сразу же модернизировал... Для этой цели прежде всего раздобыл кусок железного прута диаметром аж в целый сантиметр и старательно скрутил из него те то крендель, не то плюшку. Вот такой тяжелый железный крендель-спираль, да еще врезавшийся в донный ил, и мог только удерживать донную снасть на месте. Да и шнур требовался теперь для моей донной ловли при таком увесистом грузе уже в полмиллиметра диаметром, а куда посолидней.

Потребовалось для заброса такой "пращи" прочно прикрепить к шнуру, повыше крючков и прочный деревянный стерженек - упор для пальцев. И теперь, прежде чем начать раскручивать над головой тяжеленный груз и следом за ним крючки с наживкой, надо было ухватить двумя пальцами этот самый стерженек-столбик и крепко удерживать его, пока снасть, предназначенная для заброса, не приобретала нужного для дальнего полета ускорения. Затем пальцы в нужный момент разжимались, разводились, стерженек-столбик уже ничто не удерживало, и твоя "праща", груз с крючками, уносилась в даль и там громко плюхалась в воду... Такой груз при такой технике заброса можно было отправить вместе с крючками и наживкой аж метров на пятьдесят от берега.

Ты выбирал остаток лески, укреплял леску в расщепе прута, воткнутого глубоко в песок, и дальше ждал, когда тот же судак заинтересуется наживкой, стиснет ее своей бульдожьей хваткой и от души рванет шнур донки.

А потом все в обычном порядке: подсечка, и очень скоро на берегу оказывается матерый судачище, а следом за ним появляется из воды груз, железный крендель, способный, видимо, и сам по себе оглушить любого судака, если угодит ему прямо в голову.

Словом, дело у меня пошло. Судаки ловились, хватали наживку исправно, ни один из них не сорвался, не сошел с крючка по пути в берегу. И очень скоро у меня на кукане этих самых судаков (судаков, а не судачков, еле добиравшись до первого килограмма) набралось уже с десяток.

Я остановился и призадумался: а куда всю эту рыбу?.. Да еще ее надо как-то сохранить в такую невыносимую летнюю жару до вечера, до возвращения домой...

Словом, эта моя рыбная ловля завершилась очень быстро. Я выбрал из воды снасть и отправился по песчаной отмели на разведку: что там дальше, за поворотом протоки...

Разведка моя продолжалась не очень долго, никого, кроме водяной черепахи, что неторопливо брела вдоль самого уреза воды, я так и не встретил, ну, а когда вернулся к своему стойбищу, где оставил снасть и свой улов, то сразу отметил на песке отпечатки лисьих лап, а там обнаружил и следы "работы" этого пронырливого зверька.

Лиса, видимо, следила за человеком, что появился вдруг здесь на берегу ахтубинской протоки, сразу сообразила, что человек этот рыболов, и что рыба ему нет-нет да и попадается. И только-только покинул я свое стойбище, как догадливая рыжая бестия тут же направилась к моим судакам, наполовину вытащила из воды мой улов, собранный на кукане, и утащила у меня приличную рыбину, оставив мне на память о своем визите только рыбью голову... Ну, да ладно - рыбы всем хватит.

Надо сказать, что с такими лисьими охотами за моим уловом я встречался потом не раз, и чтобы не заставлять животное мучиться, вытаскивая из воды кукан с пойманной рыбой, сам приносил лисе дань, выкладывая где-нибудь возле кустов какую-то часть своей добычи.

Вот, собственно говоря, и почти все детали моих охот с донной снастью на ахтубинских судаков...

Судаков в то время в Ахтубе было очень много, ловить в первой половине лета их можно было в течение всего дня. Но уже самая первая встреча с судаками, о которой я только что рассказал, привела меня к решению: нет, это не мое занятие. На такое решение повлияло и множество потенциальной добычи, и сам процесс рыбной ловли, когда то и дело приходилось вытягивать на берег пойманного судака и снова и снова раскручивать над головой тяжеленный груз - "пращу".

Да, и эта самая, тяжелая, грубая снасть после моей изящной донной снасти, когда чуть-чуть огруженная чем-то вроде колокольчики или поплавочка-груза леска только-только начнет покачиваться, извещая тебя о том, что твоей насадкой уже заинтересовался кто-то из обитателей подводного мира, не вызывала у меня особого восторга.

Словом, охоту за судаком с "пращой" далее я почти прекратил. И только тогда, когда уж надо было достать приличную рыбину для той же вечерней ухи, раскручивал я у себя над головой тяжелую "пращу" и отправлял ее далеко-далеко от берега.

Правда, была в этой донной ловли судака одна очень интересная деталь...

Судака со дна ловили обычно на небольшую рыбку или на кусочек-"живчик", вырезанный из чехони или селедки и напоминавший только что уснувшего живца. Но чтобы наловить рыбок для насадки, надо было иметь в своем распоряжении что-то вроде небольшой сетки-бредешка. У меня тогда такового не было, и я обычно перед тем, как запустить в воду свою "пращу", брал в руки спиннинг и старался вытянуть с помощью этой снасти из воды какую-нибудь белую рыбину. Причем, для успеха в таком деле не обязательно требовалось, чтобы желанная рыбина сама кинулась к твоей блесне - главное, чтобы чехонь или селедка были поблизости и были, как обычно, в большом числе. Вот тогда, быстро ведя к берегу блесну и груз, тоже оснащенный зацепистым тройником, и постоянно подергивая, будто подсекая, удилищем, ты мог надеяться, что твои тройники вот-вот подцепят за спину, за бок или за хвост ту же самую селедку, которая в то время густо шла куда-то к какой-то своей цели.

Ну, а дальше уже дело техники: из селедки острым ножом вырезается кусочек-живчик и спустя какое-то время на берег выводится здоровенный судачище, позарившийся на эту наживку.

Я уже говорил, что последний раз с Ахтубой и Нижней Волгой я не встречался давным-давно, а потому не знаю точно, помнят ли там сейчас вот такую донную снасть-"пращу", сохранился ли там сейчас прежний судак-судачище в прежнем числе...

Могу только сообщить, ссылаясь на рассказы своих друзей и знакомых, которые посещают Нижнюю Волгу в настоящее время, что лисы, поднаторевшие в охоте за добытой вами рыбой, там пока не перевелись. Да и как им перевестись, когда рыбаков сейчас в тех местах вполне достаточно, чтобы поддержать своими дарами-данью не одну семью рыжих проныр...

***2*** продолжение

БЛЕСНА ДЛЯ ОСЕТРА.

В командировку к берегам Ахтубы я взял с собой не только двухручный спиннинг, но и свое верное четырехколенное удилище, которое когда-то изготовил самолично из цельного бамбукового хлыста. Эту самую, старинную бамбуковую удочку я, как правило, беру с собой в самые разные путешествия и частенько при ловле того же леща или окуня предпочитаю немного жестковатый строй этой снасти тем же сверхлегким и сверхсовременным удилищам-телескопам отечественного и иностранного происхождения - честное слово, верная подсечка таким раритетным удилищем крупный рыбы доставляет мне незабываемое чувство уверенности и в себя, и в свою снасть.

Для этой самой бамбуковой удочки были приготовлены у меня и небольшие зимние блесенки, которые я обычно с успехом использовал для летнего отвесного блеснения ...Отыщешь подходящее окошечко среди листьев кубышки ну и выманиваешь оттуда игривой зимней блесенкой задиристых окуньков. Побеспокоишь одно приглянувшееся окошечко, перейдешь к другому - и так раз за разом и насобираешь сколько-то небольших полосатых рыбешек на уху.

Но кроме зимних блесен-невеличек были у меня и блесны потяжелей, которые в свое время, поддавшись увлекательному рассказу из альманаха "Рыболов-спортсмен", приготовил я для летнего отвесного блеснения судака на Угличском водохранилище.

Половить судака по лету с лодки, остановившейся как раз над тайной подводной бровкой, мне пока не удавалось, но все равно эти блесны, изготовленные из латунной полоски, щедро одаренные припоем, который прочно удерживал зацепистый крючок и утяжелял саму блесну, посеребренную в отработанно фотографическом фиксаже, я обычно не забывал дома, надеясь всякий раз, видимо, на то, что однажды они мне все-таки пригодятся.

