Очередное продолжение "Рассказов о рыбной ловле"
Анатолия Онегова
ЗА КРОКОДИЛАМИ СЕВЕРА


***1***

ВЕСНА СВЕТА

Как вы думаете, когда начинается весна, какой именно день в календаре можно назвать первым весенним днем?..
Кто-то из вас поторопится ответить: «Первый месяц весны – март, значит, первый весенний день – первое марта». Но тут же вам могут возразить: «Первого марта начинается календарная весна, а по астрономическому календарю весна начинается не первого, а двадцать первого марта, когда наступает день весеннего равноденствия, когда день по продолжительности наконец сравняется с ночью, а дальше примется эту ночь обгонять.»
Но и этот ответ не будет последним: натуралисты-фенологи, которые отмечают сезонные изменения в природе, утверждают, что весна начинается тогда, когда к нам возвращаются с зимовки первые перелетные птицы. Для Средней полосы европейской части нашей страны такими вестниками весны слывут грачи. Прилетят первые грачи, считайте, что пришла весна. А средний срок появления первых грачей под Москвой – самая середина марта.
Итак, мы выяснили, что есть весна календарная, есть весна астрономическая и есть весна фенологическая. А вот М.М. Пришвин в свое время открыл для нас и дал имя еще одной замечательной весне – Весна Света.
Наверное, вам приходилось слышать такую примету-поговорку: «Солнце на лето, зима на мороз». Обычно эту примету-поговорку вспоминают в самом конце декабря, в день зимнего солнцестояния, когда все убывающий и убывающий до этого день останавливается в своем ущербном движении, а затем начинает, хотя и медленно, почти незаметно вначале, но прибывать.
Еще длинна, велика зимняя ночь, еще светлому времени суток трудно тягаться с этой ночной ледовитой тяжестью, но главное свершилось: с каждым днем солнце все дольше и дольше будет задерживаться на небосклоне, все выше и выше день ото дня станет подниматься над горизонтом. И пусть крепчают морозы, но дело все равно идет к лету, уже есть твердая надежда на скорое весеннее тепло.
Правда, в это время солнце еще редко увидишь на небосводе – чаще его закрывает то морозная густая дымка, то пелена метельных снегов. Но выпадет где-нибудь в самом конце января тихий день с небольшим морозцем, явится вдруг долгожданное солнце-солнышко и даже пригреет вроде бы чуть-чуть, совсем не по-зимнему, и тут навстречу этому доброму солнцу, первому за зиму и пусть еще очень робкому солнцепеку раздастся вдруг с вершины тополя, что поднимается под твоим окном, звонкая, хорошо слышная даже через городской шум, песенка-колокольчик большой желтогрудой синицы: «Тинь-тень, динь-день, цы-цы-би, цы-цы-би…»
Да, милые люди, это самая первая весенняя птичья песенка, которую можем мы услышать в городе. Это песня-приветствие, песня-гимн первым лучам уже весеннего солнца и отмечает собой самое начало Весны Света.
А если вы живете недалеко от леса, если нередко заглядываете туда, где пока еще громоздятся тяжелые сугробы, то в то же самое время, когда в городе зазвенит первый колокольчик-песенка большой синицы, услышите вы над седым морозным сугробом и веселую трель первой весенней песенки птички-крапивника. А там в ответ первому доброму лучу солнца пошлет свой привет, свою самую первую в этом году песенку и еще один наш ранний певец-глашатый - синица-московка.
Вот так и встречают, отмечают своими первыми песнями наши пернатые друзья и соседи начало Весны Света.
Для Средней полосы европейской части нашей страны Весна Света, приходящая к нам с первым по-весеннему добрым солнцем, может состояться другой раз куда раньше и астрономической, и фенологической, и календарной весны. А вот на Севере, к берегам большим и малых северных озер Весна Света, свет и тепло по-весеннему яркого солнца, может придти другой раз и попозднее принятых для весны календарных сроков… Когда в природе более менее все в порядке, когда никакие сумасшедшие циклоны не смешивают, не спутывают привычный фенологический календарь, то Весна Света во всей своей щедрости является к известным мне северным водоемам обычно в самом начале марта. Нет, в это время еще не отпускают на солнце дневные морозы и открытая во льду лунка почти тут же затягивается ледяной корочкой, но все равно радостно, легко на душе: дождались наконец первого весеннего солнца. Вот оно рядом с вами – видите, как плавится под солнцем комочек снега, что случайно оказался у вас на сапоге, - и вот это уже не снег, а большая капля только что народившейся весенней воды… И пусть эта капля живой воды, скатившись на лед, почти тут же замерзнет, снова станет льдом-снегом, уйдет, и может быть, еще надолго в ледовитый плен, но все равно была она, жила, хоть и совсем коротко. Значит, осталось еще немного подождать, когда солнце станет уверенно прогонять от вашей лунки ночной мороз и когда, наконец, почти до самого вечера в лунке будет оставаться живая, не схваченная в лед вода.
Обычно ясные, тихие дни первого весеннего солнца, приносящего с собой уверенное тепло, держатся над укрытой пока прочным ледяным панцирем водой долго – часто уже в первой декаде марта в наши северные края является т.н. малоподвижный антициклон, он-то и определяет здесь сроки и щедрость Весны Света. Бывает, что уже в это время солнце приходит таким теплым, таким уверенным в свои силы, что очень скоро по льду начинают оседать, подтаивать зимние снега, да так другой раз заметно, что уже к концу марта и снега-то на льду почти не останется. А дальше явится вдруг с обеда после ясного дня еще и широкий поток тепла с запада или с юга, и почти на глазах то тут, то там станут темнеть, наливаться талой водой, киснуть еще остававшиеся на льду островки снега. И уже назавтра вместо морозной корки-наста за твоим сапогом густо и вязко будет тянуться снежная каша-вода…И не будет в это утро солнца над лесом, не появится оно и к вечеру, не будет и ночного морозца – Весна Света сделала свое дело, разбудила вокруг жизнь, вызволила ее из зимнего сна и теперь уступила место еще одной, очередной весне – Весне Воды.
Рыболовы обычно считают, что обитатели тех же озер начинают возвращаться к жизни после зимнего сна-оцепенения лишь тогда, когда под лед попадает первая весенняя вода: то ли вода весенних ручьев и речек, то ли вода от расплавленного, расплывшегося под весенним солнцем снега, скопившегося за зиму на льду. Правило это во многом верно и ориентироваться на него никак не противопоказано…
Есть у Онежского озера богатая на рыбу губа – Чорга ( или Лижма-губа), и каждый рыбак, знакомый с этими местами не понаслышке, обязательно скажет, что по весне рыба явится здесь к вашим лункам только тогда, когда наступит тепло-оттепель, а в мороз, без воды на льду, даже в самую что ни на есть замечательную Весну Света ждать здесь приличную рыбу – пустое дело.
2001 год. Март был хмарым, темным и холодным, солнце явилось и тайге и замерзшему морю Онего лишь к концу второй декады месяца, но явилось с такими жестокими ночными морозами, что рано по утру мало кто из нас отваживался выходить на лед. Часам в двенадцати день немного отогревался, но до первой весенней воды, до первых сосулек с крыши дома дело еще никак не доходило. И тщетно пытался я в это время вызвать хоть на какие-то переговоры обитателей губы Чорга: к вечеру я вконец застывшим возвращался домой, добыв за день всего одного-двух окуньков. Правда, вокруг луды неугомонно вертелись и не отказывались от моего мотыля крошки-колюшки, но эти рыбешки-малютки были никак не в счет… Вот и все.
Но стоило перевалить через гору-сельгу и по такому же точно заснеженному льду уже другой, Уницкой губы докатить на лыжах до того места, где из тайги к озеру добиралась наконец совсем невеликая речушка – Викшречка, как настроение у меня менялось: здесь, где было хоть какое-то заметное движение-течение воды, тут же заявлял о себе вполне приличный окунек, который не обходил вниманием мою мормышку ни утром, ни вечером, ни даже днем, когда по строгим рыболовным правилам рыба должна была вроде бы устраивать себе хоть короткий дневной отдых.
Но вот та же губа Чорга в глубокую февральскую оттепель 1990 года… На льду под снегом кругом вода, так что лыжи, на которых мы добирались до губы через страшенные сугробы, приходилось оставлять на берегу, а дальше брести к заветной луде по каше из кислого снега. Время по календарю ну совсем не подходило для удачной зимней рыбалки: самое начало февраля, самое вроде бы тяжелое глухозимье,- но окунек не отказывается от моей мормышки, да еще и какой ладный, упорный, тяжеленький окунек.
Да, жизнь зимнего озера исправно отвечает и на полую, весеннюю воду, попавшую под лед, а то и на воду глубокой оттепели посреди зимы.
Вспомнил я сейчас весеннюю воду, скопившуюся на льду моего заветного Пелусозера – вода разлилась по льду почти от берега до берега, немного опустила под своей тяжестью ледяной панцирь и уже ищет себе дорогу прочь со льда в озерную глубину. Здесь, возле края хорошо знакомой мне лахты-залива полая вода уже облюбовала для себя мою недавнюю лунку, размыла ее края и пенным водоворотом уходит под лед. Осторожно присаживаюсь на шарабан возле крутящейся воронки, затягивающей в себя все, что до этого скопилось на льду, и распускаю леску. Вот мормышка коснулась воды и тут же исчезла в круговерти потока. Я не успел отпустить снасть и на лишний метр, как удочку кто-то резким ударом рванул из моих рук. Немного терпения и из клокочущей воронки-лунки показался очень хороший окунь, где-то граммов на триста пятьдесят.
Снова мормышка оказывается в крутящемся потоке, снова пенная круговерть увлекает вслед за собой под лед капельку свинца, оснащенную крючком, и снова почти тут же под самым льдом мою снасть останавливает еще один такой же окунь-молодец.
Ловля длится всего ничего, но у меня в шарабане уже достаточно много рыбы, и я прикидываю, кого из наши старушек , сторожей полуживой деревушки, в первую очередь одарить крупными окунями на желанный рыбный пирог-рыбник.
Подобные безумные встречи случались на моем Пелусозере только в самом конце последнего льда, но и до этого, до того, как полая вода попадала под лед, частенько выпадало мне отыскать моих окуней, уже снарядившихся в свою весеннюю дорогу.
Морозные, да еще хмурые дни – отыскать в такое время наших окуней можно было только на глубине. Семь-восемь, а то и все девять метров. И не блесна, а небольшая вольфрамовая мормышка на леске никак не толще 0,17 миллиметров. И обязательно свежий крупный мотыль. И только на игру, постукивание по дну, окуня можно было вызвать хоть на какие-то переговоры. И окунь появлялся на льду какой-то совсем не живой, темный, тусклый, да еще в пиявках на жаберных крышках. И такие встречи с обитателями озера продолжались до тех пор, пока не являлась в нам во всей своей красе Весна Света. И тут будто по какому-то сигналу окуневые отряды, и пусть пока не очень многочисленные и не так часто, вырывались на луды, и здесь, среди камня-плиточника, поросшего жестким водяным мхом, этих окуней, вестников весны, не так сложно было сманить легкой мормышкой и другой раз без всякой насадки на крючке. Эти окуни, поднявшиеся вдруг из глубин озера к мелким лудам, и были для меня и первой весенней песенкой большой синицы и первыми перелетными птицами, вернувшимися домой с зимовки.
Что стало для этих окуневых отрядов сигналом к началу жизни, к окончанию зимнего полусна? Весенняя вода, попавшая под лед?.. Нет! Никакой весенней воды вокруг не было еще и в помине. Значит, эти рыбы, как и те птицы, первые весенние певцы, о которых шла речь, откликнулись прежде всего на первые лучи по-настоящему весеннего солнца. Значит, и они там , подо льдом, как и мы здесь, на берегу озера, тоже чувствуют, отмечают для себя положительный градиент начавшихся изменений в природе.
Градиент – это очень научный термин, который указывает собой возрастание (положительный градиент) или убывание ( отрицательный градиент) какой –либо физической величины. Так вот общее затухание жизни перед близкой зимой ( вплоть до зимнего солнцестояния), когда световой день все убывает и убывает, по-моему мнению, характеризуется отрицательным градиентом, а пробуждение жизни в природе после зимнего солнцестояния, когда световой день наконец начинает прибывать, идет уже в возрастающем направлении, с положительным градиентом. И вот этот самый, положительный градиент всей жизни, пробуждающейся после зимнего солнцестояния, очень даже чувствуется всеми живыми существами на земле…Вспомните недавнюю осень, осень 2005 года…Сухая, солнечная погода. Тепло. Нет ни ветерка. Снег, укрывший дня два тому назад землю, чуть подтаивает на солнце, как в начала хорошего марта, в начале классической весны. Все, как весной, но почему-то нет весенней радости, нет ощущения того, что завтра этой самой весны будет еще больше… Увы, у той ясной осени 2005 года, как и у каждой осени, отрицательный градиент – и мы чувствуем, знаем внутри себя, что завтра и послезавтра это милое солнце, дарящее откровенно нам свое тепло, будет светить и греть все меньше и меньше, и день будет все дальше и дальше убывать, отступать перед тяжестью осеннее-зимней ночи… Но вот зимнее солнцестояние, знаменитый солнцеворот (солнце на лето, зима на мороз), и все события в жизни природы обретают положительное движение, движение с перспективой на лучшее: впереди весна, лето, хоть и крепчают, злятся морозы, но жизнь уже идет с положительным градиентом.
Вот такое положительное движение в природе, движение с перспективой достичь лучшего, конечно, по-своему отмечают и подводные жители.
2002 год. Середина марта. Река, приходящая из тайги к Онежскому озеру, еще не проснулась, не поднялась ни на сантиметр, больше того, уровень воды в проруби, откуда мы берем воду, продолжает по зимнему опускаться и опускаться, и доставать из такой проруби ведром воду день ото дня все трудней и трудней. Словом, озеро еще ни откуда не приняло полой воды, нет воды и на льду, хотя солнце светит с утра до вечера, на небе ни облачка, но света, тепла еще маловато. Казалось бы, все подо льдом должно было спать. Ан нет… Местные рыбаки рассказывают, что онежский окунь уже объявлялся и заявил он о себе почти тут же, как только настали тихие ясные дни, ответил он Весне Света, поднялся из своих зимних глубин.
Прекрасна рыбная ловля по самому последнему льду, азартна, богата. Но все равно тянет меня к себе не этот, другой раз сумасшедшее удачливый, последний лед на озере – здесь все ясно: последний лед – это продолжение события, которое началось много раньше, еще тогда, когда только-только объявил о себе заледеневшему пространству т.н. малоподвижный антициклон, хранитель и повелитель нашей Весны Света. Вот где главное начало весеннего праздника на льду. Вот где все самое первое, неожиданное. Вот где наконец и твоя встреча с солнцем, с добрым весенним светом после сумеречной хмари городской зимы. Вот почему я и стремлюсь всякий раз прибыть на лед полюбившегося мной Пялемского Онего как раз к главному весеннему празднику, к торжеству Весны Света.
В 2002 году к началу Весны Света я, увы, немного опоздал, но все равно отпил радости такой встречи. В 2003 году Весна Света нас тоже немного обогнала. А вот в 2004 году эта самая Весна поторопилась так, что объявила свой праздник в самых первых числах марта, и нам, прибывшим на лед только пятнадцатого числа, от праздника Света остались лишь фантастические рассказы – все то время, когда Весна Света правила над Онежским озером свой праздник, по всему Пялемскому Онего отчаянно бушевал окунь. Этого окуня мы уже не увидели – уже в день нашего прибытия солнце скрылось за сырой хмарой пеленой, и за все две недели нашего стоического ожидания хотя бы одного единственного ясного дня, так и не ответила нам ничем.
Ладно! Коли меняется климат, коли уже реально началось объявленное наукой глобальное потепление, и весь весенний календарь поторопился сдвинуться почти на две недели в сторону зимы, то и мы сдвинем свой график и прибудем теперь на лед в самом начале марта…
2005 год. Самое начало марта. Петрозаводск. Утро. Благодарим поезд, доставивший нас в столицу Карелии и прежде всего осматриваемся… День обещает быть ясным, но солнце пока холодное, свет жесткий. Да еще резкий, режущий серьезным морозцем ветерок, от которого не очень уютно после теплого вагона, с которым только что расстались. Что будет дальше: успокоится ли ветер, разогреет ли солнце сегодняшний день?
В автобусе у нас оказались прекрасные места, перед лобовым стеклом – весь свет дня, все, что встречает нас в пути, достается прежде всего нам. А путь наш замечательный: автобус идет не по трассе-линии «Петрозаводск-Мурманск», а по старой, изящной дороге, которую встречают по очереди знаменитые Царевичи, помнящие царя Петра, а там и милая, уютная Косалма на восточном берегу Укшозера, первого моего карельского озера. А дальше по правую руку явится Кончозеро с обязательными рыбаками на льду, следом живительный источник Марциальных вод, за ним Мунозеро, знаменитое своей самой крупной в округе ряпушкой… И все это в ярком весеннем свете. Ты буквальным образом млеешь от чудесных карельских видов и, конечно, от яркого солнца и на это время счастливо забываешь, что еще совсем недавно, в Петрозаводске, мучил себя вопросом: будет ли сегодня доброе тепло, уйдет ли под сегодняшним солнцем мороз?
Автобус останавливается передохнуть, выбираемся и мы поразмять ноги и оказываемся под резким холодным ветром. Под ногами заледеневший снег и никакого признака солнцепека, вешней воды даже здесь, на автобусной стоянке, где снег и лед далеко не белого, новорожденного цвета – уж тут-то солнце должно было начать плавить черные снега.
Новая остановка. Медвежьегорск. И здесь день ясный, но очень холодный, без какого-либо намека на доброе тепло. Вспоминаю, как год тому назад уже под самый вечер, правда, не в начале, а в середине марта, встречала меня здесь мягкая, приветливая весна…Ничего, подождем – как говорится, еще не вечер – еще только-только самое начало марта. Главное, что солнце уже явилось, светит, а там скоро и начнет по-настоящему греть, припекать.
Утром не торопимся сразу на лед – за окном нашего теплого убежища крепкий мороз. Я выношу на улицу термометр, который у меня всегда с собой, и вскоре извещаю своих спутников, что столбик моего термометра нынешним утром опустился до отметки «минус четырнадцать градусов».
Хорошо – немного подождем, пусть солнце хоть чуть разогреется. Но ждем недолго – нетерпение, ожидание первой встречи со льдом побеждают, и мы на лыжах выбираемся на просторы Онежского озера.
Вокруг ледяная пустыня, по которой, как барханы в настоящей пустыне, тянутся и тянутся друг за другом прижатые ко льду ветром голубоватые от утреннего света сугробы. Первый раз за все поездки сюда по весне нам очень пригодились лыжи: снег на льду сухой, морозный, ни о какой воде под снегом нет и речи – кати себе в любую сторону.
Прежде всего направляемся к нашей заветной «ямке» – это в километре с небольшим от берега, от устья реки. Река еще вся подо льдом и тяжелыми зимними снегами. Здесь признаков весны нет и в помине.
«Ямку» находим сразу, нащупываем ее края-бровки. Мои спутники рассаживаются, располагаются возле своих лунок и принимаются каждый по-своему колдовать над показавшей в лунках водой.
Что отрадно: лед в этом году не такой страшный, как год назад, когда нас выручала только надставка к шведскому ледобуру, а местные рыбаки, вооруженные отечественными коловоротами, вынуждены были прихватывать с собой на рыбалку еще и по топору…Сначала сверлилась лунка до тех пор, пока плечо-рукоять коловорота не достигала льда, затем топором вокруг будущей лунки вырубалась чуть ли прорубь, чтобы лед не мешал коловороту опуститься дальше вниз, и только после этого лунка просверливалась до конца. Нынешний же лед мой ледобур проходит за один прием.
Мороз, напугавший нас ранним утром, никуда, видимо, не собирался уходить – вода в лунках тут же замерзала, да еще настырный ветерок никак не позволял как следует расположиться, задуматься. Мы работали, старались, но пока безрезультатно. Это потом уже, сегодняшним вечером хозяин нашего гостеприимного жилища откроет нам тайну нашей заветной ямки: мол, пока в реке не прибавится хоть на чуть-чуть воды, пока река не начнет хоть понемногу оживать, рыбы у нашей «ямки», считайте, что и не будет.
Мы пока не знаем этого секрета и остаемся возле заветного места. В конце концов я не выдержал и посмотрел на часы: десятый час. Обычно по такой погоде окуня можно было ждать лишь до одиннадцати часов. Значит, надо торопиться и все-таки навестить сейчас еще одно мое заветное место: каменистый язык, уходящий от берега-мыса в сторону плеса.