Но определенно надеяться на то, что здесь, на Ахтубе или на Волге представится мне случай с борта лодки с помощью короткого, почти зимнего удилища простукивать упомянутой блесной тайные тропы судаков, я, увы, не мог... Своего транспортного средства у меня здесь не было. Лодка-катер "РАК" мне никак не принадлежал и попасть на эту посудину я мог только по приглашению ее хозяев-"акционеров", а там и полностью подчиниться их планам-действиям. "Акционеры" же "РАКа", как мне помнится, были увлечены в то время лишь охотой за жерехом и ни о каких тайных подводных тропах летних волжских судаков, видимо, не стали бы и слушать.

Правда, мне удавалось частенько сбегать с "РАКа" и тогда я путешествовал по ахтубинским и волжским отмелям и обязательно находил здесь для себя какое иное и менее известное пока мне занятие, чем охота за жерехами, что устраивали свои шумные бои посреди речных струй. Но, увы, с берега даже с помощью моего, почти шестиметрового удилища ни до каких судаков с зимней блесной никак нельзя было дотянуться.

Был у нас в "экспедиции" и т.н. алюминиевый флот - были дюральки, но и тут нужно было смирить свои интересы и страсти и подчиниться общекомандной задаче. А задача такой команды, вырвавшейся на выходной день на Ахтубо-волжский просторы, чаще сводилась к поискам запрещенного осетра... Хороша уха из осетровой головы, хороша отварная осетрина, но раз-другой скатаешь на такую рыбную ловлю, и дальше уже и не заикаешься о поездке на дюральке - увы, такой промысел никогда не был моим.

Но хотелось, очень хотелось по памяти прежних скитаний рыболова-отшельника отвести от берега какую-нибудь свою собственную посудинку и, укрывшись в тени заросшего густым кустьем берега какой-нибудь ахтубинской протоки, уйти незаметно для всего окружающего в свой мир, тихий мир-откровение, где останутся только ты и вот эта, доверившаяся тебе вода.

И такое счастье мне однажды выпало...

Так случилось, что, отправившись с тем же своим четырехколенным удилищем на разведку ближайших к нашему инженерному поселку водных пространств, я неожиданно наткнулся на лодку-самоделку, сложенную на подобие катамарана из двух подвесных топливных баков, что крепятся по одному под каждое крыло самолета-перехватчика, отправившегося в свой баражирующий полет на охрану государственной границы. Такие баки после расхода находившегося в них топлива могли быть сброшены на землю за ненадобностью. Были они легки, прочны - вот и воспользовался ими догадливый человек для устройства весьма удобной для рыбной ловли изящной посудинки.

Лодка-катамаран была спрятана в кустах. Убедившись, что в данное время никто другой на нее не претендует, я вывел эту легонькую посудинку на воду, проверил, что она вполне пригодна для моего занятия и вполне безопасна, и тут же, неподалеку от пристани-пристанища, где и отыскалось это транспортное средство, собрал свое удилище, но вместо поплавка и крючка с насадкой привязал к концу лески ту самую тяжелую "зимнюю" блесну, предназначавшуюся когда-то для отвесного блеснения судака по летнему времени...

Удилище чуть приподнято и я откидываю в сторону от лодки свою блесну. Она мгновенно скрывается в воде. Вода к осени уже просветлела, и я сколько-то вижу, как мелькнув мне раз-другой, светлая полоска металла уходит в глубину. И почти тут же, как только я теряю из вида блесну, леска, уходившая вслед за блесной в воду, вдруг провисает... Нет, блесна еще не на дне... Короткая подсечка жестким кончиком бамбукового удилища, и рыба, остановившая блесну по пути ко дну, упрямо тянет мою снасть в сторону.

Наконец у меня в руках окунь, темно-зеленый с ярко-оранжевым брюшком - хороший окунь, эдак граммов на четыреста весом.

Я снова чуть приподнимаю свою удилище и откидываю в сторону блесну - точно туда, куда и в первый раз, и снова такой же азартный окунек-охотник не дает моей блесне добраться до дна. Но если первый мой сегодняшний окунь атаковал блесну по направлению к лодке - оттого и провисла вдруг моя леска, то следующий разбойник уже бил мою снасть в противоположном направлении, и я приняв рукой, державшей удилище, резкий удар по блесне, тут же подсек разгорячившегося окунька.

И снова блесна в воде, и снова окунь в атаке - и окуни ровные, все, как на подбор...

Я останавливаюсь и прикидываю: сколько же боевых ахтубинских окуней у меня в садке... Много!.. Ну, сварю я себе уху здесь на берегу - ну, сколько надо на такую уху для одного человека этих самых окуней? А куда остальных?.. В свой инженерный городок пойманную рыбу мы обычно не привозим - сами никаких угощений из рыбы дома не готовим, да и отдать ее здесь было некому: вокруг одни рыболовы. Наверное, еще и потому наши хозяева "РАКа" из всех местных рыболовных утех предпочитали только охоту за жерехом... Пойманных жерехов они тут же присаливали, а там, доставив уже обработанных рыбин домой, готовили из них замечательный жереховый балык. Такой, как следует вывяленный жерех был почти прозрачным и светился тут неким необыкновенным янтарным светом.

Словом, свою охоту за окунями я уже собрался прекратить, и так, напоследок решил опустить в воду свою счастливую блесенку, наконец принявшую славное боевое крещение. Именно опустить тут же, рядом с лодкой, на глубину, а не отбрасывать в сторону...

И блесна, нырнув в воду, почти тут же легла на дно.

Коротким движение кончика удилища я поднимаю-отрываю свою блесенку ото дна. Раз-раз-раз - частыми, неглубокими рывками поднимаю блесну со дна и снова даю ее свободно опуститься на дно. И снова собираюсь "раз-раз-раз" покачать свою блесенку возле дна... Раз...- кончик удилища только-только намеревался приподнять блесну, как что-то неподвижное и, видимо, очень тяжелое остановило и блесну и мое удилище...

Зацеп! Либо коряга - ствол какого-то давно упавшего на дно дерева, либо когда-то затонувшее и уже успевшее наполовину затянуться илом бревно вдруг задержали мою снасть...

Я уже собирался достать из сумки отцеп, как "бревно", позарившееся на мою блесну вдруг ожило и не спеша двинулось в сторону от лодки... Я осторожно приподнимаю свою удилище, и "бревно" вроде бы подчиняется мне и тоже поднимается со дна ...

И вот я уже различаю в воде темный силуэт какой-то очень большой рыбины... Тупая, большущая голова клином... Рыбина, позарившаяся на мою блесну, вся ясней и ясней предстает передо мной... Судак?.. Нет! Для судака это создание слишком велико...

И тут, когда я уже стал догадываться, кто именно попался на мой крючок, этот "кто-то" вдруг перевернулся и продемонстрировал мне свое белое и плоское брюхо...

Конечно, осетр! Да, и совсем не малый!

Как-то он усмотрел мою блесенку-рыбку, упавшую вдруг на дно, им тут же подобрал со дна свою добычу...

О том, как именно этот самый осетр догадался угодить ко мне на крючок, догадывался я уже после того, как оплошавший хозяин ахтубинско-волжских глубин удачно исправил свою оплошность - он перевернулся кверху брюхом, и блесна отлетела от него в сторону - скорей всего мой крючок не смог как следует удержаться за жесткую челюсть этой рыбины.

Отделавшись от блесны и перевернувшись обратно, мой осетр неспешно, как будто ничего особенного до этого и не произошло, направился в сторону от лодки, и темная глубина совсем скоро скрыла его от меня...

Вот так и завершилась моя первая разведка ближайших к нашему инженерному поселению ахтубинских вод... Лодочку-катамаран, собранную из двух подвесных топливных баков, я вернул на место, где она и находилась до этого, и очень надеялся, что и на следующий выходной эта самая посудинка так же послужит мне. Но на всякий случай перед выходным днем я наведался к своей счастливой протоке и, увы, лодочки-катамарана на этот раз нигде не отыскал.

Кто-то подсказал мне, что в соседнем селе есть вроде бы т.н. прокатный пункт, где на время можно позаимствовать надувную резиновую лодку. Я, конечно, поторопился и в очередной выходной явился на свою протоку уже почти с собственным плавсредством.

Стояли все те же теплые, тихие, ясные дни первой половины сентября. Все было точно так же, как и неделю тому назад: та же изумрудная, уже по-осеннему прозрачная вода, та же блесна, которую когда-то я приготовил для летних судаков и те же окуни - точно такие же по весу. по одежде и по манере атаковать мою снасть... Все тоже самое.Но что-то все-таки изменилось на этот раз...