***2***

(Весна света)

Этот самый «язык», покрытый мелким камнем-плиточником, не очень широк – в километре от берега ее ширине не больше пятидесяти-шестидесяти метров. Слева и справа от него такое же каменистое подводное пространство, но только чуть пониже, поглубже – мой «язык» приподнимается над этим пространством всего на какие-то полметра. Но и этих пятидесяти-шестидесяти сантиметров хватает, чтобы вызвать сюда окуневые отряды. И окуни являются другой раз к этой чуть приметной всхолмленности дна, и именно здесь я чаще всего и нахожу плотные стайки этих рыб.
Я собираю снасть, встаю на лыжи и тороплюсь к своему «языку», подводному всхолмлению. Мои спутники никак не реагируют на мое предложение сдвинуться с места: наверное, они как-то пригрелись здесь, нашли для себя более менее комфортное состояние и теперь боятся с ним расстаться.
Ветер в спину помогает мне скользить на лыжах по твердому, как наст, снегу-барханам. Я ухожу все дальше и дальше от берега, совсем не задумываясь, что этот же самый ветер, подгоняющий сейчас меня, на обратном пути станет моим врагом.
Свой язык, всхолмленность дна, сразу нахожу и не приметам, а по наитию что ли – видимо, в нас есть еще и некий компас-память, как в электронном навигаторе.
Сверлю сразу несколько лунок, вперед, назад, направо и налево. Убеждаюсь, что я не ошибся и остановился как раз в нужном месте. Очищаю все лунки, затем затемняю их, кроме одной. И раскладываю возле себя снасти…
Здесь, на весеннем льду Онежского озера, у меня со временем выработалась своя собственная привычка-прием для начала ловли… Прежде всего под лед в новую лунку уходит моя очень симпатичная блесна, вроде бы и чуть великоватая для рядового окунька, но, по моему мнению, вполне подходящая для того, чтобы издали привлечь внимание стайки полосатых охотников. Эту блесну я разыскал на Птичьем рынке, на лотке, где торговали снастью фирмы «Кунилов». Там же в свое время я приобрел и несколько крючков с бусинками, а к ним ограничители, которые и определяют для этих крючков-бусинок те границы на леске, внутри которых бусинки-крючки могут свободно перемещаться. Такой крючок-бусинка пристроен у меня и над выше названной «куниловской» блесной.
Моя «куниловская» блесна узенькая, похожая на классическую сиговую блесенку, и я всякий раз, отправляя эту снасть в лунку, в тайне надеюсь: а вдруг поблизости окажется еще и сиг. Но пока ни сига, ни достойного этой снасти окуня я на свою «куниловскую» блесну не поймал.
Заканчивается короткая игра снасти с «куниловской» блесной, и я берусь за следующую удочку, тоже оснащенную блесной, но уже несколько иной…Это тоже узенькая, но только белая, уже совсем сиговая блесна. И над ней, как и над «куниловской» снастью , тоже бегает по леске крючок-бусинка. Эта белая блесенка совсем другой игры: если «куниловская» блесна ныряет-шныряет из стороны в сторону, то эта белая сиговая блесенка сразу ложится на спинку и, мелко-мелко дрожа, покачиваясь из стороны в сторону, почти вертикально опускается от лунки до самого дна.
Играю недолго и этой снастью, которая тоже пока не может похвастаться особыми трофеями…Убираю и эту удочку и берусь за свою самую любимую блесенку…
Это небольшая блесенка, по форме почти точь-в-точь, как окуневая блесна, рисунок которой найдете вы в старых рыболовных книгах. Но если те старинные блесны цельно литые из свинца или олова, то моя окуневая блесенка спаяна из двух пластинок, белой и желтой. С этой блесной я не расстаюсь, бог знает, с какого времени. И какую только рыбу не сманивала эта моя зимняя снасть. Вылавливая я на эту блесну, поднимал с крутых скатов глубоких луд Пелусозера и окуней за килограмм весом, и таких же килограммовых лещей. А однажды по весне лещ, позарившийся на мою совсем небольшую окуневую блесенку, так и не смог пройти в лунку. У меня не было с собой тогда ни пешни, ни топора, чтобы раскрыть пошире отверстие во льду, и, поняв в конце концов, что рыбина никак не сможет протиснуться в лунку диаметром в сто тридцать пять миллиметров, я вынужден был уже спасать свою блесну. И спас, опустив руку по плечо в лунку и освободив от крючка леща, а крючок блесны от незадачливой рыбины.
Окуневая блесна должна была последней оценить настроение рыбы, если она собралась здесь поблизости, привлеченная игрой «куниловской», а следом и сиговой блесной. Если у окуней сейчас подходящее настроение, то кто-то из них должен был хотя бы слегка стукнуть по моей замечательной блесенке.
Но этого не произошло. И я наконец взялся за мормышку, и тоже любимую, тяжелую с белым кованым крючком. Эта мормышка служит мне славно и зимой, и летом. И теперь эта должна был подвести итог моим стараниям поймать здесь хоть кого-нибудь.
Мормышка на дне. Чуть-чуть приподнимаю ее со дна мягким кивком-пружинкой и раз за разом аккуратно постукиваю по камню-плиточнику, лежащему на дне. Еще и еще раз. Затем покачивая чуть-чуть сторожком, приподнимаю мормышку со дна и снова опускаю на дно… И тут, как только моя мормышка собирается коснуться дна, удар по крючку. И очень скоро на льду оказывается мерный стограммовый окунек.
Черпачком быстро выкидываю из лунки успевшее набиться сюда вслед за языком поземки крошево снега, борясь с ветром, все-таки отправляю в лунку свою мормышку, но ветер снова и снова норовит вырвать у меня из рук леску. Наконец мормышка вроде бы на дне. Потягиваю кивком-пружинкой леску и тут же снова удар по крючку. И еще один мерный окунек является ко мне из онежских глубин.
Окуней, оказавшихся возле меня на снегу, тут же будто густой краской накрывает шершавый язык поземки. Резкий, упорный ветер, несущийся по самым сугробам, громоздящимся на льду, перетирает слежавшийся было снег, обрывает кромки сугробов-барханов, тащит за собой все это крошево, которое тут же плотно забивается в твои лунки, громоздится новыми сугробами вокруг твоего рюкзака. Только что возле лунки лежали пойманные окуни, но сейчас их уже нет – они под снегом.
Казалось бы, в ответ на такое столпотворение, какое творится здесь, наверху, там, внизу, подо льдом, все живое должно было насторожиться, замереть, но, как говорят теперь, информация о внешних событиях под лед, видимо, еще не поступила, и вслед за вторым окунем моей мормышкой соблазнился третий, четвёртый…
Сколько уже поймано рыбы, не могу сосчитать – она вся укрыта, замыта снегом. Прикидываю, что десятка полтора окуней, пожалуй, уже послано мне в виде дани-приветствия хозяином здешних вод, водяником. И клев не прекращается… Но вот там, подо льдом, видимо, какое-то замешательство. Пытаюсь, как и до этого, подтягивать кивком мормышку, покачивать, кое-как высвобождая леску из каши-крошева, все время забивающей лунку, но в ответ тишина…Скорей всего стайка уже ушла…
И тут вдруг мормышка снова остановлена коротким, но не сильным ударом… Легкая подсечка, но рыба не поддается моему желанию поскорей поднять ее к лунке. Но потом она вроде бы соглашается со мной, начинает подниматься вверх и тут же упрямо отворачивает в сторону.. Еще немного и, раздвинув собой набившийся сюда снег, из лунки показывается большая окуневая голова… Подхватываю рыбу рукой. Она на снегу. Хороший окунь – наверное, граммов на пятьсот будет. И я почти не ошибся: дома этого окуня, посланного мне в подарок местным водяником, точно взвесили и определили его вес в пятьсот пятьдесят граммов.
Увы, этот подарок Онежского озера рыбаку, горячему поклоннику здешних мест, был в этот день, считайте, что почти последним. Моя счастливая лунка больше мне не отзывалась. Не без труда разыскал я другие лунки, просверленные в самом начале, старался обнаружить окуней и тут, но за все старания получил в награду лишь одного единственного окунька.
Часы показывали, что до полудня оставалось всего минут тридцать…Да, и тут, в такую вот неуютную непогоду-круговерть с едкой поземкой и жестким морозом, здешние окуни не изменяли своему расписанию: они заявили о себе как раз в одиннадцатом часу и с полчаса позволили мне попытать счастья возле моей лунки.
Обратно к своим спутникам, которые все это время так и оставались возле нашей знакомой «ямки», я вынужден был продвигаться, как парусное судно против ветра, галсами. Если идти прямо на ветер, то весь ледовитый поток будет как раз против тебя. А потому сначала я держал направление на берег, на мыс, от которого и уходило в глубину мое подводное всхолмление –« язык» . При таком движении ветер хлестал мне в бок. Голову все время приходилось отворачивать вправо, чтобы не прихватило морозом левую щеку. Затем я менял направление и уже шел больше правым боком к ветру. Потом снова отдавал на растерзание ветру больше левый бок. И так, раз за разом, галс за галсом, приближался я к моим спутникам.
У них совсем грустное настроение – с большим трудом добыли лишь по паре-тройке пустяшных хвостов.
- Как у меня дела? – Я отмалчивался: мол, ничего хорошего, как и у всех, мол, пусто.
На обратном пути в деревне встретили рыбаков, прибывших сюда из Кондопоги еще три дня тому назад. Они суетятся возле машины, желая ее завести и уехать к чертовой матери от такой непогоды. Рыбаки старались на озере с утра пораньше, еще дальше моего «языка», на самой середине плеса, где еще вчера и позавчера находили неплохую рыбу…
- А сейчас все пусто – ни у кого ни одного хвоста.
И тут я промолчал о своем сегодняшнем улове, о той дани-подарке, которой встретил меня мой знакомый водяник. Молчу и также молча догадываюсь, что сегодняшний день может быть последним счастливым для меня днем – вчера и позавчера, по словам рыбаков, ветра почти не было, а если и прижимал чуть-чуть, то точно с севера, а северный ветер не самая большая беда для нашего озера. Но сегодня с утра ветер явился с северо-востока, а там и перешел на восток, да еще начал рвать такими залпами, которые не оставляли никакой надежды на ближайшее изменение погоды к лучшему.
- С востока ветер – рыба из сети, - эту карельскую поговорку я хорошо запомнил с самых первых дней знакомства с нашими северными водоемами… Северик, северный ветер здесь не особенно мешал рыбе и рыбакам, а вот Восток, восточный ветер определенно обрекал вас на неудачу.
Неужели так все и пойдет дальше?
Дома я достал свой улов, но вместо восхищения вызвал только упреки: мол, мы мерзли, сидели над пустыми лунками, а он там обловился и не мог подать нам сигнала. Я оправдывался тем, что никакой сигнал на такое расстояние да еще при таком неистовом ветре никак не подать. Да и не успели бы мои спутники ко мне на ту короткую по времени встречу с окуневой стайкой, если бы даже я смог как-то известить их о событии.
Я еще раз, как мог, разъяснил своим спутникам, что при такой погоде клев мог быть только очень коротким и что по времени, как и раньше, он приходится как раз между десятью и одиннадцатью часами. Так что завтра все это можно проверить, если, конечно, будет желание испытать себя такой вот непогодой, которая выпала нам сегодня.
Назавтра с утра снова крепкий мороз, но пока без сильного ветра, хотя ветер уже есть, уже покачивает вершины елей на высоком берегу реки и, как вчера, этот ветер приходит точно с востока.
До моих вчерашних лунок добираемся без особых приключений – ветер уже владеет всем пространством над замерзшим озером, но нам он в этой дороге все-таки больше помощник, раз дует в спину.
Нахожу заветное место. От вчерашних лунок, конечно, нет и следа – все вокруг закрыто, замыто снегом. Сверлим новые, разгребаем вокруг них снег, устраиваемся на своих складных стульчиках так, чтобы сугроб за спиной защитил нас от настырной поземки, которая тащит и тащит сюда, к нашим стульчикам и рюкзакам все новые и новые языки снежного крошева. Конечно, эти метущие языки не остановятся совсем за нашими спинами, а справа и слева будут прорываться к нашим лункам и забивать их. И тут уж придется не столько играть снастью, сколько постоянно освобождать ее из снежного плена.
Приближается время желанного клева, но пока ни у кого ничего. Я стараюсь не ударить в грязь лицом и в конце концов получаю в награду небольшого окунька, за ним второго. Затем перерыв. Снег, забивающий лунку, замерзшие руки, ветер, рвущий из рук леску – и за все эти муки еще только две окуня, правда, не самых плохих.
У моих спутников почти такие же успехи. Но время, отведенное нам для встречи с местными окунями, пока не истекло. Мы стараемся и в итоге втроем еле-еле добываем рыбешку на небольшую уху и небольшую сковородку.
Следующее утро еще более ледовитое – термометр опускается ниже двадцатиградусной отметки. Теперь наученные горьким опытом мы не торопимся на лед, ждем все-таки хоть какого-то потепления, которое, судя по всему ,может придти только после того, как ветер либо стихнет, либо изменит направление.
Два дня мы остаемся дома возле теплой печи и без конца проверяем по вершинам елей, что стоят на высоком берегу реки напротив нашего окна, как там погода, и, главное, как ветер. На третий день не выдерживаем и все-таки идем на лед, хотя мороз так и не унялся. Но ветер вроде бы приутих, да и приходит теперь к нам больше с севера, чем с востока. Тут уж появляется какая-то надежда.
Добираемся до моего «языка». Один из нас остается там, откуда недавно вернулся я с щедрым подарком от хозяина всех онежских окуней. А мы вдвоем решает двинуться дальше, в сторону Сухого острова..
Есть такой остров километрах в трех от моего «языка». Остров небольшой, но все деревья, когда-то поселившиеся здесь, почему-то засохли. За Сухим островом большая и мелкая луда с крутым скатом на глубину – здесь-то обязательно объявится окунь, если будет ему такое задание от водяника.
Лыжи легко скользят по плотному снегу, иду и чувствую, что утренний ветерок вроде бы утихает и что определенно поворачивает с востока на север.
Вершина луды у Сухого острова хорошо видна – крутые каменные лбы разворотили над собой лед. Нахожу скат с луды. После первых дней нашей рыбной ловли посреди сумасшедшей круговерти сейчас впервые можно, как положено, поиграть снастью. Мормышка постукивает по дну. Дно каменистое, на дне плиты и плитки поменьше. Все дальше отхожу от вершины луды и только на шестиметровой глубине отыскиваю окунька более менее приличного размера… И все.
Увы, луда у Сухого острова меня не приняла. Снова на лыжи и в обратный путь к своему другу-товарищу, оставшемуся возле моего заветного «языка». Ветра почти нет. Идти просто, легко. Добираюсь до своего спутника, притихшего над лункой, и вижу возле его лунки с десяток неплохих окуньков. Правда, большого окуня, о котором мой спутник, пожалуй, все еще мечтает, ему пока не попалось.
Предлагаю отправиться еще к одному заветному месту, но мой товарищ отказывается, и я в одиночестве не спеша качу на лыжах к большой луде, что километрах в двух от той самой «ямки», с которой мы и начали недавно свою рыбную ловлю.
Вокруг слепящим глаза светом отраженного солнца снег, снег и снег. Останавливаюсь посреди этого праздничного безмолвного пространства, разгребаю сугроб, сверлю лунку, удобно устраиваю возле лунки свой стульчик, рюкзак, а рядом раскладываю снасть. Но в этот раз не хочу начинать, как обычно, с блесны, а беру удочку со своей безотказной мормышкой. На крючке пара мотылей. Глубина – метров пять с небольшим. Предлагаю своим возможным партнерам по переговорам набор давно проверенных мною приемов игры мормышкой. И очень скоро получаю ответ. Хороший, двухсотграммовый окунек является из лунки на свет божий. Еще, еще и еще играет моя мормышка – и еще один окунек, правда, немного поменьше, достается мне в награду за веру и старание.
Смотрю на часы – увы, время утреннего клева проходит, а я почти ни с чем. Да и в рыбе ли сейчас дело…Над бесконечными рядами прилизанных ветром сугробов-барханов солнце. Да какое замечательное, ясное, близкое! И пусть мороз еще крепко держит в своем ледовитом плену все живое вокруг, пусть вода в лунке еще замерзает почти на глазах, но главное, - вот оно самое первое для меня солнце новой Весны Света.
Солнце начинает пригревать так сильно, что его тепло уже чувствуется через куртку. Снег, попавший было на мой сапог, тает под солнцем – и вот уже на сапоге нет и следа зимы, холода.
После предыдущих тяжелых дней на озере я будто погружаюсь сейчас в сон – будто во сне вижу сторожок-кивок своей удочки… Вот сторожок вроде бы качнулся вниз…Тут же избавляюсь от благостного оцепенения, черпачком разрушаю ледяную корку, что загустела возле моей лески, и слегка приподнимаю удочку . На том конце снасти вроде бы кто-то есть. Поднимаю мормышку, а вместе с ней и пузатого онежского ерша-ершовича.
Следующий ерш пока не обнаруживает себя, но вместо ерша сторожок удочки резко поднимает приличная плотва-сорожка…И снова тишина – тишина света, солнца и надежды на самое-самое лучшее.
На небольшую уху разной рыбешки я сегодня наловил. Собираю снасти, стульчик, закидываю за спину рюкзачок, коловорот на плечо и потихоньку на лыжах к дому…
Моих спутников, что разбрелись в разные стороны по озеру, нигде не видно. Нахожу их уже дома. У них тоже пойманная рыба. Складываем улов в одну большую миску – батюшки, да тут рыбы и на хорошую уху и не на одну сковородку.
Все сегодня счастливы, добры, веселы. Строим планы на завтрашний день. Но, увы, назавтра с утра совсем сумасшедший мороз, а там и снова ветер-шквал. И конечно, после вчерашнего дня-счастья выходить в такую погоду на лед никак не хочется.
Да, за все время, проведенное нами здесь, возле Пялемского Онего, была только одна единственная встреча с такой желанной для нас Весной Света – та самая встреча-счастье, о которой я только что рассказал.
Нет, мы еще не раз выходили на лед, не раз пытали свое неверное в эту поездку рыболовное счастье, но дальше ничего особенного не запомнили, кроме как безжалостный мороз и ледовитый ветер с востока.
Обратно до Петрозаводска мы возвращались в таком же замечательном автобусе, в каком добирались сюда. Ни морозу, ни дурному ветру к нам, в автобус не было дороги – я видел только солнце – солнце и солнце и белые-белые, еще не тронутые оттепелью, по-настоящему зимние снега вдоль дороги и то и дело мыслями переносился в тот замечательный день, когда встретился с Весной Света, наконец заглянувшей в наши северные края.