Нет, я не желал новой встречи с осетром... Но все-таки чувство, которое появилось после встречи с удивительной рыбиной - чувство, что на этот раз здесь меня уже не ждет никакая особая тайна, все-таки мешало мне до конца отдаться теперь рыбной ловле...

Больше свою удивительную протоку я ни разу не посещал...

ЦАРЬ - РЫБА.

Пожалуй, не было в то время на Ахтубе ни одного даже рыболова-гостя, который ничего не слышал бы о местных осетрах... Осетр в реке был, и, видимо, прежде всего для того, чтобы эта запретная рыба никого не вводила в искушение, местные воды нет-нет да и патрулировали инспекторы Каспийского Управления Рыболовства - или сокращенно "КУР".

Эти самые "куры" были местными жителями, и в том же селе Владимировке, неподалеку от которого и квартировались мы, инженеры-испытатели, каждый мог показать дом, где, если судить по самому дому, безбедно проживал вместе с многочисленной семьей этот самый рыболовный инспектор.

Мы этих инспекторов знали, знали и они нас, знали, что никакие осетры нас, спиннингистов, особо не интересуют, а потому и не помню я ни одного случая какой-либо инспекции на воде по отношению к нам и нашему транспортному средству.

Но кроме спиннингистов, были среди наших испытательной братии и рыболовы попроще, которые промышляли по Ахтубинским протокам не только спиннинговой снастью, но и донками-закидушками. Вот тут-то и приходилось посматривать по сторонам, нет ли где вездесущего "кура", ибо на крючок закидушки, наживленный небольшой рыбкой и отправленный подальше от берега, и могла попасться запрещенный рыбина.

Осетр не ловил для своего пропитания никаких рыб - большая, не слишком поворотливая рыба была приспособлена лишь для того, чтобы, на манер поросенка, подбирать все съестное, что встречалось ему на дне, и, встретив заснувшую рыбку, насаженную на крючок, наш осетр-поросенок, разумеется на оставлял ее без внимания.

Правда, для того, чтобы не согрешить и не поймать осетра на закидушку, эту самую закидушку не следовало оставлять в воде на ночь. Такого правила я всегда строго придерживался, но некоторые мои попутчики по рыболовным походам предпочитали не помнить о возможной запретной встрече с осетром и свою закидную снасть часто оставляли в воде до утра. И случалось тут, что как раз к утру из ахтубинских глубин и являлся их властелин, царь-рыба, и далеко заглатывал крючок донки-закидушки.

Если приходилось вам знакомиться с трудами Л.П. Сабанеева, посвященным Рыбам России, то вы могли отметить, что разговор в этой фундаментальной работе, созданной мудрым человеком-ученым, идет обо всех без исключения способах добычи самой разной рыбы. Когда в Советское время эту работу собирались переиздавать, то перед редактором встал вопрос: как быть, стоит ли сохранить в этой книге описание таких способов добычи рыбы, которые в наше просвещенное время согласно определялись как хищнические-браконьерские?

Сначала описания таких браконьерских способов добычи рыбы хотели было убрать из труда Л.П. Сабанеева, но затем разум победил, и почти все написанное замечательным человеком в книге сохранили, правда, сопроводили замечаниями, что, мол, такой-то и такой-то способ добычи, такие-то и такие-то описанные в "Рыбах России" орудия лова сейчас, дорогой читатель, находятся под запретом.

Ну, как было не сохранить всю историю наших взаимоотношений с обитателями российских вод?.. Вот и я, вспомнив сейчас запретные встречи с волжской царь-рыбой, тоже нашел себе оправдание: мол, есть это, было в нашей истории, и не упомянуть об осетре, обитавшем в водах той же Ахтубы, не упомянуть о том, как эти встречи порой проходили, значит, соврать, утаить и прежде всего опыт, из которого и следует делать дальнейшие выводы, чтобы тому же осетру жилось и дальше ничуть не хуже, чем прежде.

Итак, найдя себе оправдание, я продолжу рассказ о запретной ахтубинско-волжской рыбе, без которой не было и, видимо, никогда и не будет тех заповедных мест, о которых идет речь...

Итак, осетр попался на крючок закидушки... О том, что такое событие произошло, рыболов, оставивший свою донную снасть на ночь, узнавал сразу же, как только подходил к своей донке - заглотив крючок вместе с наживкой, осетр, как правило, скатывался вниз по течению, увлекая за собой и шнур закидушки. Вот по такому шнуру, почти прижатому течением к берегу, и определялось, что впереди предстоит тебе еще и вытащить рыбу из воды.

Обычно одному человеку вытащить из воды севшего на крючок осетра бывает не так просто - легче, когда рядом есть помощник. Тогда ты, хозяин удачливой снасти, берешь в руки шнур закидушки и, не торопясь, выбираешь его из воды... Вот попавшаяся тебе рыбина все ближе и ближе к берегу. И тогда твой помощник должен зайти в воду позади осетра, подведенного к берегу.

Осетр, конечно, никак не соглашается с тем, что его куда-то упрямо тянут, и не менее упрямо старается уйти от берега на глубину. Но течение и шнур снасти снова выводят его на отмель... Вот так и качается маятником, то на глубину, то обратно на отмель, рыба-великан до тех пор, пока помощник удачливого рыболова не изловчится и, подойдя к осетру сзади почти вплотную, не ухватит его в воде за хвост-махалку.

Хвост-махалка у осетра жесткий, шершавый - из рук у тебя не выскользнет. Да и схваченный за хвост осетр почему-то сразу стихает и безропотно позволяет таким образом вытащить себя на берег. И только тут, оказавшись на сухом берегу, начинает активно выражать свое несогласие со всем происшедшим.

Незаконно пойманного осетра доставлять к месту нашего проживания небезопасно...По дороге к дому лодку может остановить "кур", и тогда прости-прощай не только пойманная рыбина, но и безоблачная жизнь на берегу сказочной Ахтубы - помнится, в то время за добытого осетра рыболову грозило чуть ли не уголовное наказание...

Так что добытое надо было употребить в дело еще здесь, на берегу реки. А для этого прежде всего у пойманного осетра надо было отрезать голову и, подняв его за хвост, как следует спустить кровь, чтобы не испортить деликатесный продукт.

Далее, надрезав со всех сторон хвост-махалку, надо было следом за хвостом вытянуть из осетра визигу - спинную струну-хорду. Такая визига в то время нередко продавалась в московских гастрономах и шла она прежде всего для приготовления замечательных пирогов (кулебяк) с визигой.

Потом осетра разделывали поперек на большие куски, которым предстояло дожидаться, пока в ведре сварится уха из осетровой головы. И только потом в эту самую, уже и без того крепчайшую уху, по очереди опускали на какое-то время куски осетра, чтобы вскоре вернуть из ведра с ухой свежайшую отварную осетрину.

Если в осетре оказывалась икра, то из этой икры тут же готовили еще один деликатесный продукт - икру зернистую. Я сам такой продукт никогда не готовил и никто при мне таким производством не занимался, поэтому описание процесса приготовления зернистой икры, вообще-то известного мне почти во всех деталях, я все-таки здесь опущу.

Ну, а в конце концов вы угощаетесь ухой и отварной осетриной, а желающие могут хоть до последней косточки разбирать вываренную в ухе осетровую голову.

Вот, собственно говоря, и вся запретная ловля, свидетелем и невольным участником которой я стал однажды, ибо сам никогда такой ловли не организовывал и по возможности старался не отправляться на рыбную ловлю с людьми, которые не прочь были половить в Ахтубе осетров.

Отыскать осетра здесь было не очень трудно - все т.н. осетровые места были известны почти каждому, кто выбирался пусть даже изредка половить рыбу. Да, и приобрести такие знания было весьма просто - достаточно было раз-другой отметить для себя маршруты тех же самых "куров": они как раз и инспектировали самые что ни на есть осетровые угодья.

Был ли тогда запрет на рыбную ловлю в самых осетровых местах Ахтубы, честное слово, не помню - по крайней мере я ни разу о таких запретах ни от кого не слышал, да и сами "куры" никогда ни какие запретные для рыбной ловли места нам не указывали.

Почему все это было именно так, не знаю. Знаю только, что желающих выловить свою царь-рыбу особенно среди местного населения хватало. Этих добытчиков запретной рыбы "куры", конечно, знали всех на пересчет. Знали и рыбачки, нарушавшие законы, своих контролеров, и часто по-доброму общались друг с другом на суше, а на воде сразу забывались все прежние отношения и тут участники события сразу превращались в "полицейских и воров" и без конца, и как мне казалось, не без удовольствия вели каждый свою собственную игру.