***1***

БЛЕСНА ИЛИ МОРМЫШКА?

Вот уже пятую весну собираюсь встречать я на льду Пялемского Онего… Пялемское Онего – это почти самая северная часть Онежского озера, обширное пространство с не очень глубокой водой, куда на нерест стремится чуть ли не вся онежская рыба. Когда-то сюда из своих заповедных глубин подходили на нерест и несметные отряды онежского судака, но уже в конце пятидесятых годов карельские ихтиологи с грустью отмечали, что «запасы судака уменьшились в результате вылова его молоди тралами».
Здесь, в Пялемском Онего, встретите вы и сейчас почти всю рыбу, что прописана в нашем замечательном озере-море. И надо сказать, что после запрета на траловый лов в шестидесятых годах рыбы в наших местах стало явно прибавляться. И эту спасенную рыбу мне выпало наблюдать с радостью и надеждой на лучшее будущее наших северных вод.
Но, увы, радость эта оказалась не очень долгой. Разбой, захвативший всю страну, добрался и сюда, и буквальным образом за несколько лет общими усилиями было разгромлено то стадо онежского лосося, которое каждый год заходило на нерест в реку Пяльму. Ну, а не спросили ни с кого за лосося, тогда что говорить и об остальной рыбе – теперь, как и в погромные пятидесятые годы, когда цедили и цедили чуть ли не океанскими тралами всю онежскую воду, по Пялемскому Онего шастают и шастают взад и вперед такие же тралящие все рыбачки… Кто они? Чьи?.. Этого никто из наших рыбаков точно не знает. Но знают, что рыбы у нас сразу стало убывать, как только появились новоявленные тральщики и умопомрачительных размеров ставные снасти при вооруженной охране.
Ну, да ладно только о грустном… Пялемское Онего пока еще живо и пока еще нет-нет да и удивит рыбаков-любителей, прибывающих сюда на выходные дни и из Кондопоги, и из самого Петрозаводска, самыми неожиданными встречами.
Мы пьем чай с нашими гостеприимными хозяевами, и я слушаю рассказ о том, как в этот раз по первому льду явился к нам сюда онежский окунь да в таком невообразимом числе, что наши рыбачки за полдня наваливали этого самого перволедного окуня вокруг своих лунок столько, что потом долго гадали, как доставить всю эту массу пойманной рыбы к своим машинам.
Случилось такое первый раз за все последние годы… А что ждет нас сейчас, в самом конце зимы, в самом-самом начале новой северной весны, которую мы снова собрались встречать именно здесь, на льду колдовского Пялемского Онего?.. Завтра, с утра пораньше мы отправимся на лед за ответом на эти вопросы…
Для тех, кто когда-то, возможно, загорится желанием встретиться с северной весной на льду того же Онежского озера, надо обязательно заметить, что заранее называть точные сроки такой встречи занятие, как правило, не очень надежное. Дело в том, что сама по себе весна, как дама весьма и весьма романтическая, а потому порой и не в меру ветреная, не обязательно должна быть очень пунктуальной. Да к тому же ещесей не раз приходится в своем восторженной путешествии с юга на север совершать вынужденные остановки, встретив на пути явное несогласие дряхлеющей товарки-зимы так вот сразу уступить свои владения более молодой сопернице.
Если у нас, средней полосе, весна почти каждый год еще более менее точно выдерживает положенный ей график движения, если к нам, жителям того же Подмосковья, обычно без особых опозданий присылает она своих грачей, скворцов, жаворонков, трясогузок, если здесь уже в середине марта открывает весна по полям первые проталины, а там в самом начале апреля дарит нам свои первые ручьи-потоки, то прибыть в заранее установленный срок к берегам того же Онежского озера у нашей весны, как правило, уже не получается.
Но бывает и так, что все в этот раз благоволит весне в ее неудержимой дороге с юга на север, и тогда уже в первой половине марта под жарким весенним солнцем вовсю плавится снег, накопившийся за зиму на льду, и тут же, в ответ щедрому теплу, из онежских глубин начинают подниматься пережившие и эту зиму окуневые стаи.
Поверишь однажды такой богатой, ранней весне, объяснишь для себя это чудесное явление неким глобальным потеплением, о котором другой раз без умолку твердят и твердят все вокруг, и на следующий год явишься на лед своего Пялемского Онего как раз к середине марта – вот, мол, на этот раз не опоздаю к встрече с пробудившимся окунем, но не тут-то было… Нет на этот раз прошлогоднего тепла, и каждое утро со страхом поглядываешь ты из окна своего жилища на вымороженное за ночь ледовитое пространство и с опаской гадаешь: идти или не идти сегодня с утра пораньше на лед или подождать все-таки, когда столбик термометра, замерзший чуть ли не на тридцатиградусной отметке, хоть немного станет подниматься вверх?
Бывало такое не раз и со мной – не раз приходилось нам, как говорится обычно в таких морозных случаях, актировать не одно подобное утро, а то и весь день оставаться дома у печки, когда на помощь к сумасшедшему морозу прибывал еще и режущий все живое своими рваными тороками безжалостный ветер.
Конечно, лучше всего прибыть на онежский лед к самому-самому началу апреля. Обычно в это время здешний климат все-таки одумывается и преподносит тебе хотя бы день-два доброго тепла, когда после жестких морозов, тут же запирающих напрочь только что очищенную тобой лунку, вода в лунке вдруг не затягивается ледком, и ты легко, почти ювелирно, без всяких помех спокойно управляешь своей любимой мормышкой.
Правда, и тут случается часто такое, что вслед за двумя-тремя удивительными весенними днями тепло снова отступает назад, снова является мороз, но на этот раз уже не так угрожающе свирепо. И тогда надо только переждать совсем немного, и антициклон, вернувший ненадолго зимний холод, снова разойдется под жарким солнцем богатым теплом, тут же без остатка растопит по всему озерному пространству остававшиеся зимние снега, и в насверленные тобой лунки с нетерпеливым урчанием побежит собравшаяся на льду вода.
Вот тут–то и наступит срок самого последнего льда, о котором мечтают многие рыболовы, знакомые с подледным ужением рыбы. Тут уже разом смешаются все прежние графики жизни подводных обитателей… К урчащей в лунках весенней воде поднимутся самые что ни на есть матерые онежские окуни, к прибрежным тростникам придвинутся стаи увесистой, одетой в черненое серебро, онежской плотвы, а перед самым устьем реки, уже поднявшей свои воды после зимнего сна, выстроятся отряды беспокойного онежского хариуса, почти готового войти в реку на нерест. Ну, а посреди озерного пространства, под голубеющим весенним льдом, совсем расставшимся со снегом, нет-нет да и объявится вдруг быстрокрылый эскадрон онежского сига.
Чудное это время, но и оно здесь, на Онего, может не всегда отметиться так ярко, как описал я сейчас. Бывает, что тепло приходит сырым, дождливым, и такое тепло начинает очень быстро съедать лед, и совсем скоро ты уже не решишься, как прежде, смело отправиться на свидание с этим самым последним льдом.
Увы, все эти события последнего льда я описал сейчас только по прежней памяти – так получилось, что праздник последнего льда, который не раз когда-то доставался и мне, для меня теперь только история и робкая надежда на новую встречу в желанном будущем… Свела меня судьба в свое время с садом и пчелами – вот и обязан я теперь прибыть к этим своим друзьям-подопечным никак не позже самых первых чисел апреля. Так что на весь Пялемский лед остается у меня только март месяц.
Вот и теперь предстоит мне выйти первый раз на желанный лед не в начале апреля, а только 20 марта, а там через неделю с небольшим уже обратная дорога в столицу.
Рано утром приличный морозец, но день обещает быть ясным и тихим – над нами, как говорят в таких случаях, антициклон второй половины марта…Отпустит или не отпустит мороз пополудни? Ответ на этот вопрос я искал вчера в дороге из Петрозаводска в Пяльму. Автобус огибал Онежское озеро с запада, затем, перевалив через северную оконечность озера-моря, стал спускаться вниз к его восточному берегу. В автобусе было даже жарко от палящего мартовского солнца, и я очень ждал, что этого солнца хватит, чтобы начать плавить снега хотя бы вдоль дороги, но этого не случилось. Выходит, и сегодня наши лунки будут почти тут же затягиваться ледком, но все равно над озером уже заявила о себе прибывшая сюда новая весна.
Мы не очень торопимся на лед, помня по прошлому, что в такое морозное утро ждать встречу с окуневыми отрядами можно только часам к десяти…Нет, и пораньше несложно отыскать здесь полосатых охотников-одиночек: один, много – два задиристых окуньков-строграммовиков из одной лунки, и сверли новое отверстие в ледяном панцире . И так каждый день, начавшийся тихим, но серьезным морозцем, пока стрелки часов не доберутся до цифры десять. И вот тут уже не путешествуй от лунки к лунке, а замри, приготовь свою снасть к желанной встрече.
Окуневая стайка явится вдруг и первым обычно ударит тут по мормышке окунек покрупней, чем раннеутренние визитеры. И нередко при такой встрече приходится сначала поработать и гибкому удильничку, прежде чем старожил онежской вод согласится подняться со дна и подчинится твоей воле.
Встреча с таким окуневым отрядом обычно не очень долгая: всего двадцать, много – двадцать пять минут. И заканчивается она тем, что последним постарается попасться тебе какой-нибудь совсем несмышленый окунек размером всего на всего с вилку. И все. Можно еще и еще играть и играть мормышкой, можно упорно облавливать приготовленные заранее лунки, но, как правило, результат будет всегда один и тот же: ну выманишь еще где с тройку, с пяток окуньков, отложишь в сторону удочку, посмотришь на часы и убедишься в который раз, что и сегодня окуневые отряды заглянули сюда, к твоим лункам всего на какие-то короткие полчаса.
Но может быть, чуть в стороне, в другом месте, все будет по-другому?.. Ан, нет! Твои товарищи-рыболовы, разместившиеся поодаль от тебя, опять подтвердят, что и у них встреча с окуневым отрядом прошла точно по давно известному нам распорядку ясного морозного утра второй половины марта: рыба вышла сюда, на свои кормовые четырех-пятиметровые глубины сразу после десяти часов и, поднеся тебе положенную дань, так же разом куда-то исчезла.
Что это было: небольшие, плотно сбившиеся отряды окуней, эдакие рейдовые стайки, или же сюда, к нашим лункам широко вышла плотными рядами кочующими в поисках пищи настоящая армада полосатых охотников – вышла, потешила разом рыбаков и ушла куда-то до нового утреннего похода?.. Если бы был у меня с собой эхолот, то, очень может быть, ответ на эти вопросы я все-таки отыскал. Но эхолота как не было, так и нет, и описанная выше встреча с окунями до сих пор остается для меня не разгаданной до конца тайной…
В первую дорогу к озеру мы берем с собой лыжи – мы еще не знаем, много ли снега нынче на льду. Но снега оказывается совсем немного: после ледостава долго стояли бесснежные дни, и теперь по всему озеру можно было без особого труда передвигаться без лыж. Да еще по озеру были проложены будто специально для нас прочные тропы-дороги, натоптанные рыбаками, посещавшими эти места в выходные дни.
От берега до наших заветных мест с полчаса пути. По известным мне приметам стараюсь как можно точнее определить запомнившиеся нам места. Воображаемые линии, соединяющие мои ориентиры справа налево и сзади и впереди, наконец пересекаются и пересекаются как раз возле гряды торосов, вскинувшихся здесь над остальным ледяным пространством, видимо, еще сразу после ледостава.