Осетр попадался на донку-закидушку, конечно, очень редко. Для настоящей охоты за царь-рыбой требовалось приготовить более мощную снасть, которая в отличие от закидушки была именно завозушкой, ибо ее действительно завозили на глубину, а не закидывали с помощи "пращи", как ее менее выдающуюся родственницу.

Следую принципу исторической объективности, о чем мы с вами уже договорились, я постараюсь описать эту главную осетровую снасть-завозушку...

Для устройства завозушки требовался прежде всего очень прочный и очень длинный шнур. Предпочтение отдавалось шнуру жилковому диаметром до полутора миллиметров и длиной метров в сто пятьдесят... Уж где доставали тогда такие шнуры, не знаю - по крайней мере в Московских рыболовных магазинах я подобные шнуры тогда не встречал.

Завозушке, как и закидушке, требовались большие и очень прочные зацепистые крючки. Крючки тоже с помощью очень прочного поводка вязались к основному шнуру на расстоянии примерно полутора метров друг от друга. Таких крючков на конце шнура могло быть другой раз до десятка. На самом же конце шнура вязалась петля, к которой в конце концов крепился шнур-бечевка, менее прочный, чем шнур-жилка самой завозушки. Эта самая бечевка и соединяла шнур завозушки с тяжеленным грузом, который и завозился на лодке подальше от берега и там опускался на дно.

Для груза завозушки следовало заранее приготовить здоровенный камень-булыжник, способный удержать снасть на одном месте... Как вы можете догадаться, Нижняя Волга, видимо, не попала в свое время в зону действия того самого ледника, что нагородил по нашей Средней полосе горы-морены и оставил после себя на земле массу камней. Так что раздобыть камень-груз в описываемых мною местах было не так-то легко. А потому особым вниманием охотников до запретной рыбы пользовался берег реки возле села Петропавловки - этот берег когда-то старательно и укрепили теми самыми камнями-булыжниками, которые как раз и подходили больше всего для огружения снасти-завозушки.

Эти камни-булыжники, укреплявшие берег реки, вроде бы никто и не охранял, и ты легко, не опасаясь ни с чьей стороны никаких особых санкций, по дороге к своей запретной ловле мог завернуть к Петропавловке и прихватить с собой сколько-то желанных камней-булыжников.

Таким "булыжным" промыслом занимались здесь, видимо, давно, о чем красноречиво свидетельствовали здоровенные плешины, оставшиеся среди камней по всему Петропавловскому берегу.

Вот так, добыв необходимый груз, разбойные рыбачки и отправлялись на свой запретный промысел, не всегда догадываясь, что как раз там-то, в Петропавловке, их, занятых добычей камней-булыжников, как раз и заметил-засек тайный дозор инспекторов "КУРа"... Ну, а дальше уже, как говорится, дело техники...

Дальше "кур" позволял запретным рыбачкам завезти подальше от берега свои снасти, а там, помня, конечно, какие именно лодки грузились нынче в Петропавловке камнями, отправлялись следом за ними и, опустив с борта своей лодки кошку-якорек, сгребали ей все снасти-завозушки.

Правда, поговаривали иногда, что такие рейды с кошками-якорьками, волочившимися сзади за лодкой, "куры" не спешили проводить тут же, вслед за рыбачками - они, мол, позволяли и завезти завозушку, позволяли и осетру отыскать на дне реки предложенную ему наживку и только потом являлись со своей кошкой и, мол, выгребали уже снасть вместе с пойманной рыбиной, которую, разумеется, обратно в Ахтубу не отпускали.

Эта байка была весьма обычной в то время на Ахтубе, но я ее никогда не проверял и, видимо, не без основания относил прежде всего, как теперь говорят, к информационному обеспечению уже упомянутой мною игры в "полицейские и воры"...

Но вернемся все-таки к завозушке... Груз-булыжник на дне. Шнур натянут струной от берега к середине протоки. Конец шнура, что остается на берегу, накидывается петлей на крепкий кол, прочно вбитый в дно протоки и скрытый водой. И теперь можно отдыхать у костра в стороне от своей завозушки и молить Бога, чтобы сюда, к тебе все-таки не нагрянул "кур" и не угробил бы всю твою снасть.

Ну, а с утра пораньше к завозушке. Прежде всего нащупать ногой в воде шнур снасти. Так и есть: шнур, уходивший с вечера прямо воду, сейчас снесен течением и вытянут почти вдоль берега... Значит осетр схватил наживку, проглотил крючок, а затем рывком разорвал бечевку, связывавшую шнур снасти с грузом. Груз-камень остался на дне, а осетр, сносимый течением, увлек за собой всю снасть - вот шнур завозушки и пошел теперь вниз по реке острым углом к берегу.

С попавшимся на крючок осетром приходится обходиться точно так же, как обходятся с такой же рыбой, попавшейся на крючок закидушки: хватают его за хвост и вытаскиваю таким способом из воды.

Вот, собственно говоря и все, известные мне отношения людей, промышлявших на Ахтубе, с запретным осетром, с царь-рыбой, как назвал когда-то почти такого же осетра мой добрый знакомый, увы, ныне уже ушедший от нас, замечательный писатель Виктор Петрович Астафьев...

Написав свою "Царь-рыбу", милый Виктор Петрович прислал мне письмо, в котором просил посмотреть рукопись: мол, сам я, - писал он, - уже лет двадцать не бывал в охотничьих избушках, а ты, мол, всегда в лесу, у воды - посмотри, мол, не наляпал ли я чего тут по забывчивости...

И сейчас "Царь-рыба", подаренная мне Петровичем, передо мной на книжной полке... И может быть, именно эта замечательная книга и вызвала теперь у меня из памяти свою собственную царь-рыбу, с которой воле-неволей пришлось мне знакомиться во время работы на берегу Ахтубы...

ЗАЛИВНЫЕ ЛУГА.

Не знаю, как для других, но для меня слова "заливные луга" звучат самой настоящей музыкой, приносящей с собой прежде всего добрые воспоминания ...

Река Ока, село Алпатьево на высоком берегу Оки всего в каком-то километре от границы с Рязанской областью...

Ока внизу, под горой, а сразу на той стороне реки до самого горизонта, до темнеющей полоски мещерской чащи, луга, луга и луга, уходящие каждый год под разлившееся морем бескрайнее половодье.

Потом полая вода постепенно уходит, избавляет от своего плена село Слемские Борки, что собрались в кучку на левом берегу Оки, у самых заливных лугов, и тогда то пространство, которым совсем недавно владело только весеннее половодье, понемногу начинало зеленеть от поднимавшейся повсюду травы. И очень скоро там, на том берегу реки, буйно расходилось новое море - море цветущих трав.

Там, в травах, всегда было очень много ягоды - луговой клубники, но туда за ягодами можно было попасть только по случаю на чьей-нибудь лодке. Но лодок в нашем селе, увы, почти не было, а потому и путешествие в заливные луга оставались для нас, малышни, только мечтой.

Но мечта эта наконец все-таки сбывалась: в заливные луга отправлялись колхозные бригады на сенокос, и конечно, тут от нас, от босоногой ребятни, уже никак нельзя было отвязаться.

Траву скашивали, сено убирали в стога, и с этими стогами наши заливные луга будто оживали, будто начинали жить по-новому...

Со своей алпатьевской горы, нависавшей над Окой, я нет-нет да и принимался пересчитывать стога сена, стараясь угадать за ними те заливные озера, о которых слышал не раз и о встрече с которыми тайно мечтал.

Я без конца повторял про себя имена этих озер: Долгое, Ситное, Осетринное...

Долгое - было очень понятно, оно было узким и действительно длинным, долгим. Так же легко разгадывалось и имя Ситного озера, круглого, похожего формой на хлеб-житник, выпеченный на поду русской печи.

Но откуда взялось здесь Осетриное озеро? Неужели когда-то по весенней воде в это, самое большое из всех наших заливных озер, и забрел громадина-осетр, а там не успел уйти в реку вместе с полой водой, остался в озере и, наверное, в конце концов и был выловлен каким-нибудь удачливым рыбаком.

Было ли все это именно так?.. Не знаю. И никто так и не смог открыть мне тогда тайну этого загадочного имени - Осетриное...

Сколько самых разных озер, стариц, проток было по нашим заливным лугам! Сколько удивительных встреч с самыми разными рыбами и с самыми разными птицами выпадало мне здесь потом, когда я уже подрос и мог совершать самостоятельные путешествия на ту сторону Оки.

Не знаю, что сохранилось сейчас там, за Слемскими Борками, целы ли, живы ли мои заливные озера и озерки... А может быть, и их настигла в свое время погромная мелиорация?.. Я не хочу всего этого знать - не хочу расставаться с памятью своих прежних заливных лугов, приоткрывшими когда-то мне некоторые свои тайны... Пусть эти луга за Окой будут и теперь для меня такими же загадочными, не познанными до конца - пусть будут, останутся той тайной-сказкой, без которой так грустно было бы находиться на задерганной нами нашей земле.

Вот с такими загадками-тайнами, с такой доброй, сказочной, врачующей музыкой я и встречаюсь всегда, когда слышу эти слова "заливные луга"...

Вот почему и там, на Ахтубе, рядом с осетровыми ямами и жереховыми перекатами, даже после самых неожиданных встреч с самыми разными обитателями ахтубинских глубин, я все равно с тайной, немного шальной мыслью поглядывал туда, где совсем неподалеку раскинулась еще почти первозданная по тем временам ахтубинская пойма с ее бесчисленными заливными озерами и озерками.

К таким заливным озерам и озеркам за Ахтубой мне иногда удавалось попасть, но все эти путешествия были обычно многолюдны и шумны, а потому и никак не получалось у меня тут уйти одному, скрыться в заливных ахтубинских лугах. Да и сами наши путешествия в луга всегда носили самый что ни на есть меркантильный характер - чаще всего меня приглашали в подобные поездки охотники до пресноводных раков, так что я волей-неволей вынужден был поддерживать компанию, на время позабыв о манящих меня к себе тайнах здешней поймы.

Своих раков мои друзья-попутчики черпали из какой-нибудь ахтубинской старицы небольшим бредешком, черпали вместе с кучей подводных трав и не очень поворотливыми на суше водяными черепахами. Этих черепах наши охотники, конечно, отпускали обратно в воду, а вот добытых раков выбирали из кучи травы всех до одного и тут же отправляли их в ведро с кипящей водой. А далее эти самые раки, красные и еще горячие от воды-кипятка не без удовольствия поглощались нашей промысловой артелью.

Конечно, вареные раки - это прекрасно, но куда прекрасней было все то, что окружало тогда наш раколовную экспедицию... И заливные озера, не видевшие еще в это лето до нас никаких людей, и почти сплошь заросшие самой разной водяной травой озерка-блюдца, в которых могли задержаться с весны щуки и задержаться порой в таком устрашающем количестве, что вокруг них не оставалось вскоре ничего живого: все, что можно было сожрать, эти хищные рыбы почти сразу же сожрали и переварили в своих желудках, а там и выловили следом и своих кровных родственников поменьше ростом. И теперь, только-только заслышав плеск, подкинутой им спиннинговой блесны, тут же кидались к ней наперегонки.

Как-то в таком вот щучьем аквариуме-тюрьме на моих глазах выловили на спиннинг одну за другой больше десятка приличных щук. И щуки все продолжали и продолжали бросаться на каждый шлепок блесны по воде.

Как хотелось мне порой оставить вдруг свои инженерные дела и хотя бы на время уйти, исчезнуть, раствориться здесь, стать частью этих лугов-заповеди и наконец пожить той настоящей, вольной жизнью, какая была отпущена тогда всему живому здесь, в ахтубинской пойме...

Увы, тогда все это было только мечтой-фантазией, но эту свою мечту в будущем я все-таки собирался реализовать и как-нибудь все-таки отправиться в путешествие по ахтубинским заливным лугам.

Для такого путешествия я предполагал приспособить велосипед с легким прицепом на тех же велосипедных колесах - на таком прицепе и должна будет перемещаться вслед за мной, велосипедистом, небольшая лодочка-байдарка. Там, где мою дорогу вдруг преградит какое-нибудь серьезное водное пространство, я собирался спускать на воду свою лодочку, размещать на ней и велосипед и колеса прицепа и форсировать таким образом встретившуюся мне водную преграду.

И все это было все-таки не фантазией, а реальным, просчитанным проектом, просчитанным к тому же не самым плохим по тем временам авиационным инженером, у которого с институтских времен осталось в крови на век умение стремиться к очень легким и в то же время очень прочным конструкциям.

Увы, после выпавшей мне работы на Ахтубе у меня уже не получилось вернуться в те самые края... А там вместо путешествия по заповедной ахтубинской пойме было подарено мне судьбой другое удивительное путешествие - путешествие по Архангельской тайге.

Но свою мечту - заливные луга в пойме Ахтубы я, честное слово, все еще храню в себе. И сейчас, когда в магазинах в достатке прекрасного, легкого и надежного снаряжения, я нет-нет да и прикидываю, как именно можно было сейчас экипироваться для того же путешествия по ахтубинской пойме...

Не знаю, что сделалось с теми заливными лугами в пойме Ахтубы после того, как я оставил только что упомянутые мной благословенный места... Нагрянула ли туда вездесущая мелиорация, все ли изменила она в тех местах? А может быть, и там давно жестко навис над всем, когда-то живым и чистым, неотвратимый антропогенный пресс, который мы, люди, чаще всего не умеем во время замечать и который только по нашей вине уродует и уродует ту землю, которую вообще-то считаем мы своей, родной и которую, увы, так и не научились еще ревностно беречь.