Гряда вздыбившегося льда неширокой полосой тянется вправо и влево от меня почти параллельно нашему берегу. Судя по всему, лед разорвало и подняло здесь торосами западным ветром-шквалом, который смог оторвать от дальних островов бескрайнее ледяное поле и двинуть его в нашу сторону. Но тут, у нашего берега озеро встало немного раньше, чем посреди плеса, лед здесь был поматерей, и сдвинутое с места гигантская льдина, прикрывавшая плесо, покрошив от души кромку нашего берегового льда, все-таки остановилась, и теперь вздыбленные ледяными торосы тихо горели под утренним солнцем удивительными цветами крепкого мороза и близкого тепла.
Мы добрались до ледяного редута и, немного не доходя до самого места битвы ледяных глыб, остановились и приготовили лунки…
Главная моя снасть здесь, на весеннем онежском льду – мормышка… Легкая, удобная, точно по руке удочка с встроенной в нее катушкой, короткий, но гибкий кончик-удильничек, сторожок – узкая полоска часовой пружинки, обвитой у основания другой пружинкой-колечками, лесочка 0,15 миллиметров, достаточно жесткая, чтобы не путаться на ветру, и наконец, мормышка, чуть удлиненная капелька средних размеров из тяжелого металла.
Эта снасть верно служит мне уже много лет, когда встречаюсь я с глубинами от четырех до восьми-девяти метров. Для глубины поменьше под рукой у меня всегда другая удочка с простенькой мормышкой-клопиком, годной здесь и для окунька, и для хариуса, и для плотвы. И сторожок здесь уже не пружинка, а полоска пластика и лесочка уже не 0,15, а чуть потоньше. Ну, а для самых отмелых мест при себе у меня всегда удочки с лесочкой всего аж в 0,08 миллиметра и с мормышкой-крошечкой. Такой потешной снастью я с успехом добываю порой тех юных окуньков, которые, видимо, именно по причине возраста не осмеливаются пока заглянуть в глубину посолидней. Правда, случается, но это уже совсем по весне, что мою мормышку-крошку вдруг неожиданно ударит окунек покрупней, потяжелей, и тогда-то и наступает момент истины для моей сверх изящной снасти.
Но пока весна еще не заглянула по-настоящему под лед, а потому в руках у меня сейчас моя главная снасть с тяжелой бронзированной мормышкой, леской 0,15 миллиметров и с тем самым сторожком-пружинкой, который позволяет и осторожно постучать мормышкой по дну, и покачать эту самую мормышку у самого дна, а то и сообщить ей особую дрожь с частотой в 10-12 герц, которая, как утверждают классики безмотыльной ловли, безотказно действует на любого обитателя наших вод.
Осторожно развожу черпачком в стороны ледяные корочки, которые уже успели растянуться по только что открытой лунке… Мормышка нетерпеливой капелькой устремляется вниз. Вот и дно…Сначала слегка постучать по дну, затем немного приподнять мормышку с рубиновым мотылем на крючке, показать ее всем, кто оказался на этот раз поблизости, а затем снова опустить снасть на дно и, чуть-чуть поводя сторожком вверх и вниз, покачать мормышку, почти не отрывая ото дна… Обычно тут и должна последовать первая поклевка. Но проходит пять, десять минут, но никакого ответа от онежских окуней я пока не получаю. Жду еще пять, десять минут, поглядываю на часы: до ожидаемой встречи с отрядом полосатых охотников еще остается время.
Я перехожу к другой лунке, снова по всем известным мне правилам играю и играю мормышкой – и снова никакого ответа на все мои старания. Проверяю третью, заранее приготовленную, лунку, возвращаюсь ни с чем к самой первой – и тут снова тишина.
Но может быть, сейчас здесь подо льдом и действительно нет никакой рыбешки?.. Вспоминаю о своей удочке с блесной – прежде нередко, когда рыба никак не отвечала на все мои старания, я откладывал в сторону мормышку и совсем недолго играл в этой же лунке блесенкой. Здесь у меня была своя теория: мол, блесна привлекает внимание любопытных окуней и пусть не соблазняет, но все-таки собирает вокруг себя этих незадачливых рыб, и тут снова вместо блесны мормышка – пожалуйста, желающие отведать столичного мотыля.
Такой прием раньше не раз помогал мне – привлекал внимание рыбы к моей снасти. Нередко, когда окуни явно не спешили заняться моей мормышкой, в только что подготовленную новую лунку первой отправлял я не мормышку, а именно блесну, чаше без подсадки на крючок мотыля или червя. И поиграв немного этой самой блесной, переходил затем на мормышку и чаще всего добивался какого-то результата.
Я всегда помнил тут опыт местных рыбаков, которые упрямо поклонялись только своей блесне даже тогда, когда эту блесну рыбы явно оставляли без всякого внимания. Не раз я доказывал здесь своим знакомым рыбакам преимущество мормышки перед ихними блеснами особенно в то время, когда окунь почему-либо определенно не желал обращать внимания даже на самые замечательные блесны, умело выделанные талантливыми мастерами-самоучками даже серебряных ложек, но добиться признания чистой мормышки я так и не смог.
Нет, саму мормышку, капельку металла с впаянным в нее крючочком, здесь все знали и даже вполне определенно вспоминали об этой мормышке и оснащали ей свои снасти, приспособленные исключительно для блеснения – в этом случае мормышку подвешивали на отдельном поводке либо над самой блесной, либо внизу, под ней. И часто на такие мормышки, сопровождавшие блесны, попадалась весьма приличная рыба, вплоть до редких ныне сигов.
Смысл этого способа ловли был понятен: блесна привлекала к себе рыбу, а та уже решала сама, самостоятельно, чем именно серьезно заняться в данном случае: блесной или мормышкой. Думается мне, что тот же окунь хватал мормышку, подвешенную над блесной, прежде всего потому, что здесь срабатывал эффект коллективной окуневой охоты: мол, кто-то ( в данном случае блесна) гонится за чем-то достойным внимания – ну как тут устоять.
Это особенность поведения окуней при подледной ловле я и сам не раз отмечал, когда добавил к блесне еще и небольшой крючочек-мормышку, который свободно передвигался по леске между двумя упорами-ограничителями, установленными мной выше блесны. Блесна шла по моему желанию вверх, и крючок-мормышечка опускался почти к самой блесне. Но вот я отпускаю блесну, она свободно идет ко дну, и крючок-мормышечка, сначала зависший было на леске, начинает неспешно следовать за блесной. И такое событие наши окуни порой не оставляли без внимания – и надо сказать, что я чаще добывал здесь окуней именно на крючок-мормышечку, чем на саму блесну.
Итак, все подготовленные мной лунки пока упорно отмалчивались… Мормышка отложена в сторону, в руке удочка с блесной. Блесна прогонистая, узенькая – подходит не только для окуня, но и для сига. Оснащена совсем небольшим тройничком. С одной стороны блесна желтая, с другой – светлый металл. Блесна опускается на дно почти на манер известной летней блесны «профессор», плавно покачиваясь с бока на бок.
Блесна на дне. Не тороплюсь, немного выжидаю, затем приподнимаю верхний конец блесны со дна и раз за разом тихонько постукиваю им по камню-плиточнику…Постукиваю недолго, совсем коротким рывочком отрываю всю блесну ото дна, поддергиваю вверх, останавливаю сантиметрах в пятидесяти надо дном и тут же даю своей снасти снова опуститься вниз.
Снова приподнимаю блесну со дна, но совсем невысоко и тут же останавливаю и несколько раз плавно покачиваю на одном месте… И удар по блесне – хороший, резкий!
В лунке окунь, но не тот полосатый одиночка, который обычно откликался на мое предложение о встрече, когда еще главные окуневые силы не подходили к лунке, а хороший, почти двухсотграммовый разбойник.
Вызволяю тройничок из окуневой пасти, и блесна снова в лунке. Снова стучу по дну вершинкой блесны, затем рывком приподнимаю снасть и снова покачиваю блесну почти у самого дна. И еще один, точно такой же, как первый, азартный разбойник на снегу рядом с моей лункой…
Дальше окуни уже не дают блесне спокойно опуститься на дно, а затем выполнить весь положенный ей ритуальный танец-игру – они бьют блесну тут же, как только она достигает дна, бьют точно, верно, жадно хватая тройничек.
Сколько времени продолжается этот бой-клев? Пока блесна, опущенная в очередной раз в лунку, плавно опускается на дно, я успеваю взглянуть на часы: тридцать минут одиннадцатого. Да, и в этот раз все по прежним правилам: окунь явился ко мне точно по установленному им самим расписанию. Но почему в этот раз он отвернулся от мормышки и предпочел блесну?
Еще и еще окуни – и вдруг тишина. Блесна выводит у самого дна все положенные ей колена, и так и так уговаривая рыбу ответить на все ее предложения, но рыба молчит.
Я вспоминаю о мормышке, откладываю в сторону удочку с блесной, очень стараюсь привлечь к своей мормышке внимание хоть какого-нибудь окунька, но тщетно. Мормышка сегодня у наших окуней сегодня почему-то не в почете.
Снова беру в руки удочку с блесной, но на этот раз в лунку уходит желто-красная темноватая блесна и играет она уже иначе, чем моя узкая сиговая полоска, которая и принесла мне сегодня удачу. Пять, десять мину – и ничего. Возвращаюсь к своей узенькой сиговой блесенке – и на нее никто больше не реагирует.
Пробую сманить окунька блесной типа «гешеля» с подсадкой червя на одинарный крючок. Это моя самая боевая блесенка, спаянная из двух соответствующим образом отштампованных полосок желтого и белого металла. Сколько тех же окуней подарила мне эта совсем небольшая блесна! Но вот что интересно: почти вся пойманная тут рыба обращала внимание на эту мою снасть чаще только тогда, когда на крючок подсаживал я либо мотыля, либо кусочек червя, а еще лучше – окуневый глаз. И когда не было под рукой никакой насадки, мне долго приходилось выманивать этой блесенкой хоть какого-нибудь самого захудалого окунька. И только после того, как пойманная наконец рыбешка вынуждена была расстаться со своим глазом, моя блесна начинала работать в полную силу…
И на этот раз мой модернизированный «гешель» украшен ярким окуневым глазом, но все мои усилия по-прежнему остаются тщетными…
Да, скоро стрелки часов приблизятся к цифре одиннадцать – окуни, показавшиеся нам, конечно, уже ушли, исчезли, то ли отправились еще куда на поиски корма, то ли, подкормившись, снова свалились на свою глубину.
Я собираю свою снасть и намереваюсь поискать окуней дальше, за полосой торосов. По пути заглядываю к своим друзьям-товарищам. Они более прагматичны, чем я, а потому никогда не молятся одному какому-нибудь Богу. Это я могу из года в год поклоняться только своей мормышки. У них же другие правила: не берет или плохо берет в этот раз на мормышку, значит, отправляй в лунку блесну или наоборот. И часто они не отстают от меня в рыболовных успехах.
Что у них сегодня? Да тоже самое, что и у меня: мормышка отказалась работать и тут же уступила свое место блесне, и блесна на этот раз не подвела.
Рыбы у нас уже достаточно и на сегодняшний обед, и на сегодняшний ужин, и даже на завтрак следующего утра. Мороз немного отпустил, солнце совсем разошлось, почти распалилось, хотя так и не согнало пока ледок с наших лунок, и нам не остается ничего, как только счастливо пребывать в этой блаженной бело-голубой тишине. Я оставляю своих друзей и дальше, как мартовские коты, дремать и щуриться на весеннее солнце и все-таки отправляюсь в поход-поиск.

***2***

(Блесна или мормышка?)