ГРЯЗНАЯ ВОДА – НЕГОДНАЯ РЫБА

Поверьте, я не без основания утверждаю, что газета «Наш Рыболов» и ее шеф-редактор Анатолий Евгеньевич Маилков совершили выдающийся гражданский поступок, отважившись опубликовать социально-значимый материал «Что сливают в наши реки» (газета №11 от 9 марта 2005 года). И теперь каждый, даже самый рядовой рыболов, прежде чем выбрать место для своего любимого занятия, может заранее узнать, из какой именно воды, «загрязненной», «весьма загрязненной», «очень загрязненной», «грязной» или «очень грязной», предстоит ему добывать себе рыбешку на уху.
«Загрязненная» до «очень грязной» - это не литературные образы, а официальная оценка качества воды в наших водоемах, сделанная Министерством природных ресурсов РФ ( доклад министерства «О состоянии и об охране окружающей среды Российской Федерации в 2003 году»). Так, например, вода близкого к Москва Угличского водохранилища оценивается как «очень загрязненная» и «весьма загрязненная», реки, протекающие по Московской области, - как «грязные» и «очень грязные». Вода же в реке Москва определена от «грязной» до «очень грязной». Ну, а если качество воды Волги на территории Астраханской области находится в пределах «загрязненная» и «грязная», то вода в рукавах Волги (Волго-Ахтубинская пойма) характеризуется высоким уровнем загрязнения и оценивается только, как «грязная».
Но рядовому рыболову, не приближенному к таким наукам, как экология и ихтиология, наверное, все-таки мало знать, что вода в той реке, которую он, вооружившись удочкой, намерен посетить, «загрязненная» или даже «очень грязная» - тут надо бы получить точный ответ: а годится ли в пищу та же плотвичка или тот же окунек, извлеченные из водоема с некачественной водой, не будет ли от них вреда тебе и всей твоей семье, охочей до рыбных блюд. Вот тут-то нам с вами, как правило, и не удается получить конкретного ответа ни от науки, ни от специальных санитарных служб, вроде бы и поставленных на это дело: контролировать качество нашей пресноводной рыбы, как продукта, попадающего на обеденный стол. В чем же дело?.. Может быть, нашей любимой газете и ее шеф-редактору все-таки не хватило мужества рассказать нам все до конца, предупредить о беде, которая может придти к нам вместе с традиционной рыбацкой ухой? Или же наука и санитарная служба сами не располагают необходимой информацией?
Действительно, наука здесь совсем не на высоте. Вот откровение нашей науки (журнал «Вода и экология», №2 от 2005 г.): «Литературных данных по содержанию тяжелых металлов (ТМ) в теле рыб р. Москвы ( там, где какие-то работы по этой части все-таки нет-нет да и проводятся – А.Онегов) очень немного.»..Ну, а санитарные службы?.. А они, наверное, все же обладают какими-то сокровенными знаниями, но, как правило, молчал, словно партизаны на допросе. И причину такого, на мой взгляд, преступного молчания я вижу прежде всего в том, что в нашей стране традиционно скрывали и продолжают скрывать т.н. экологические проблемы. И только в случае такой катастрофы, которую трудно замолчать еще и по причине ее международного характера, слышим мы, что рыбу из реки, куда попали те же производные бензола, нельзя употреблять в пищу – и не только сегодня, сейчас, когда отрава идет по реке, но и дальше, в течение целых двух лет. По крайней мере именно на два года запретил лов рыбы в Амуре губернатор Хабаровска после катастрофы на китайском химкомбинате, откуда вода, несущая соединения бензола и отправилась путешествовать по Амуру.
Запомните этот срок объявленной по Амуру опасности: два года запрет на ловлю рыбы после попадания в воду реки нитробензола. К этому факту мы с вами скорей всего еще вернемся в нашей беседе. А пока давайте разберемся, почему у нас в стране замалчивали и замалчивают до сих пор факты опасного загрязнения окружающей среды, почему у нас не было и до сих пор нет доступной для каждого гражданина информации о том, чем он дышит, что он пьет, ест и как именно обернется для него некачественный воздух, некачественная вода и некачественные продукты питания.
Как показывает опыт и нашей страны и других более-менее цивилизованных стран, претензии граждан к своему руководству по части экологических проблем порой могут быть самыми опасными для власти, преступно забывающей, что жизнь ее подданных зависит прежде всего от качества окружающей среды…Действительно, откажите людям в праве на бесплатное образование, и революции скорей всего не произойдет. Видимо, перетерпит народ и отказ в общедоступной медицине: что делать, как-нибудь переживем и эту напасть – ведь еще совсем недавно наши дедки и бабки лечили себя только травками да молитвами…Но донеси до людей, растолкуй, покажи на примере, как тот же городской воздух, отравленный выхлопными газами, хотя и медленно, но верно убивает вас, лишает здоровья ваших детишек, говори об этом в школах, повторяй урок с помощью каналов массовой информации, и тогда ты разбудишь даже самых замшелых лежебок. А если к тому же вместо конструктивных предложений, как изменить ситуацию, станешь называть и называть имена виновных в том, что твоя жизнь оказалась под угрозой, то будьте уверены, социальный беспорядок вам будет обеспечен… Вспомните недавнюю перестройку и т.н. Народные фронты в той же Прибалтике, вспомните, как непримиримо требовала демократия Литвы закрыть атомную станцию, «угрожающую здоровью и жизни нации», вспомните, чем все это закончилось, и тогда вам будет более-менее понятна главная причина, по которой власти предпочитают скрывать качество среды нашего с вами обитания. Вот почему мы практически ничего не делаем для того, чтобы рядовые граждане страны стали наконец экологически грамотными членами общества – не желая исправлять содеянное, наши руководители, как правило, предпочитали не нагружать народ каким-то там экологическим образованием, скорей всего они неплохо знали, что только грамотный и достаточно социально активный человек может почувствовать явно не ощущаемую опасность и сказать вслух свое громкое «Нет!».
- Не надо пугать людей, - такие слова в прошлом я слышал не раз в ответ от очень высокого руководства, когда пытался доказывать, что необходимо честно информировать население о возможных последствиях при работе с теми же сельскохозяйственными ядохимикатами, с опасными веществами, что без такой информации, без повышения экологической грамотности, экологической культуры, мы будем и далее продолжать геноцид собственного народа, ибо отказ человеку в его праве знать, какие опасности поджидают его в нынешний т.н. экологически напряженный век, и есть ничто иное, как путь к гибели.
- Не надо пугать людей, - это был обычный ответ прежнего руководства страны. Я не знаю, как устроены такие дела по этой части сегодня в наших верхах, но только те же сведения о качестве нашей пресноводной рыбы, как продукта, я могу получить нынче лишь тогда, когда кто-то из работников санитарной службы вдруг проговорится.
Уже не один год с зимы до зимы живу я на Ярославской земле, а потому очень внимательно слежу за всей информацией, которая касается качества местных вод и обитающей в этих водах рыбы. И вот несколько лет тому назад радио Ярославля рассказало о совместном рейде работников рыбоохраны и санитарной инспекции по Волге и ее притокам… Рыбоохрана снимала сети браконьеров, а санитарные врачи проводили анализ рыбы, не доставшейся браконьерам, на предмет содержания в ней тех же тяжелых металлов ( наиболее опасные яды, попадающие в водоемы). И если мне не изменяет память, то по радио Ярославля я определенно слышал от санитарного врача, принимавшего участие в передаче, что, например, содержание ртути в исследуемых судаках превышало ПДК ( предельно допустимую концентрацию) чуть ли не в два десятка раз. А летом 2004 года тоже Ярославское радио, рассказывая о соревновании спортсменов-удильщиков на Волге под Ярославлем, дало в конце передачи слово и санитарному врачу, который определенно заявил: «Рыбу, пойманную в Волге в районе Ярославля, употреблять в пищу нельзя!»
Это заявление было сделано, видимо, по той причине, что по условиям соревнований пойманную рыбу спортсмены отпускали обратно в Волгу, а не оставляли себя для приготовления той же ухи… Но вот 2005 год. Под Ярославлем снова устраиваются соревнования рыболовов-спортсменов. Об этом событии я узнаю из сообщении газеты «АИФ», которое заканчивается такими словами: пойманную рыбу спортсмены передали в детский дом ?!
Что случилось? Рыба стала лучшего качества?.. Нет – просто рыболовы-спортсмены, видимо, и понятия не имели о том, что пойманная ими рыба, как пищевой продукт, опасна для здоровья людей. Нет, они не слышали заявление санитарного врача в прошлом году – это заявление о непригодности волжской рыбы в пищу было сделано не перед участниками соревнования, а перед микрофоном радио, которое сами рыболовы-спортсмены скорей всего и не слышали.
Увы, кажется только так, редко и случайно, можно получить сейчас хоть какую-то информацию о том, годится ли в пищу пойманная нами в том или ином водоеме рыба.
Как правило, не всегда жареная и отварная рыба, доставшаяся вам из водоема даже с «очень грязной водой», принес вам тут же беду – все беды, которыми расплачивается с нами наша среда обитания за пренебрежительное к ней отношение, обычно являются к нам незаметно, а там, постепенно накапливаясь, обрушиваются на нас уже с такой силой, которой мы чаще всего не можем противостоять. В этом еще одна особенность кары за оскорбление природы: мы не видим, не ощущаем реально грозящую нам беду…
Подумаешь, какое-то там превышение радиационного фона, какие-то следы бензола или фенола в воде, какие-то там генетически видоизменные продукты …Ну, и что?.. Во-первых, где виден этот ваш радиационный фон, где виден ваш бензол или фенол, а может быть, их в воде и нет вовсе? Ну, и что за беда – трансгенная соя в колбасе?.. Не видно всего этого. А если бы и было видно, то что с того? Да бросьте вы – не такое видели. И ничего – пока живы…
Тут уже на нашу с вами погибель является и его величество традиционное российское ухарство – шапкозакидательство…Такое ухарство, такая выдающаяся черта нашего характера тоже никак не способствует сохранению здоровья общества – не позволяет эта черта многим остановиться, задуматься, прислушаться к своей жизни. И если даже тебе не дорога собственная жизнь, то подумай хотя бы о здоровье своих детей –ведь главная задача любого живого организма не только достигнуть высот своей собственной жизни, но и обеспечить качественную жизнь потомству. А вот как раз здесь-то и предъявляет нам изуродованная нами же среда обитания главные претензии .Тяжелые металлы ( свинец, ртуть, кадмий…) обрушиваются прежде всего на нашу наследственную систему – мы может не отмечать эти яды в своем организме, но генетика наша уже повреждена, и эти повреждения во всей своей «красоте» непременно достаются нашим детям и внукам.
Такую же роль в вырождении сообщества благодушных и безразличных к окружающей среде людей выполняют и ядохимикаты, те же пестициды и гербициды, применяемые в частности в сельском хозяйстве и так или иначе поступающие в наши водоемы… Снижение рождаемости, бесплодие, уродцы-наследники – за всем этим и стоят прежде всего тяжелые металлы и ядохимикаты, попавшие в нашем случае в воду, а там и в пойманных нами плотвиц и окуней. И пусть не успокаивает вас известие, что тех же тяжелых металлов и ядохимикатов в том или ином водоему стало в настоящее время поменьше, чем было вчера – главное, что эта «грязь» есть, содержится в воде, а значит, грозящая нам с вами опасность пока никуда не ушла, есть, существует.
Дело в том, что в водоеме даже с очень небольшим содержанием в воде того же свинца можно определенно встретить рыб, которые несут в себе значительное количество этого опаснейшего яда… Науке, да и не только ученым, но и каждому школяру в той же Финляндии известно такое понятие, как цепочка накопления тех же тяжелых металлов… Пусть совсем немного того же свинца попадает в воду. Но эта вода, содержащая свинец, достается микроорганизмам, зоопланктону: зоопланктон пропускает через себя воду и оставляет себе свинец, который таким путем постепенно и накапливается в крошечных рачках, коловратках… И если, допустим, на один литр воды в таком водоеме приходится, условно, некая единица свинца, то в аналогичной массе зоопланктона содержится свинца уже гораздо больше, т.е. наш зоопланктон уже много опаснее самой воды… Но зоопланктоном питается молодь разных рыб. И здесь тоже происходит накопление тяжелых металлов - поступающий в организм малька наш свинец никуда не уходит, накапливается здесь, и уже единица массы молоди рыб куда более богата свинцом, чем зоопланктон, а тем более сама вода нашего водоема…Но молодью рыбы питаются рыбы покрупней, и теперь свинец накапливается уже в теле окуней – здесь опаснейшего яда уже гораздо больше, чем в той же молоди рыб…Ну, а окуней может поглощать щука, и тогда главным «хранителем» нашего свинца станет именно этот хищник. Вот так и получается: вам откровенно гарантируют достаточно высокое качество воды в водоеме – мол, того же свинца здесь всего ничего, содержание его ниже ПДК, а в пойманной вами щуке содержание этого яда может значительно превысить предельную норму, принятую доля продуктов питания. И употребив в пищу такую рыбу, вы и будете «награждены» свинцом, о крайней опасности встречи с которым я уже говорил.
Подобным образом ведут себя и многие ядохимикаты, применяемые в том же сельском хозяйстве… Так что будьте внимательны, когда встретит вас подобное благодушное утверждение: мол, вода в водоеме очень чистая – содержание тяжелых металлов и ядохимикатов здесь никак не выше ПДК… Помните всегда, что любой водоем, вода которого охарактеризована всего лишь как «загрязненная», определенно опасен! Знайте: рыба, обитающая даже в слегка загрязненной воде, не годится в пищу!
Я не знаю точно, как обстоят сейчас дела в той же нашей промышленности, но то, что мне доподлинно известно, никак не добавляет тут оптимизма. Дело в том, что у нас давно и прочно сложилась такая практика: в промышленных стоках определялась концентрация основных (а не всех!) загрязняющих веществ, устанавливалось, что такого-то вещества в стоках, например, в десять раз больше нормы и, чтобы к промышленному предприятия не было ни у кого никаких претензий, промышленные стоки разбавлялись соответственно в десять раз чистой водой, а затем и сбрасывались в реку или в озеро. И в этом случае считалось, что окружающей среде мы не нанесли вроде бы никакого вреда.
Но скажите пожалуйста, слишком ли большая разница принять рюмку концентрированного яда или разбавить этот яд предварительно в десять раз? Да, может случиться так, что разбавленный в десять раз яд не привет мгновенно к смертельному исходу. Очень может быть, что вы как-то избежите тут самого худшего, но доставшийся вам яд, если, конечно, он не обладает способностью очень скоро терять свое коварное свойство, все равно достанется вашему организму и, как правило, оставит после себя очень заметные следы. Все почти точно так происходит и с нашими водоемами, куда мы сливаем и сливаем разбавленные до санитарных норм ядовитые отходы – вспомните тут цепочку накопления живыми организмами тяжелых металлов и сельскохозяйственных ядохимикатов, с которой мы совсем недавно знакомились…
Как правило, никуда быстро не исчезают, не разлагаются на безопасные для нас вещества и радиоактивные отходы. Недалеко от Москве, в городе Обнинске, до сих пор работает первая в мире атомная электростанция. Проезжая мимо Обнинска, вы обязательно обратите внимание на высоченные трубы, которые и выбрасывают в атмосферу газообразные отходы АЭС. Эти отходы не опускаются на сам город науки, а уносятся воздушными потоками куда-то, якобы, в неизвестность. А вот куда поступают жидкие отходы с этой АЭС, известно достаточно точно: их принимает река-красавица Протва. И тут, в Обнинске, действовала и, по-моему, до сих пор действует практика снижения концентрации загрязняющих водоемы отходов в с помощью чистой воды: и тут река вместо рюмки радиоактивной концентрированной грязи получает фужер разбавленного яда… Но сами-то радиоактивные отходы никуда не деваются: они исправно доставались реке Протве и по большей части оседали на дно – накапливались, как говорят, в донных отложениях, в иле.
Я близко знаком с некоторыми учеными и инженерами, имеющими непосредственное отношение к Обнинской АЭС, они-то и рассказали мне , что донные отложения реки Протвы за годы работы атомной станции накопили в себе большое количество чрезвычайно опасных для всего живого веществ, что это стало известно вроде бы совсем недавно, а до этого, мол, контролировали только качество самой воды и благодушно считали, что с рекой все в порядке.
Чтобы вы смогли себе представить, какую опасность для тех же наших рыб таят в себе напичканные различными ядами ( в том числе и радиоактивными веществами) придонные отложения (ил) наших водоемов, подскажу, что этот самый ил является местом обитания многих беспозвоночных существ ( бентос). Здесь и общеизвестные личинки комаров, ручейников, поденки, бокоплавы… Здесь, в придонной среде, разыскивают себе корм лещи, караси, сиги и все наши осетровые рыбы… Вот и представьте себе, кому из обитателей наших водоемов прежде всего достанутся опаснейшие яды, накопившиеся со временем на дне.
Я вспоминаю сейчас Москву-реку, свои школьные годы. Мы жили тогда на Извозной улице (ныне – Студенческая), рядом с окружной железной дорогой. И стоило перейти Можайское шоссе (теперь – Кутузовский проспект), и ты оказывался на берегу Москвы-реки. Река здесь считалась чистой – никаких промышленных стоков здесь в воду не поступало, и возле железнодорожного моста рыболовы-сторожилы полавливали в то время с лодки в проводку на пареный горох очень приличных язей. Не отставали тут и мы, мальчишки, разыскивая по реке ершей и пескариков. Ловили в то время рыбу и напротив Краснопресненского парка, со стороны будущей гостиницы «Украина». Но дальше, к Дорхимзаводу, наши рыболовы не заглядывали - от Дорхимзавода в Москву-реку приходила по сточной трубе дымящаяся, пузырящаяся грязь-жижа. Эта грязь-жижа пузырилась здесь и по зиме, и возле теплой воды крутилась, видимо, и какая-то несмышленая рыбешка, но этой рыбешкой все наши рыболовы определенно брезговали.
Ловили мы рыбу в Москве-реке и на Филях, ловили на донки на выползка по весне тех же язей-подъязков, по льду разыскивали здесь пузатеньких ершиков и гладеньких пескариков. Ну, а дальше, к Крылатскому, рыба вообще была самая замечательная… Знали мы и дорогу в Рублево – там вода в реке была совсем чистой. И сейчас рыба в Москве-реке, значительно выше столицы, (официальные данные) весьма чиста и вполне пригодна в пищу.
Ну, а какова же рыба в Москве-реке в черте столицы, где водоем принимает все т.н. поверхностные и промышленные стоки?.. Увы, я располагаю тут конкретными данными только за 1993-1994 годы: «Усредненные показатели концентрации тяжелых металлов в теле рыб не превышали санитарных норм (СН), но по отдельным постам наблюдения были значительно выше. Например, содержание цинка в плотве в районе Бесединского моста превышало СН в 32,2 раза, меди – в 7,8 раза, свинца – в 35 раз, а мышьяка – в 2 раза.» ( журнал «Вода и экология» №2 за 2005 год)… Говорят, что сейчас в реке Москве что-то изменилось к лучшему, хотя, как мы с вами узнали из доклада Минприроды РФ: «Вода р. Москва характеризовалась в диапазоне от «грязной» до «очень грязной». В реке выше и ниже д. Нижнее Мячково увеличилось содержание нитритного азота в З раза, достигнув 10-15 ПДК, максимальная концентрация была 80 ПДК. Высокое загрязнение р.Москва наблюдали: у г. Москва, ниже нефтезавода, аммонийным азотом до 10-12 ПДК, нитритным азотом до 11-12 ПДК, нефтепродуктами до 49 ПДК; у г. Коломна фенолами до 32 ПДК.» К сожалению, здесь нет данных по содержанию в водах Москвы-реки тех же тяжелых металлов… И еще: очень хотелось бы попросить нашу московскую науку провести старательный анализ той рыбы, которую добывают и добывают наши лихие спортсмены-спиннингисты на своих соревнованиях в р. Москва в районе Бронниц, а у самих участников соревнований поинтересоваться, как распоряжаются они пойманными судаками и щуками: отпускают ли обратно в воду, потребляют ли сами или, как их коллеги под Ярославлем, дарят опасную для здоровья рыбу, детским домам?
В то время, когда я проживал на своей Студенческой улице и полавливал разную рыбешку в Москве-реке на Филях, в Рублево, возле Тучково, мы вообще не слышали, не знали ничего о каких-то там ПДК по тяжелым металлам, по ядохимикатам, которыми позже щедро «одарили» в том числе и нашу Москву-реку, но всегда очень верно держались правила, доставшегося нам еще от наших внимательных предков: ГРЯЗНАЯ ВОДА – НЕГОДНАЯ РЫБА! Мы точно знали, что если воду из реки, озера почему-либо нельзя пить, то рыба, которая водилась тут, в пищу никак не годилась.
Это правило на Руси утверждалось еще в то время, когда наши реки и озера не знали опасных промышленных стоков, и тогда этим правилом пользовались, если приходилось добывать рыбу в водоеме, пережившем тот же зимний замор. Не жаловали наши предки и рыбу, живущую в грязной, худой воде. И действительно, рыба, добытая из заморного водоема еще до самого замора или зимовавшая в водоеме, которому замор всего только угрожал, но не состоялся, на вкус была просто отвратительна. Нет, в ней не было еще того же свинца или тех же нынешних ядохимикатов, но такой рыбой определенно брезговали.
И сейчас это охранное чувство – брезгливость, должно быть знакомо каждому из нас, и тогда, встретив водоем неопрятный на вид, водоем, воду из которого скорей всего нельзя пить, мы сами, без предупреждений санитарных служб, откажемся от рыбной ловли в таком месте.
Все это я говорю не ради красного словца… Меня крайне беспокоит, например, нынешнее нашествие оглашенных рыбаков на Волго-Ахтубинскую пойму. Волгу, Ахтубу и их многочисленные протоки в районе Петропавловки, выше и ниже, я знал еще в самом начале шестидесятых годов. После работы и в выходные дни мы ловили здесь рыбу, варили уху и в удовольствие пили сырую волжскую воду. Но это было давно…Кое-кто из моих знакомых регулярно посещает и сейчас известные мне места, посещает и саму волжскую пойму и жалуется, что там очень много отдыхающих, но рыба вроде бы пока еще есть. Спрашиваю: «А знаете ли вы, что вода в Волге на территории Астраханской области характеризуется, как «загрязненная» и «грязная», а рукава нашей великой реки в этих местах встречают нас только «грязной водой»? А если вы решите спуститься по Волге вниз, за Астрахань, то тут приготовьтесь к встрече с совсем не благополучной водой».
Ко всем прочим природным чувствам, включая и чувство брезгливости, что ограждают нас от разных опасностей, я бы хотел добавить и чувство безопасной среды, которое может развиться в человеке со временем, придти с опытом, если ты обеспокоен состоянием окружающей тебя природы, если внимательно отмечаешь для себя все, что происходит в близкой тебе природной среде. И такое чувство безопасной среды, если оно отметилось в тебе, может быть очень полезным (и высоко оцененным!), когда речь зайдет об определеии экологического качества того или иного района, водоема.
Точный и исчерпывающий лабораторный анализ качества нашей среды обитания очень дорог, он требует и много денег и много времени… Мне приходилось интересоваться, как точно и быстро определяются в воде Балтийского моря все ядохимикаты, попадающие сюда с сельскохозяйственных угодий. Таким контролем в Скандинавских странах в конце восьмидесятых годов прошлого столетия занималось всего несколько лабораторий, которые могли в то время обнаружить в воде всего лишь несколько пестицидов и гербицидов. И сложностью такого контроля в то время успешно пользовались производители ядохимикатов. Как только контролеры осваивали методику определения очередного пестицида или гербицида, так промышленники тут же снимали этот ядохимикат с производства и начинали выпускать новый, который контролеры пока не могли обнаружить в морской воде. Зная все трудности такой охоты за ядохимикатами и их производителями, скандинавские «зеленые» и предлагали самый простой выход из создавшегося положения: запретить использовать опасные ядохимикаты в сельском хозяйстве, т.е. вернуться из среды обитания, которую человек успел сильно загрязнить, в чистую среду.
Я не очень верил тогда, что эти ревностные защитники родной природы победят в той борьбе, но их поклонение чистой среде обитания помнил всегда.
Чистая вода – чистая рыба! Это все из той же области борьбы за сохранение здоровья общества. Это все то же ответственное чувство благополучной среды обитания. Может быть, я, обращаясь к требованию именно такой среды обитания для каждого человека, живущего на земле, тоже немного похожу на защитников природы из Скандинавии, но что делать, если развилось во мне со временем это чистое чувство. И другой раз не надо мне точных научных данных, не надо запретов санитарной инспекции: встретив тот или иной водоем, знакомишься понемногу с водой, с берегами, с людьми, обитающими возле этого водоема, узнаешь, что вокруг этого водоема, какие ветры господствуют здесь в какое время, что они могут принести с собой, и очень скоро начинаешь более-менее точно чувствовать, как живет эта вода, чем больна она, чего именно не хватает ей для полного счастья. Ну, а если эта вода чиста, если еще не испорчена, не оскорблена людьми, то, значит, чиста, пригодна в пищу и живущая здесь рыба.
Вот почему и пролегли однажды мои рыболовные пути-дороги только на Север, где испорчены еще не все водоемы, где есть еще чистые озера и речки, не принявшие пока в свои воды никакой особенной грязи. А в другие, хорошо известные мне ранее места, меня уже и не тянет, хотя кое-кто из знакомых и предлагает мне постоянно: «Поедем на Ахтубу! Ну, подумаешь – не слишком чистая там рыба. Ну, не вари из нее уху, лови и отпускай, как делает это весь цивилизованный мир…» Я, конечно, сочувствую цивилизованному миру, который, видимо, вынужден удовлетворять свою гипертрофированную охотничью страсть именно таким образом на берегах испорченных им же водоемов, но я-то принадлежу другой цивилизации, другому миру и у нас обычно принято ловить рыбу не только для того, чтобы провоцировать выбросы дополнительного адреналина, - у нас без рыбацкого костра и рыбацкой ухи не может быть никакой рыбной ловли.