По пути сверлю лунки и проверяю недолго блесной, как устроилась в этот чудесный ранневесенний день здесь подо льдом подводная жизнь. Увы, никакого дельного ответа на свой вопрос я пока не получаю. Наконец остановка над восьмиметровой глубиной. Усаживаюсь на свой складной стульчик и снова и снова играю разными блеснами, надеясь все-таки хоть кого-нибудь соблазнить. И окунек в конце концов оказывается на крючке. Но он не такой шустрый, плотный, азартный, как мои недавние рыбки-бойцы. Кажется, что он все еще не ожил до конца после зимней спячки – он худ, излишне прогонист да еще с пиявкой на жаберной крышке.
Оставляю надежду отыскать здесь, на глубине, что-нибудь путное, сматываю леску на катушку, убираю удочку в пенал, устроенный из десятилитровой канистры от автомобильного тосола. Здесь собраны все мои удочки, и с мормышками и с блеснами. У канистры срезан почти весь верх, оставлена только ручка. Такой импровизированный пенал мне кажется очень удобным: все удочки на виду, они все снаряжены, их остается только вынуть из пенала-канистры и употребить по назначению. И переносить с места на место такой пенал с оставшейся от канистры ручкой очень удобно. Ну, а когда домой или из дома на лед, то свой пенал-канистру устраиваю я в небольшом рюкзачке. Тут же в пенале и черпачок и багорик на случай встречи с рыбиной посолидней.
Я не спешу возвращаться к своим друзьям, так и остававшимся все это время возле своих первых в этом году лунок. Иду медленно, не торопясь – идти легко, снега на льду и тут совсем немного, и все еще переживаю сегодняшнюю встречу с окуневым отрядом…Да, таких ярких, буйных встреч вспоминается мне совсем немного…
Самую первую снасть для отвесного блеснения готовил я на волжского судака – прочитал в альманахе «Рыболов-спортсмен» о такой ловле на Угличском водохранилище в районе Скнятино и тут же загорелся: мне бы так…Блесны для этой цели получились у меня вроде бы и неплохими, но вот поискать этого самого судака на свалах бывшего волжского русла повыше Углича, у меня так и не получилось. Жизнь моя сделала небольшой поворот и вместо Угличского водохранилища оказался я на берегах Ахтубы. И, отправившись на Ахтубу, я прихватил с собой не только спиннинг, но и те самые блесны для отвесного блеснения, которым пока так и не привелось показать себя в работе.
Готовясь когда-то к встрече с судаками и впаивая крючки в прогонистые судаковые блесны, я вспомнил тогда и об окунях и предусмотрительно изготовил такие же блесны поменьше – что-то вроде продолговатого ромбика. Вот этот самый продолговатый ромбик, посеребренный в отработанном фотографическом фиксаже, и свел меня в конце концов с полосатыми разбойниками, старожилами Ахтубы.
Дело было уже под осень, по ночам заметно холодало и солнце ото дня ко дню становилось все тише, спокойней и уже не палило так безжалостно днем, как в недавнее летнее время. В такие дни ни в какие дальние походы отправляться не хотелось и я, взяв на прокат резиновую лодку, прибыл на самую ближнюю протоку с удочкой и блеснами для отвесного блеснения окуней. Удочка бамбуковая, достаточно жесткая – как раз для такого летнего блеснения.
Течение в протоке совсем незаметное. Я подвел свою резинку к кустам, сплошь укрывавшим собой берег протоки, накинул на понравившийся мне куст веревочную петлю, чтобы лодка не особенно вертелась на воде, и отправил свою довольно-таки тяжелую блесенку на разведку. И не успела моя снасть добраться до дна, как тут же удар по крючку, и в лодке оказывается очень приличный, эдак граммов на тристапятьдесят окунек.
Он был темно-зеленым с ярко-оранжевым брюшком… Снова блесна в воде, и снова почти тут же еще один претендент на рыбку-обманку оказывается у меня в лодке.
Окуни тогда хватали блесну , как ошалелые, хватали в полводы, не давая ей опуститься на дно… Такой бой-клев продолжался довольно долго, но потом вдруг разом оборвался: рыбы то ли куда-то скрылись по чье-то команде, то ли, я мог тогда предположить и такое, были выловлены мной почти все без остатка.
Конечно, стайка окуней, понесшая какие-то потери, и, возможно, догадываясь, что здесь все не так-то просто, могла и сознательно покинуть место нашей встречи… А может быть, это был всего-навсего какой-то кочующий отряд: ну, порезвились, погонялись за возможной добычей и хватит – пора и дальше в путь.
Я еще долго оставался на месте удивительной встречи, по-прежнему старался сманить своей блесной какую-нибудь рыбину, но окуни, как исчезли, так больше и не появились. Правда в конце концов соблазнилась моей блесной (с голым крючком, без какой-либо подсадки) почти килограммовая ахтубинская плотва. И все.
Прошло с тех пор много лет, но у меня все еще перед глазами та самая ахтубинская протока, густые кусты над самой водой, моя бамбуковая удочка, окуневая блесенка-ромбик и упорные, тяжелые оранжево-зеленые рыбины, вылетающие из воды с растопыренными плавниками вслед за моей снастью.
Это была самая первая моя встреча с такими вот оглашенными окунями… Была и вторая, но немного попозже, уже не на юге, а на севере, на Пелусозере, что до сих пор мирно покоится почти на самой границе Карелии и Каргополья. И тоже дело было уже по осени, ближе к холодам.…
С неделю хозяйничали над озером сырые промозглые ветра. Под такими ветрами на воде было очень неуютно. Да и на отхожих озерах, в тайге, в такие погоды тоже не хотелось ловить рыбу. Но вот что-то случилось: ветра к ночи вдруг стихли, а по утру явилось к нам как ни в чем ни бывало ясное солнышко. И тишина, и в этой тишине золотом и багрянцем широко расцветилась от осенних берез и осин успокоившаяся наконец вода. Ну, как тут усидеть дома. Конечно, на воду… Куда? Да лучше всего за Овечий остров, прикрывающий нашу воду от северных ветров – на солнцепек.
Здесь по весне, в апреле, я не раз находил очень приличных окуней. Правда, отыскать их удавалось только на шести-семиметровой глубине, где рядом с окунями разыскивали для себя пропитание и наши пелусозерские налимы. Налимы попадались здесь не очень большие – чаще всего лишь до килограмма весом. Они прижимали мормышку бульдожьей хваткой, а затем, скрутившись почти узлом, подолгу не соглашались подняться со дна к моей лунке.
Я остановил лодку почти у самой кромки прибрежных рдестов, опустил якорь, насадил на крючок мормышки червя и опустил снасть в воду…
Глубина под кормой лодки метры четыре с половиной. Играю мормышкой, поднимаю я со дна, опускаю обратно, ищу рыбу повыше дна, почти в полводы – никакого результата. Откладываю удочку с мормышкой и отправлю под лодку свою блесенку, смахивающую на старинный «гешель». На крючке у блесны червь. Блесна не спеша уходит в глубину. Вот-вот она доберется до дна. И только-только стал я подтягивать удильником леску, чтобы почувствовать блесну, как от неожиданного удара чуть-чуть не выронил из рук удочку… Окунь! Да какой хороший – эдак на все четыреста граммов!
Снова блесна уходит под лодку, еще не вся леска вытянулась вслед за блесной. И тут чувствую, что моя блесна остановилась почти в полводы. Быстро выбираю провисшую леску, и еще один окунь-красавец в моей лодке. Сматываю на катушку почти половину лески, откидываю блесну в сторону от лодки – блесна уходит теперь вниз по дуге, как маятник. И тут же снова удар.
Все это выглядело таким же безумием, как моя давнишняя встреча с окунями на Ахтубе. И здесь так же, как там на Ахтубе, окуни исчезли вдруг: только что были, только что бросались к моей блесне – и все, никаких окуней рядом нет.
Помнится мне и еще одна, правда, не такая буйная, как только что описанные, встреча с окунями… На этот раз все происходило на льду того же Пелусозера, где однажды встретился я с сумасшедшим боем окуней возле Овечьего озера в самом конце сентября…
До того памятного дня над озером висела беспросветная хмарь. Была очень тепло, но серо, без солнца. Тепло опустилось на озеро вдруг, разом растопило весь снег, собравшийся на льду за зиму, правда, не успело еще приподнять сам лед, а потому вода на льду пока никуда не уходила. И в этой талой воде весело плескались только что прибывшие из теплых краев наши сизые чайки.
Но вот что-то изменилось, что-то произошло в небесной канцелярии, и к ночи куда-то убралась вся прежняя хмарь, а там и крупно вызвездилось все небо. Ну, а к утру явился крутой морозец и прочно схватил, приморозил ко льду, всю расплывшуюся было по озеру талую воду. И я тогда, как по паркету, легко вышагивал по морозному льду.
Я шагал к тому же самому Овечьему острову, но что-то меня заставило остановиться и попробовать поискать рыбу у мыса самого ближнего к моему дому Бодунова острова. Я просверлил лунку, удобно устроился возле открывшейся мне воды на своем ящике-шарабане и опустил в лунку мормышку…
Я хорошо знал это место – окунек был здесь всегда, не самый крупный, не в таком уж большом числе, но обязательно был… Мормышка у самого дна, на крючке мормышки мотыль, привезенный сюда аж из самой Москвы. Покачиваю сторожком, опускаю, поднимаю свою снасть – и только совсем потом на крючке оказывается небольшой окунек-палечник.
Что заставило меня не уйти, а отложить в сторону мормышку и вспомнить об удочке, оснащенной блесной? Может быть, память о перволедье, о самых первых выходах на новорожденный лед, когда, бывает, окунь азартно бросается на предложенную ему блесенку?.. Наверное – и явившийся вдруг крепкий ночной морозец, и схваченная снова ледяными оковами вчерашняя, разошедшаяся было от берег до берега вода, и настороженная тишина ледяного утра в жестких красках поднимавшегося над лесом обмороженного случаем солнца – все это и напомнило мне как-то подсознательно щедрое на окуней перволедье.
Блесна уже на дне. Чуть-чуть приподнимаю ее кивком-пружинкой – и тут же удар. И на льду очень приличный окунек-разбойник. Снова блесна уходит в лунку – и снова точно такой увесистый окунек…
Что это? Почему рыба проигнорировала мою мормышку и стала бить мою блесну?.. Мороз. Солнце. Тишина. Как в самое замечательное перволедье… Может быть, в такую погоду что-то меняется и у окуней и им хочется тут чего-то иного, чем копание в придонном иле?.. Может быть, их тормошит, возбуждает именно такое яркое морозное утро?
Может быть, и у меня сегодня все было именно так, как тогда у мыса Бодунова острова в ясное морозное утро, явившееся вдруг после долгой гнетущей хмари. И там окуни отворачивались от мормышки, что непотребно возилась среди придонной мути, и азартно бросались к моей блесне.
Да, все может быть.
Я шел обратной дорогой в раздумье об особенностях поведения рыбы, о мормышках, о блеснах, шел и все время видел вдоль своей тропы лапки-следы, оставленные здесь белыми куропатками. Следов было много. Тут же и совсем свежий след лисовина – он, конечно, интересовался здесь куропатками, но как завершилась эта его охота, я не знал: куропатки давно разлетелись, а лисий след скрылся в кустах. Я же был доволен сегодняшней охотой, которая оставила после себя мне свой главный вопрос: блесна или мормышка?
Что-то случилось в конце концов и со мной в это замечательное утро – видимо, морозец, солнце, бело-голубая тишина новой весны и азартные отряды онежских окуней поделились и со мной своей радостью, своей энергией, и к следующему выходу на лед я уже не рассуждал, с чем именно начинать новый день: с блесной или с мормышкой…
Конечно, блесна! Ибо в этой удивительной снасти определенно таится какая-то особая энергия, какая-то особая сила, заставляющие и тебя самого достойно откликаться на азарт окуневых отрядов.
В эту зиму Пялемское Онего встало только под самый Новый год, так что местные рыбаки как раз в рождественские каникулы и отмечали нынче свой главный праздник–перволедье.
Как я уже упоминал, праздник этот оказался очень щедрым – окуни явились в этот раз по перволедью в таком числе, как не являлись, на памяти старожилов, очень давно. В самом начале перволедья рыба ловилась, по рассказам активных участников события, почти повсюду: выйдешь на глубину, останавливайся в любом месте и дергай окуней. Но, побуйствовав от души с неделю, перволедный окунек вроде бы немного приутих, и тогда надо было его сначала поискать, прежде чем рассчитывать на богатый улов.
Как я уже говорил, снега на льду к нашему приезду с самого перволедья собралось совсем немного, и если ближе к берегу встречались еще нагороженные кое-где ветрами снежные валы, то с самого плесо снег, что выпадал здесь вскоре после перволедья, был почти смыт теми же самыми ветрами, и мне, как следопыту-исследователю, теперь предоставлялась возможность довольно-таки точно установить и конкретные места и даже некоторые обстоятельства рыбной ловли здесь в течение всей зимы.
О том, где именно шел писк рыбы, точно рассказывали старые лунки, приметные и сейчас и по ледяному крошеву и по следам, натоптанным вокруг этих лунок. Одни лунки выглядели совсем сиротливо, потерянно, а вокруг других рыболовами натоптано было много – скорей всего именно здесь рыболовы и встречали свое счастье.
Старые лунки и старые следы, хорошо заметные на льду и сейчас, в конце марта, по причине бесснежной зимы, рассказывали мне не только об удачных находках, но и о самом поиске рыбы… Вот здесь кто-то, видимо, почти сразу отыскал свою удачу – счастливый рыбак вытоптал вокруг этой лунки почти ровный круг диаметром под два метра. А вокруг этого счастливого места, и тоже почти по кругу, метрах в десяти-пятнадцати от него, было насверлено когда-то еще и еще с десяток лунок. Но эти лунки, увы, скорей всего так и не порадовали наших добытчиков – возле них почти совсем не осталось никаких следов: просверлил рыбак здесь лед в желании тоже отыскать свое счастье, подергал-подергал блесну, ничего не нашел и оставил это место. А может быть это и не его завистники, а сам счастливый рыбак, отыскавший сразу свое заветное место, насверлил вкруг него еще и еще лунки в поисках рыбы, когда окунь вдруг перестал интересоваться его снастью и куда-то отошел.
В это утро я не остался возле наших торосов вместе со своими друзьями, а отправился дальше, на глубину, с тайным желанием встретить все-таки пялемского сига. А сиг здесь был вскоре после ледостава, был и в феврале, и совсем перед нами, в начале марта. Он попадался и в сети, интересовался другой раз и блесной.
Все необходимые мне сведения о тех же сигах я уже успел собрать и теперь, встречая на своем пути старые лунки, по следам возле них прикидывал, где бы и мне поискать сегодня свое счастье.
Наше второе утро на Пялемском Онего было таким же тихим и ясным, с таким же хорошим морозцем. Все говорило за то, что вчерашний день мог повториться здесь и сегодня. Но я все-таки искал сегодня не окуней.
И вот первая сегодняшняя лунка. Блесна легко ныряет в ледяной колодец и долго опускается вниз. Наконец дно. Поднимаю блесну, покачиваю, подергиваю ее, останавливаю то у самого дна, то чуть повыше. Подматываю леску на катушку и играю блесной чуть ли не в полводы. Снова опускаю свою снасть на самое дно. Десять, пятнадцать минут моя сиговая блесенка старается привлечь хоть чье-либо внимание. И наконец у самого дна все-таки откликается ей небольшой окунек.
Надеюсь, что этот окунек здесь не один – может быть, это самый первый разведчик, авангард окуневого отряда… Жду еще десять, пятнадцать минут, но так и не нахожу никакого подтверждения тому, что ждет меня здесь встреча с отрядом полосатых охотников.
Подыскиваю новое место, сверлю лед совсем рядом с давнишней и, видимо, очень счастливой когда-то для неизвестного мне рыбака, лункой – здесь вокруг этой лунки снег когда-то был очень сильно вытоптан… И здесь разыскиваю всего-навсего двух полусонных окуньков.
Нет, глубина на этот раз не открыла мне свои тайны. А ведь есть, бывает, заходит сюда очень приличная рыба – добывали здесь на блесну и тяжелых окуней-старожилов, способных сокрушить, казалось бы, очень прочную снасть, и тяжелых, упрямых налимов, и тех же сигов, что могли неожиданно нагрянуть к счастливой для рыболова лунке и оставить ему в награду за терпение и веру в удачу очень приличную дань-подарок.
Возвращаюсь к своим друзьям. У них счастливые лица. Как и вчера, в положенное время, с десяти часов десяти минут до десяти часов тридцати пяти минут окуневый отряд был снова здесь и очень даже интересовался самыми разными блеснами.
Солнце уже достигло своего зенита – оно и сегодня доброе, ясное. На солнце очень тепло, но мороз от лунок все равно пока не отступает и ледок из лунок приходится все время убирать черпачком.
Собираемся домой, идем медленно, никак не торопимся. Я поглядываю назад, туда, где скрывается за нашими островами западный берег моря Онего, где лежит еще одна замечательная земля – Заонежье со своими чудесными губами и озерами. Поглядываю в сторону Заонежья и чувствую, да именно пока только чувствую, а не вижу, как оттуда, с запада начинает чуть приметно выдвигаться к озеру густая серая пелена.
Так и есть – к вечеру заявляется западный ветер, а вслед за ним расплывается по небу темная тяжелая хмарь и тут же прячет в себе закатное солнце. Ну, а к ночи, как и положено при таком изменении погоды, вместе с ветром приходят к нам и первые заряды плотного сырого снега. Западный ветер тут же прогоняет мороз, справлявший здесь до этого один из последних своих праздников, и вместе с густым снегом приносит тепло.
К утру ничего не меняется за окном нашего уютного жилища: тот же шквальный ветер, та же тяжелая стена слепого снега – в такую погоду вряд ли очень комфортно промышлять на льду пустяшную рыбешку. И мои попутчики остаются пока дома, я же намерен добраться до наших торосов, чтобы и сегодня поискать ответ на вопрос: блесна или мормышка?
Идти трудно. Борюсь со снегом, отворачиваю все время в сторону лицо и постоянно теряю тропу, которую снег успел занести. Тропу угадываю только по прежней памяти: раз угадаешь, другой раз – нет, и тогда снова месишь и месишь вязкую снежную кашу своими сапогами.
Наконец торосы – через снег их видишь только тогда, когда почти упираешься в них…Где-то здесь были мои счастливые лунки. Сверлю лед. Усаживаюсь на стульчик, спасая собой от ветра и снега только открывшуюся воду. Вода уже не мерзнет в лунке – к нам наконец пришло тепло, а вот снег запечатывает собой открывшуюся воду почти тут же.
О мормышке пока не вспоминаю. Да и не удастся сейчас в этой снежной круговерти как следует поиграть такой изящной снастью. Блесна, моя сиговая, узенькая счастливая блесенка очень ловко проскальзывает между комьями снега, забившими лунку. Леска вытянута, блесна на дне. Приподнимаю блесну, постукиваю ею по дну, покачиваю у самого дна. И тут же удар-поклевка… Из снежной каши, успевшей снова забить всю лунку, на свет божий выныривает окунек – хороший, тяжеленький, такой же, как в первый день моей встречи с озером.
Блесна снова добирается до дна, и снова удар-поклевка.
Снежный шквал, сплошная тяжелая хмарь, никакого солнца, никакого напоминания о недавнем ярком, будоражащем и тебя и рыбу дне – казалось бы, рыба должна была забыть недавний праздник и притихнуть что ли, переждать непогоду. Ан, нет - окунь и сегодня, в самую что ни на есть неподходящую для него, совсем не окуневую погоду, как вчера и позавчера продолжает праздновать свой яркий, безудержный праздник…И окуни бьют мою блесну раз за разом, не обращая внимания на то, что их собратья, обольщенные яркой металлической полоской, куда-то бесследно исчезали.
Клев окончился. Добираюсь до часов – так и есть, уже без двадцати одиннадцать. Свое строгое расписание наши окуни выдержали и в этот раз. Еще какое-то время остаюсь возле притихшей разом лунки. Затем сверлю еще одну лунку в стороне, проверяю и это место. Ничего нет и здесь.
Погода явно не располагает к тому блаженству, какое находили мы вчера и позавчера здесь, на льду, под добрым весенним солнцем…Домой добираться легче – на этот раз ветер и снег в спину…Выкладываю в тазик сегодняшний улов и удивляю своих спутников, так и нерешившихся сегодня выйти на лед. Да и не только они остались нынче дома. Не появились сегодня на льду и рыбаки из Кондопоги, что прибыли сюда вчера вечером. Нет, они не уехали обратно – их машины на месте, но сумасшедшая погода напугала, кажется, как следует и их.
А вот наши окуни, уже собравшиеся в свои весенние отряды, негодной погоды, нагрянувшей вдруг после чудесных ярких дней, как видите, совсем не испугались.

***1***

РЫБНАЯ ЛОВЛЯ ПО-РУССКИ

Этот рассказ я назвал «Рыбная ловля по-русски» - именно рыбная ловля, а не рыбалка, ибо под рыбалкой в последнее время мы стали понимать не то замечательное состояние-увлечение, которому и до сих пор откровенно отдаются очень многие наши сограждане, а лишь нечто, увы, сопутствующее ныне рыбной ловле: праздное пребывание на берегу водоема, азартное потягивание из воды добычи, а далее бурное чревоугодие с обязательным возлиянием. Все это ныне и именуется рыбалкой, которую и устраивают теперь чаще только для того, чтобы вот так вот и отвлечься от недельного напряжения на работе и постараться снять накопившийся стресс. Я же буду рассказывать только о рыбной ловле, которую привелось мне встретить в стране Суоми и которая по-своему, по-русски, хранится еще нашей землей.

Об озерах Финляндии и об их удивительных обитателях знал я кое-что еще по старым книгам, изданным в начале прошлого века. Эти книги, к счастью, писались не писателями, как теперь называют всяких авторов почти любого печатного продукта, а рыболовами, действительно увлеченными своим делом, повидавшими много самых разных рек и озер и не скрывавшими своих успехов и поражений. Вот этот самый, личный опыт автора, описание ярких, удивительных встреч с теми же щуками, лещами… и составляют, на мой взгляд, главную ценность нашей русской рыболовной литературы.
Кстати говоря, такой же личный опыт авторов находили мы раньше и в книгах, посвященных тому же огороду, саду, пчелам. Это уже потом, когда написание книг стало известно многим, как достаточно хлебное дело, у нас и появились такие определения «писательского продукта», как компиляция, а там и плагиат. И что удивительно, число непонятно откуда взявшихся авторов, переписывающих друг у друга частично, а то и полностью «оригинальные» произведения, посвященные огородным грядкам, саду, пчелам и той же рыбной ловле, не смотря на весьма определенную критику со стороны людей, авторитетных в этом деле, росло и росло. Грешен я, покупал, собирал почти все книги, издаваемые у нас по охоте, рыбной ловле, огородничеству, садоводству и пчеловодству. Правда, в последнее время это свое занятие я оставил, но все равно собралось у меня к сегодняшнему дню изданий по интересующим меня темам, пожалуй что, на приличную библиотеку.
Вот почему с таким удивлением осматривал я книжную полку в доме моего знакомого рыболова-финна, где отыскал всего-навсего одну единственную книгу, посвященную рыбной ловле в стране Суоми. Это было солидное, видимо, дорогое издание – книги в Финляндии тогда казались мне очень дорогими. Я внимательно перелистал всю книгу и убедился, что такого одного единственного справочного пособия действительно хватит любому человеку, собравшемуся ловить рыбу в этой стране.
Здесь были краткие, но точные описания всех обитателей рек, озер и Балтийского моря, были описания всех снастей, всех способов ловли. Все описания сопровождались очень точными рисунками. И даже у меня, почти не знавшего финского языка, осталось, пожалуй, полное удовлетворение от такого фундаментального издания.
Конечно, не было здесь рыболовных рассказов, не было переживаний автора при встрече с теми или иными обитателями местных вод, но финнам я прощал такое упущение – люди они куда более сдержанные, чем мы, куда более прагматичные: если занимаешься рыбной ловлей, то будь добр, прежде всего лови рыбу, а что касается восходов и закатов, красок воды и неба, то для этого моим друзьям-финнам, наверное, совсем не обязательно брать в руки удочки или спиннинг.
Что еще извлек я из этой финской рыболовной энциклопедии…Здесь были описания не только вполне спортивных, с нашей точки зрения, снастей и способов ловли – в книге рассказывалось и о ловле рыбы сетями, катисками, и что меня удивило больше всего, здесь была и острога и специальное устройство для разведения огня на носу лодки – словом, было с точностью хорошей инструкции описано т.н. лучение рыбы.
Я поинтересовался у своего финского коллеги, как относятся в Финляндии к этой самой остроге, и получил вполне разумный ответ: осенью, когда вода становится совсем прозрачной и когда многие рыбы в преддверие холодов идут в берег, острога – вполне достойный способ охоты. Это традиционный способ охоты за рыбой у финном – и почему его надо забывать? Пожалуйста, если интересуешься такой охотой, свободно покупай в магазине острогу, затем приобретай разрешение на такую охоту и отправляйся со своим орудие лова на воду, но отправляйся только в определенные места и в определенные для такой охоты время, т.е. обязательно соблюдай установленный здесь порядок. И конечно, никаких автомобильных аккумуляторов в лодке, никаких автомобильных фар, как принято при таком браконьерстве в той же Карелии, а прикрепляй к носу лодки специальное устройство, нечто вроде открытого очага, и разводи здесь огонь-луч из смолистых корней той же сосны. Т.е. возвращайся обратно в прежние времена, чувствуй себя старинным рыбаком – финном или карелом, пытай свое счастье и понимай, как трудно давалась твоим предкам каждая добыча, сколько она требовала хотя бы той же подготовки к этой охоте.
Я был полностью согласен со своим финским товарищем в его оценке т.н. браконьерской, по нашим меркам, снасти и способа добычи. Да, финны нашли пути сохранить свой исторический опыт, научились помнить жизнь своей земли. А у нас?.. А у нас в той же Карелии острогу по-прежнему помнят и частенько достают ее для охоты. И охотятся с этим очень грозным оружием в руках непорядочные, жадные люди и не в специально выделенном месте, не в строго оговоренное время, а там и тогда, когда добыть острогой можно много рыбы.
Бьют у нас острогой прежде всего нерестящуюся щуку. И угомонить таких добытчиков бывает порой очень непросто: никакого надзора за водоемом тут обычно и нет, а обращаться к совести таких нарушителей пустое дело. Пребывает наш народишко по многим, в том числе и не всегда зависящим от него самого, причинам часто в состоянии существа хищного: мол, лови, дави, вали… Ну, как тут управиться с таким разбоем.
Тогда в Финляндии, в магазине, где я внимательно осматривал вполне прилично сработанную острогу для добычи рыбы, вспомнился мне один молодой мужик, что обычно приезжал из Петрозаводска в свою деревню, где зимовала его престарелая матушка, как раз к нересту щуки. И, особо не скрываясь, бил он этих щук острогой столько, сколько мог унести домой. Помнится, как этот добытчик Володя однажды хвастался мне, что вот меньше чем за неделю набил чуть ли не полторы сотни щук… Ради чего?.. Прежде всего ради щучьей икры – наш добытчик увез в тот раз в Петрозаводск здоровенный бидон этого самого местного деликатеса. А сама рыба? Выпотрошенных щук солила и складывала в кадушки его мамаша – в запас на лето, когда некому будет поймать ей ни окуня, ни щуки на рыбный пирог, рыбник. Но всю заготовленную рыбу старушка так и не успела перевести на рыбные пироги – с летней жарой кадушка с щуками закисла, а там испорченная рыба оказалась в заливе, что за родовым домом наших героев. О таком бесславном конце осторожной охоты, устроенной в эту весну на нашей речке, узнал я совсем случайно – заглянул на своей лодке-кижанке в знакомый залив и меня чуть не вывернуло от запаха тухлятины – у старушки не было сил бросить испорченную рыбу подальше в воду и она оставила ее почти что на самом берегу.
Вот и вся наша острожная разбойная охота по весне…
А осенью, когда опускаются на озеро первые слепые от темени ночи?.. Тут и пойдут гулять по воде лучи автомобильных фар: то там, то здесь, то далеко, то совсем под твоим берегом. Как-то прибывшие на свою разбойную охоту рыбаки, видимо, не достучавшись ко мне, потихоньку отвели от берега мою лодку, а к утру, пока я еще не пробудился, поставили ее на место. Нет, эти ночные тати были не до конца испорченными людьми: за лодку, которой попользовались, они расплатились со мной, оставив в носу посудинки, как плату-дань, здоровущего леща. Только вот не успели мои ночные визитеры вымыть саму лодку, и я по крови и слизи на дне и по бортам лодки смог довольно-таки точно представить себе картину ночного побоища, в котором волей-неволей поучаствовала и моя кижанка.
Ну, какой тут этнографический эксперимент со старинной стастью, что весьма удается в стране Суоми?! Мы пока и без разрешений, и без строгих напутствий не забываем, когда и где можно вычерпать из водоемы чуть ли не всю рыбу.
Мой финский знакомый, товарищ по увлечению рыбной ловлей, не занимается зимой ни мормышкой, ни блесной. Блесны, воблеры, спиннинг – все то будет летом здесь, у островов Балтийского моря, а по зиме свой рыбацкий дух мой коллега поддерживает только сетями…
Сети свободно продаются в магазине – выбирай любую на любую рыбу. Затем приобретай в банке билет-разрешение, стоимость которого зависит прежде всего от количества сетей, которые ты собираешься пустить в тоже Балтийское море. А дальше, запомнив разрешенные места и разрешенное время ловли и соблюдая все условия и запреты, пожалуйста, пускай сети на того же балтийского сига.
Сеть у моего знакомого стоит подо льдом в нескольких километрах от берега. Туда, к сетке мы добираемся сначала на машине по нормальной финской дороге, которой положено находиться в отличном состоянии в любое время года. Машину оставляем возле дороги, снимаем с багажника лыжи и уже на лыжах уходим по льду залива.
С собой только рюкзачок – для рыбы и для термоса с кофе и бутербродов – после того, как сеть будет проверена, мы разведем на островке небольшой костерок-тепличку, подкрепимся, а потом и подрубим несколько худосочных осинок для зайцев – мои здешние друзья не только рыбаки, но еще и охотники…
Тяжелая пешня, широкая лопата- черпак с отверстиями для того, чтобы очистить прорубь ото льда – все это остается здесь, на льду, в море, тут же на пешне и черенке лопаты и прочная веревка, которую пропускают под лед, чтобы вернуть проверенную сеть обратно.
Конечно, я удивлен, но для приличия только про себя – нельзя мне еще раз подтверждать здесь наше доморощенное варварство, когда ничего не оставишь на том же льду, когда и за сеткой, пущенной в воду, надо все время приглядывать, чтобы кто не упер. А тут и пешня, и черпак-лопата, и веревка – все новенькое, как будто только что из магазина, и сама сеть остаются вдали от берега одни без надзора целую неделю.
Улов в этот раз невелик – всего тройка сигов. Сегодня, после возвращения домой с рыбной ловли, их подсолят, а затем и закоптят - и вечером, пожалуйста, на сига горячего копчения.
Вот и вся сетевая ловля по зиме в здешних местах
За сигами горячего копчения мой финский знакомый вспоминает летнюю рыбную ловлю. Там другое дело – тогда надо идти к островам, оставлять свой катерок на заранее отведенном ему причале и, вооружившись спиннингом, обходить остров… Ловля обычная, известная нам по тем же губам и островам Онежского озера. Блесна отправляется подальше от берега, на глубину, а затем не спеша возвращается обратно. Вспоминаются тут гранитные, суровые берега нашего озера-моря, вспоминаются острова и поднявшиеся высоко над ними боры-черничники. Все эти места у нас еще не обжиты до конца, не окультурены, и встреча с ними всегда как встреча с самой первозданностью… А что здесь, у финнов?
Года через два после первого знакомства с зимней Финляндией привелось мне побывать здесь и по летнему времени.