Письмо президенту

ПРЕЗИДЕНТУ РФ

МЕДВЕДЕВУ Д.А.

Уважаемый Дмитрий Анатольевич!

С большим удовлетворением узнал о Вашем решении ввести для школьников Экологическое образование.

Есть два пути, как сохранить природную среду:

1.Поставить возле каждого цветка по милиционеру,

2.Привить гражданам страны культуру поведения по отношению к их природной среде (Природоведческую культуру).

Именно этому святому делу я и отдал большую часть своей жизни...

Я прошу вас: "Загляните, пожалуйста, на мой персональный сайт (www.onegov.ru). Познакомьтесь с материалами на странице ПРИРОДОВЕДЕНИЕ". Здесь узнаете Вы, как утверждалась в нашей стране Природоведческая культура и какова ее сегодняшняя судьба. Здесь найдете Вы и мои (очень скромные) предложения, как снова начать вводить в нашу жизнь Природоведческую культуру.

На моем сайте (на странице КНИЖНАЯ ЛАВКА) найдете вы и некоторые мои работы, адресованные детям, которые можно бесплатно скачать.

Мой сайт – это все, что я могу сегодня сделать для сохранения нашей природной среды.

Анатолий Онегов (Агальцов Анатолий Сергеевич),

Ныне единственный и, видимо, последний в стране ПИСАТЕЛЬ-НАТУРАЛИСТ.

107553 Москва. Б. Черкизовская, 20-1-26.