Машина доставляет нас к причалу, к скромному, но деловому катеру, которым на паях владеют мой знакомый и два его товарища. Рубка, палуба сзади за рубкой, внизу двухместная каюта. Идем по Балтийскому морю к дальним островам архипелага. Погода чудесная – полный штиль, мирное солнце. Наконец причал у лобастого гранитного берега. В гранит посажен стальной стержень – за него и чалимся. У нашего катера свой именной причал. Пока мы готовим снасти, рядом с нами причаливает еще один, почти точно такой же катер. Это знакомые и Ялмари и его друзей. Но рыболов среди них, по-моему, нет – весь день они проведут только на своем катере.
Рыболовы пока только одни мы с Ялмари. Мне вручается спиннинг и пакетик с блеснами. Удилище, катушка – это передается мне только на время, на прокат, а вот пакетик с блеснами – это подарок.
Не раз отмечал я, как мои знакомые рыболовы-финны почти перед каждой (все-таки довольно редкой для них) рыбной ловлей прежде всего отправляются в магазин и приобретают там хоть какие-то, но новые снасти, которыми обязательно похвастаются потом перед друзьями. На этот раз заведенное здесь правило не обошло и меня – в подарок мне несколько довольно-таки дорогих, только что появившихся в продаже, блесен-лепестков.
У блесен весьма тяжелые грузы над крючками, сразу под лепестками. Лепестки узкие – по-моему они лучше подошли бы для быстрой реки – такими блеснами неплохо половить именно на течении. А здесь, в море, у острова, как в озере, лучше бы блесны с лепестками пошире, поупористей… Но дареному коню в зубы не смотрят.
Минуем кряжистые сосенки, поднявшиеся среди морских ветров над гранитом острова. От сосенок до обреза воды метров пятьдесят-семьдесят. И весь этот берег сплошь застелен жестковатой травой, больше похожей на низкорослые кустарники – карлики. Но это все-таки трава… Какая?.. Я тогда почему-то не задумался над этим, а сейчас точно вспомнить эти травянистые растения уже не могу. Тогда я больше был занят выбором места, где первый раз отправить свою блесну в морскую глубину.
И глубина, действительно, начиналась сразу от берега: у берега с метр - полтора шириной покачивалась вместе с приливной волной полоса водяных растений, а далее нагромождение камней круто сваливалось в темноту.
Спиннинговая ловля здесь довольно-таки проста: блесна посылается как можно дальше от берега, а затем эту блесну ты возвращаешь обратно, ведя обязательно как можно ближе ко дну. Моя тяжелая блесенка-лепесток это указание соблюдала, и ее крючок то и дело чиркал на дне по камням.
Один, другой, третий заброс – и только тут самый первый мой окунек, дань седой Балтики… Окунек средних размеров: весом граммов на триста и очень светлый. Такие окуни бывают только в прозрачной воде с таким же, как сейчас их одежда, светлым дном.
Управляюсь с пойманной рыбой и только тут отмечаю, что стою не просто на берегу у края воды, а на тропинке, видимо, давно намеченной здесь не одним любителем рыбной ловли. На тропинке почти нет никакой растительности, а вот рядом с ней, и справа, и слева, никем не смятая все та же самая трава-кустарнички, что первозданно выстилает все пространство от сосенок, тесно поднявшихся над островом, до самой воды. Значит, все любители рыбной ловли передвигаются тут вдоль берега только по этой тропе, а потому и не мнут, не портят остальной травяной покров.
Двигаюсь дальше по подаренной мне тропе и замечаю, что эта тропа еще и отмечена цветными ленточками. Ленточки, видимо, из какого-то мягкого пластика и прочно удерживаются среди травы-кустиков. Эти ленточки как указатели, куда можно, куда нельзя здесь наступать ногой.
Такой порядок меня не беспокоит, никак вроде бы и не ограничивает меня в моем передвижении: тропа достаточно широка и проложена вдоль берега как раз так, как удобней всего передвигаться здесь такому вот рыболову, как я… Ну, а чуть позже встречаются мне на тропе и молодые хозяева этой земли – ребята, добровольные защитники природы, как называют их здесь в Финляндии, обходят остров и проверяют свои ленточки-указатели. Защитники природы рассказывают мне, что иногда им приходится и подправлять эту тропу, размещать ленточки-указатели немного в другом месте – бывает, что они убеждаются по следам, оставленным вдруг не на самой тропе, а рядом с ней, что здесь тропа указана ими не очень удобно для людей, и тогда свой прежний проект они согласно изменяют. Сегодня выходной день, сегодня здесь будет много людей, которые тоже должны знать, что можно, а что нельзя тут, на острове, который при всем хозяйском внимании людей, пекущихся о его благополучии, никак не кажется слишком окультуренным. И даже аккуратная поленница дров, ровненько напиленных сухих сосновых веток и сложенных возле костра-очага, предназначенного для всех посетителей острова, никак не кажется чем-то инородным среди золотистых стволов сосенок и никем не обиженного борового мха. И даже общественный туалет, сработанный из досочек-вагонки, покрашенных под цвет сосновых стволов, не очень напоминает о людях, которые давно выбрали это место для своего воскресного отдыха.
Расстаюсь с молодыми людьми, защитниками родной природы, что отправились дальше подправлять вдоль тропы свои ленточки-указатели, и добираюсь наконец до скал…
Скалы не очень высокие, но между ними щели-колодцы, где лениво покачивается язык штилевого прибоя…
Такие узкие гранитные колодцы между скалами я встретил впервые в Карелии, на Укшезере, в Сургубе. К ним нельзя было близко подойти – мешали отвесные стены – этой прозрачной водой можно было любоваться только с высоты в несколько метров. И в этой узкой щели-колодце с удивлением обнаружил я большущих окуней – и таких окуней здесь было довольно-таки много.
Чем было такое естественное убежище для этих рыб-окуней: местом отдыха, отстоя в перерывах между охотами, или же охотничьей засадой? Тогда у меня с собой, как и теперь, тоже был спиннинг. Я отправил свою блесну в воду, не спеша стал подводить ее к окуням, собравшимся в своем колодце… Никакой реакции… Значит, сыты – значит, они здесь, в колодце, не в охотничьей засаде, на отдыхе.
Дальше забрасывать на глубину блесну я не стал, а просто опустил ее сверху в щель-колодец. Блесенка, легкий, отзывчивый на любое движение, лепесток, уходя на дно, сверкнул раз, два, три своим золотистым металлическим блеском…и тут же оказался в пасти окуня-разбойника.
Окунь был так велик, что я его не без труда извлек сначала из воды, а затем волоком по гранитной стене подтянул к себе.
Изучать дальше настроение окуней, собравшихся тогда в своем колодце, я не стал – оставил их в покое. А вот теперь, здесь на острове, поднявшегося когда-то среди волн Балтийского моря, очень даже хотел поискать окуней именно в здесь, щели-колодце. И одну такую сговорчивую рыбку я все-таки поймал.
Вот так, только с двумя окунями, и явился я пред светлые очи своего друга-финна, показавшего мне в свое время, как разыскивают подо льдом зимнего сига, а теперь вот доставившего меня на рыбную ловлю на остров Балтийского моря… У моего же друга Яльмари дела были не на много лучше, чем у меня: ему досталась вообще только одна единственная рыбина, но это рыбина была уже не окунем, а кумжой, правда, совсем небольшой – всего на какие-то полкилограмма. Эту кумжу, как трофей более достойный, отправили в холодильник, что был при нашем катере, ну, а моих окуньков-разбойников мы испекли на решетке очага и с аппетитом употребили на обед…Словом день этот закончился бы совсем чудесно, если бы не одно горькое событие, виновником которого волей-неволей стал прежде всего я сам…
Закончив обследовать гранитные щели-колодцы, я спустился со скалы и отправился дальше по тропе, огибавшей остров и приводившей в конце концов к тому самому месту, где стоял наш катер. И как раз тут впереди меня из прибрежной травы на воду поспешно выбралась утка, а следом за ней, чуть ли не приклеившись к ее хвосту, плотной кучкой оказались на воде и ее малые утята…
Я остановился, не желая дальше пугать утиное семейство. И утка, видимо, поняла, что большой опасности от меня не исходит, но все-таки не повернула к берегу, а продолжала оставаться на открытой воде…И тут откуда-то сверху к утке и ее утятам ястребом опустилась большущая чайка. Скорей всего это была именно серебристая чайка, не брезгующая частенько охотой за чужими птенцами…
Утка, видимо, еще не успела оценить опасность и подать сигнал тревоги, как чайка-ястреб ухватила клювом утенка и быстро поднялась с добычей над водой… И что меня, знавшего в общих чертах, как положено вести себя нашим уткам, особенно удивило: даже после атаки врага, унесшего у нее утенка, утка-мамаша не подала сигнал тревоги, не кинулась к спасительному берегу, ее утята не нырнули в воду, а вместе с незадачливой матерью продолжали не спеша двигаться куда-то дальше, как будто только что не произошло ничего особенного.
Я совсем присел на тропу, чтобы уже никак не пугать утиное семейство, долго ждал, что будет дальше, и только после этого утка соизволила вспомнить о спасительном береге, где среди густой травы пернатым врагам уже не так легко отыскать малых утят.
Это события я с грустью вспоминаю до сих пор, определенно считаю и себя, побеспокоившего утиное семейство, спугнувшего, вынудившего его выбраться на воду, пожалуй, главным виновником всего происшедшего.
Увы, такова жизнь: частенько мы волей-неволей, всего лишь по той причине, что мы просто есть, просто бродим по своим, и пусть точно определенным тропам, становимся причиной совсем не обязательных в иных случаях, потерь в природе…
Другого свидания с Балтийским морем в Финляндии мне пока не представилось. Но и этого одного, наверное, хватит, чтобы как-то оценить, что делают финны для своей земли, для своих воды… И возле такой воды действительно можно как следует отдохнуть
душой и телом после рабочей недели… Спасибо тебе, Финляндия, спасибо вам, мои друзья-финны – живите и дальше своей старательно устроенной жизнью… Мне же возвращаться домой в Карелию, где ждет меня несколько другая жизнь и другая рыбная ловля. И именно с этой рыбной ловлей по-русски и предлагаю я познакомить своего друга Ялмари…. Ялмари обещает обязательно приехать ко мне в тайгу и в конце концов слово свое сдерживает.
Я жду Ялмари в своем собственном доме на берегу Пелусозера. В этом доме я провел не один год, возвращаясь сюда всякий раз еще в самом конце зимы и расставаясь со своим жилищем на зиму только перед самыми холодами. Так продолжалось больше десяти лет. Но теперь мой дом почти сирота. Я приезжаю сюда нынче совсем редко, чаще здесь бывают мои сыновья, они-то и приносят мне известия, как там, в тайге, чувствует себя сейчас мое прежнее доброе жилище.
Нередко сыновья привозят мне с берегов Пелусозера и очень приятные для меня письма-благодарности от неизвестных мне людей, которые в своих путешествиях останавливались в моем доме. Такие посетители не приносят с собой никакого вреда гостеприимному для них жилищу – больше того, кто-то еще и убирает кой-какой мусор, оставшийся от других заезжих квартирантов, которые могут не утруждать себя даже уборкой за собой.
Сейчас, ожидая Ялмари, я прибыл на Пелусозеро заранее, чтобы навести хоть какой-то порядок, чтобы не ударить в грязь лицом перед страной Суоми, которая имеет право вслух гордиться даже своим самым чистым в Европе снегом.
Прежде всего инспектирую баню. Очаг в бане подправил в прошлом году мой младший сын – баня нормально топится. Ведра для бани и все остальное, необходимое для банного ритуала, в этот раз я привез с собой на своем трудяге уазике-буханке. Баня у меня топится по-черному. Кого-то эта особенность моего сооружения, предназначенного для высококачественного банного отдыха, может сначала и напугать, но только не жителя Финляндии, где баня по-черному, с дымом внутрь, считается самой дорогой баней… Словом, с баней у меня пока все в порядке.

***2***

(Рыбная ловля по-русски)

Увы, мои прежние лодки меня в этот раз так и не дождались… Старая лодка, которую мои сыновья сразу окрестили «щукой», и которая шустро ходила под мотором, сгнила, а другую лодочку-кижанку, у которой корма и нос на одно лицо, чуть ли не перед самым моим приездом какие-то тати, прибывшие сюда с машиной, на глазах у всех местных жителей-дачников просто умыкнули и куда-то увезли.
Моя соседка, Дина Михайловна, уроженка нашей деревни, а ныне петрозаводская пенсионерка, тут же, как только я прибыл в Пелусозеро, шепотом сообщила мне, что она, мол, знает, кто и куда увез мою лодку, но ни за что не скажет.
Что делать – здешний народец давно живет круговой порукой, а вместе с тем и не очень уважаемым мною промыслом – умыканием чужого имущества, оставшегося почему-либо без прежнего хозяина.
Когда-то такую особенность здешних своих соседей пытался объяснить я социально-биологической особенностью местного населения, никогда не жившего в бытовой роскоши: мол, если прежний хозяин оставил что-то, что может пригодиться и пусть не сегодня, а когда-то в будущем, то зачем этому оставленному пропадать зря… Вроде бы все это можно понять и объяснить. Но эта логика, по моему разуму, требовала и относительно честности от соседей, подобравших в надежде, что ты не схватишься, что-то из твоего имущества: ну, взял, ну, попользовался, но явился вдруг хозяин, скажи ему, что его весла от лодки, его кастрюли-миски, его ведра из бани, его кочерга и даже лопата для хлеба и рыбных пирогов, на которой и положено отправлять в печь подобные изделия, - мол, все это у меня, мол, если надо, то верну обратно. А то лучше сам, без всяких разговоров, верни на место в дом все, что успел там позаимствовать, если прибыл домой хозяин… Ан, нет… Держат мои соседи у себя по домам все мое прежнее имущество и молчат, будто и не знают, не ведают, куда что делось из моего дома. Я же жалею их и, прощая, молчу: не хочу портить себе те несколько дней на берегу озера, которые могут быть в этот раз очень счастливыми для меня.
Бог с ними – он им судья. Но все равно как-то неприятно, нехорошо: увидишь те же весла, когда-то старательно выделанные вот этими самыми руками, отворачиваешься сам от дорого тебе предмета – вроде как бы и не они, твои соседи, уволокли у тебя из дома все до последнего гвоздя, до пробок-предохранителей от электрического счетчика,.. а ты сам вроде бы как-то и виноват перед ними в том, что стали они, якобы, по твоей вине этими самыми умыкателями.
Те несколько дней, что остались мне до встречи друга-финна, употребил я и на частичное восстановление хозяйства… Ну, Бог с ней куда-то утащенной лодкой-кижанкой – у меня в машине лодка-резинка «Кайман 3» с трёхсильным подвесным мотором «Джонсон». Обойдемся этой посудинкой. А вот свою собственную кочергу к печи и свою собственную лопату для рыбников пришлось мне все-таки чуть ли не со слезами выпрашивать обратно все у той же соседки-дачницы, еще больше раздобревшей на пенсионных хлебах.
Кочергой и лопатой я наконец обзавелся, муку и все остальное для приготовления нашей традиционной пищи из рыбы: ухи, рыбных пирогов-рыбников, жареных окуней, - я привез с собой. В конце концов все более-менее устроил и даже дом вокруг окосил тоже привезенной с собой косой- избавил его от травы, поднявшейся вокруг чуть ли не в рост человека, а там и отправился встречать своего иностранного друга…
Наша, забытая Богом деревушку, которую ее прежние обитатели, а ныне просто дачники, вспоминают теперь только по летнему времени, моего финского друга совсем не удивила. Он рассказывает, что у них, на севере Финляндии, еще к восьмидесятым годам обезлюдило много поселений, где до этого жили люди, заготавливавшие лес. Лес вокруг вырубили, не стало работы и безработные лесорубы переселились в соседнюю Швецию, но свои прежние, осиротевшие ныне, дома помнили и каждый год летом на время отпуска приезжали только сюда, на родину. Словом, такие дачники-кочевники известны были и в Финляндии.
Мне хочется спросить Ялмари, как сохраняются оставленные хозяевами дома, кто сторожит их, следит за ними, но я не хочу лишний раз расстраивать себя – я заранее знаю, что сравнение нашей здешней жизни, где теперь ничего не оставишь без присмотра, с жизнью Финляндии будет явно не в нашу пользу.
Совсем не напугал моего гостя и мой старый дом, некогда крепостью-красавцем поднявшийся здесь над озерной водой, а теперь осевший на одну сторону и давно просивший капитального ремонта… Ялмари – потомственный столяр-краснодеревщих, внук финского фермера, так что такие же дома, как у нас в деревушке, помнит еще с детства. Этот уже потом, когда явился интерес к современным жилищам, прежние дома, рубленные когда-то, как и у нас, топором из леса-кругляка, стали забываться, но и сейчас у кое-кого из фермеров еще остаются, несут свою хозяйственную службу старые, в основном подсобные постройки, сработанные точно так же, как и наши сараи, амбары…
Ялмари с топором в руках обходит весь мой дом и, время от времени постукивая обухом топора по бревнам, по торцам сруба, пощелкивает языком и негромко повторяет свое финское одобрительное «хюве, хюве» - хорошо, хорошо.
Если такой дом немного восстановить, то у них, в стране Суоми, он мог бы стоить больших денег. Сейчас самый дорогой дом у них в сельской местности вот такой, сложенный из кругляка. В таком доме из хорошего леса более здоровая жизнь, чем в современном жилище из современного материала. Но хорошего леса, годного для такого строительства, в Финляндии уже почти нет…
Следующий день мы встречаем на воде. У Ялмари в руках спиннинг, но он почему-то не очень торопится обловить все подходящие для щучьих засад места – мой гость просто сидит в лодке и, как зачарованный, смотрит на воду и на берега озера, к которому почти со всех сторон надвинулась самая настоящая тайга.
Берега нашего озера действительно немного диковатые для нового здесь человека – ты не спеша ведешь лодку вдоль сплошной стены темных, угрюмых елей и нет-нет да и ловишь себя на мысли, что очень может быть, сейчас вот из-за этих еловых стволов покажется какой-нибудь таежный зверь, хозяин здешних мест.
- Есть ли у вас медведи? – интересуется мой гость.
- Есть.
- Много?
- Сейчас, когда людей здесь стало поменьше, медведей прибавилось.
- И ты их часто видишь? – продолжает расспрашивать меня Ялмари.
- Бывает, что и встретишь, но редко. Медведь осторожный зверь, просто так на глаза человеку не попадется.
Первые медвежьи следы мы встретили на следующий день по дороге на Чебусозеро. Именно этот таежную воду я и хотел прежде всего показать своему финскому гостю.
От моего дома до Чебусозера километра четыре с половиной. Сначала на лодке добираемся мы в самый угол залива, оставляем там лодку и по тропе, почти совсем заплутавшей в зарослях малины, добираемся до небольшого мохового болотца…Здесь наша тропа обходит болотные кочки стороной, по сухому месту, то и дело огибая стволы могучих елок. Наконец мы выходим на дорогу.
Дорога тоже давнишняя, уже забытая даже тракторами-вездеходами, которые бывали здесь самыми последними, вывозя бочки с сосновой смолой-живицей, собранной химиками-смолокурами… Смолокуров в наших местах давно уже нет. О них напомнят тебе сейчас разве что старые следы-елочки, порезы на сосновых стволах, давно заплывшие потемневшей от времени смолой…
Старая, замытая со временем тракторная колея тонет теперь в болотце, которое когда-то старалась обойти, затем все-таки выбирается из болотной грязи, поднимается вверх по склону бугра и сразу оказывается в плену у перестоявшего все свои лесорубные сроки векового елового лога.
Здесь то и дело приходится нам обходить по черничным кочкам расплывшиеся во всю ширину дороги глубокие лужи-лывы с застоявшейся, гнилой водой, а следом и перебираться через давно перегородившие лесную дорогу упавшие на землю деревья.
Тогда, когда эту догу помнили люди, упавшие деревья тоже нередко перегораживали путь и пешему, и тем же тракторам, вывозившим из тайги смолу. И о том, как обходились тогда с этими препятствиями, точно рассказывают уже подгнивающие обрубки тех же еловых стволов, торчащие теперь из кустов малины и частого придорожного ельника – здесь когда-то человек, встретивший препятствие, брал в руки топор и обрубал упавший ствол справа и слева от своей дороги. Мы же теперь просто перебираемся через такой завал и идем дальше – у нас не так много времени, чтобы чистить дорогу, да и не собираемся мы пользоваться этой дорогой в дальнейшем. Конечно, следовало бы подумать о тех, кто, может быть, когда-то, как мы сейчас, заглянет сюда, но случится ли такое в обозримом будущем…
Наверное, только кислые, давно зазеленевшие лужи-лывы и упавшие деревья, перегородившие наш путь, и остались бы в памяти о нашем путешествии по этой горе-дороге, если бы не рябчики, что то и дело шумно, весело взлетали совсем рядом с нами. Здесь птицы кормились на ягодниках и, подпустив нас совсем близко, веером разлетались в разные стороны и, не зная, пожалуй, ничего плохого о людях, почти тут же тыкались в попавшиеся им на пути елки и открыто рассаживались там по ветвям..
Ялмари сначала вздрагивал, когда рябчики неожиданно, с шумом вырывались чуть ли не из-под ног, а затем, догадавшись, в чем дело, после каждой встречи с потревоженными нами птицами, останавливался и старался высмотреть этих таежных петушков и курочек в елках, где они только что скрылись.
- Хюве – хюве, хорошо – хорошо. Живой лес, когда в лесу живет много птиц.
Но рябчиками были не последними обитателями нашей тайги, которые так радовали моего финского друга…
Вскоре ели понемногу отступили назад, и вместо густо зеленых разлохмаченных черничных кочек, рядом с золотистыми сосенками, что в свою очередь обступили теперь нашу дорогу, повсюду расстелился седой упругий мох бора-беломошника. И среди этого седого мха тут же загорелись рубиновыми огоньками ягоды брусники.
Конечно, мы не могли не остановиться и не поклониться этой чудесной ягоде, хранящей в себе тепло летнего соснового бора.
Ялмари набрал целую горсть только-только созревшей брусники, держал эти ягоды в руке перед собой, как очень дорогой и неожиданный подарок, и все время негромко повторял:
- Хюве-хюве. Настоящая тайга, ягода настоящей тайги…
И тут, будто в ответ на его «хюве-хюве», чуть в стороне от дороги с громким шумом сорвался настоящий хозяин этих заповедных угодий – петух-глухарь.
Даже я вроде бы вздрогнул от неожиданного грохота глухариных крыльев… Угрюмый таежный петух-отшельник, увы, не показался нам, хотя мы очень старались рассмотреть его среди сосновых стволов…А мой гость так и продолжал стоять, держа в вытянутой руке горсть брусники, и на этот раз от сильного удивления даже не произнес вслух свое одобрительное «хюве-хюве».
Я объяснил Ялмари, что вот так вот неожиданно, громко, сильно и срывается всякий раз с земли таежный петух-глухарь, и что здесь глухарей в общем-то не так уж и мало. А как чудесно токуют, играют здесь свои колдовские весенние игры эти птицы! И вообще, если в тайге живет глухарь, значит, наша тайга еще помнит всю свою историю.
Расстаемся с бором-беломошником, оставляем позади веселые сосенки и снова спускаемся вслед за дорогой в старый-престарый ельник, Здесь на дороге, да и вокруг нее много воды – здесь черное лесное болото, и сюда во времена смолокуров трактора, вывозившие бочками собранную смолу, заглядывали обычно только по холодам, по морозам, которые схватывали, мостили льдом это гиблое место.
Перебираемся через болото, прыгая с одного упавшего когда-то на гнилую грязь дерева на другое. Наконец, и эта грязь-топь побеждена, и перед нами светлый сухой бугорок, который провожает нас вниз, к самой речушке.
Здесь, через речушку, когда-то был удобный мостик – лава, сложенная из двух ровных еловых стволов. Рядом с мостиком из воды всегда торчал шест-выручалочка. Ты ступал на лаву, брал в руки шест, упирался им в дно и осторожно перебирался на другую сторону речушки. А перебравшись, оставлял этот шест-выручалочку уже на другом берегу, чтобы, возвращаясь обратно, снова воспользоваться его услугами. Так было всегда раньше, а сейчас нас не ждали ни шест-выручалочка, ни мостки-лава. Все это куда-то, может быть, и не очень давно скорей всего унесло весенней водой – половодьем. Речка здесь не мелкая, в брод ее не перейдешь. Выходит, надо нам самим устраивать переправу…
Снимаем с себя рюкзаки, уже успевшие натянуть плечи, достаем топор – и за сухими елками-сушинами. Сваливаем две подходящих сушины, очищаем от сучков, обрубаем ненужные для нашего дела вершины. Вдвоем доставляем каждый прогонистый еловый ствол к реке.
Материал на месте. Вырубаю шест, которым и буду опрокидывать сейчас наши елками одним концом на противоположный берег.
Общими усилиями ствол поставлен на попа. Ялмари удерживает его на месте, а я поднимаю повыше шест и осторожно нащупываю на еловом стволе только что сделанную топором зарубку, куда этим шестом следует сначала упереться, чтобы затем коротким толчком уронить первую лаву нашей будущей переправы так, чтобы ее вершина оказалась как раз на противоположном берегу.
Пока все в порядке – один еловый ствол перекинут через водную преграду. Очередь второго. Он тоже ложится на положенное ему место более-менее точно. Подправляю, сдвигаю поближе друг к другу комлевые концы, перебираюсь на другой берег, сдвигаю вершины лав… Переправа наведена.
Речка позади, теперь перебираемся через неподатливую стену таволги и дягеля… Когда-то, кажется, что уже давным-давно, были здесь колхозные покосы. Теперь все это обширное пространство заливного луга, снабжавшее отменным сенцом местных коровенок, напрочь заросло буйной травищей. Трава местами выше человека. Конечно, в этих зарослях не найти и следа прежней тропы, которую помню я еще по самому первому походу сюда, на Чебусозеро.
Наконец минуем траву и снова оказываемся среди столетних замшелых елей. Под ногами снова грязь лесного болота, но не надолго – впереди веселый бугорок и звонкие от щедрого летнего солнца крепыши-сосенки над ковром будто посеребренного упругого мха.
Выбираемся на чистое, светлое место и оглядываем друг на друга. Я давно привык воевать с болотами, привык к работе в лесу и грязь на сапогах, и испачканная после наведения переправы через речку куртка меня не смущают. А как Ялмари – у него на резиновых сапогах тоже следы болота? Но мой друг так же не обращает внимания на состояние своей униформы – он труженик, рабочий-строитель, правда, не рядовой, а руководитель строительной бригады, но все равно не белоручка.
Широкое, чуть скуластое лицо Ялмари расплывается счастливой улыбкой:
- Хюве-хюве! Хорошо-хорошо!
- Да, хорошо. Тишина. Вокруг ни души. Только ели, сосны да медведь, - я указываю своему другу на тропу, на которой мы сейчас стоим: впереди нас на тропе четкие отпечатки большой медвежьей лапы. И отпечатки, судя по всему, довольно-таки свежие.
Ялмари настораживается:
- Карху. Исо. Медведь. Большой.
- Да, не самый маленький, но он уже ушел, он сейчас далеко. У нас медведи не охотятся за людьми.
- Вы с ним так договорились? Мирный договор?
- Да-да, мирный договор.
- Хюве-хюве. Хорошо-хорошо.
Ялмари, наверное, очень хочется верить в наш «мирный договор» со здешними медведями, но он все-таки посматривает по сторонам, прислушивается, и дальше мы идем, почти молча, стараясь совсем не тревожить таежную тишину…
Нам совсем недолго пришлось бы идти вслед за медведем, так как вскоре чуть в стороне от тропы встретил нас старый, давно заплывший смолой тесочек – легкий след топора на стволе сосенки. Это был указатель-сигнал, что именно здесь нам надо попрощаться с гостеприимной тропой и, свернув с нее, спуститься с сухого веселого бугра вниз, к сырой, заросшей болотной травой низинке-лядине… К счастью, лядина была не широка, и вскоре мы снова поднялись на сухой высокий бугор-гриву. Сначала высоченные ели, затем снова небольшой бор-беломошник, чуть ли не сплошь залитый ярким цветом созревающей брусники.
Сейчас наша тропа начнет спускать вниз с бугра-гривы, и тут, слева от дороги, следует заглянуть в мой тайник, куда прежде, всякий раз возвращаясь с озера, убирал я свое весло, что было для меня одновременно и шестом, и небольшую досочку, кухонную принадлежность, для разделки рыбы… Вот и тайник среди заметно подросших елочек. Но весла нигде нет. А вот досочка цела… Подбираем досочку и спускаемся к воде.
Вода здесь почти вся скрыта от нас сплошной стеной камыша-тростника, среди которого только небольшой прогал-причал, или как здесь говорят, присталище, где и оставляют рыбаки, посещающие эти места, свои плоты.
Помнится, здесь всегда было два неплохих плота: один – помоложе, другой – постарше. Конечно, эти плоты давно бы пришли в негодность, если бы всякий раз после рыбной ловли их не затаскивали подальше на берег. И пусть концы бревен остаются в озере, напитываются водой, зато все остальные бревна плота на сухом месте, под тем же солнцем, а потому всегда более-менее сухие и неплохо держат на себе человека… Возле каждого плота и по шесту, необходимого для передвижения по воде.
Сводим с берега, спускает на воду первым тот плот, который кажется мне получше, помоложе. Плот разводит собой прибрежную траву и замирает в ожидании дальнейших указаний. Осторожно ступаю на бревна плота и чувствую, что он все-таки не держит, как следует, человека. Но если этот «дредноут», что был помоложе, уже успел постареть и требует помощи, то второй плот, давно состарившийся, тем более совсем не готов отправиться в плавание… Что делать – берись за топор и вали сухую сосну-сушину, затем вырубай из ее ствола два подходящих бревна, доставляй их к причалу и подвязывай старательно с двух сторон к своему пострадавшему от времени плавсредству…Теперь плот подправлен готов к путешествию.
Добываем два таких же сухих бревна и для второго плота. Я остаюсь править этот плот, а Ялмари, хоть он и активно сопротивляется и хочет дождаться меня, оправляю все-таки на озеро: мол, лови рыбу на уху.
Ялмари на плоту, в руках у него шест. Шест тихо уходит в воду, и мой друг очень ловко, будто всю жизнь только и путешествовал на таких вот плотах по озерам, управляется со своим плавсредством. Я не тороплюсь выбираться далеко на озеро и пока только наблюдаю за своим финским гостем. Его плот у правого от нас берега. Это так называемый утренний берег – солнце заглянет сюда только после полудня, и сейчас там густая тень от вековых елей, спустившихся к самой воде. И там с рассвета до полудня может быть самая серьезная рыба. Но когда солнце доберется сюда и засветит, как говорят у нас, воду, рыба отсюда либо уйдет, либо забьется в самый берег. И тогда рыболову надо перебираться к противоположному, вечернему берегу, где после полудня все дальше и дальше от берега станет расходиться тень
Тростник немного мешает мне наблюдать первую встречу Ялмари с нашей таежной водой. Я немного подаю вперед свой плот и теперь вижу, как мой друг отправляет в сторону берега блесну. Блесна у него сейчас колеблющаяся. Она, как и положено такой не очень тяжелой колеблющейся блесне, достигнув цели, отмечается тут легким шлепком по воде. Рыболов ждет, когда блесна опустится на дно, затем легким рывком поднимает ее со дна и не спеша возвращает к плоту. И тут, когда блесна вот-вот должна была вынырнуть из воды, что-то сразу останавливает приманку и резко сгибает в крутую дугу удилище.
Это что-то оказывается совсем неплохой щукой. После недолгого спора-борьбы с опростоволосившейся хозяйкой Чебусозера, Ялмари ловко подхватывает ее подсачком. Рыба на плоту. Вот и первый подарок стране Суоми от нашего таежного озера.
Снова блесна в воде, снова не спеша возвращается обратно, к плоту, но на этот раз возвращается без каких-либо приключений – не каждый раз получать дорогие подарки…
Я не тороплюсь начать свою рыбную ловлю. Надо подождать, посмотреть, сколько и кого поймает Ялмари. Сегодня нам не надо много рыбы – только на уху, сегодня мы не вернемся домой, а будем ночевать здесь, на берегу Чебусозера. Так что рыбу для завтрашнего рыбного пирога-рыбника будем ловить только завтра утром.
Я готов в случае чего поддержать своего друга и поймать сколько-то тех же окуней, если он оплошает и не наловит рыбы на сегодняшний день. Но дела у него, по-моему, идут совсем неплохо. Он медленно ведет свой плот вдоль берега и нет-нет да и соблазняет кого-то своей суперфирменной снастью.
Все-таки я не выдерживаю – беру в руки свой спиннинг и собираюсь проверить, согласно ли добро встретить меня мое Чебусозеро после стольких лет разлуки…Когда-то именно здесь, где замер на воде сейчас мой плот, мою легкую блесенку-лепесток тут же, на самом первом забросе, атаковал окунь-окунище, потянувший далеко за килограмм. Он ударил-схватил блесну и, не останавливаясь, тяжело пошел в сторону, никак не соглашаясь сначала остановиться и повернуть к моему плоту. Я и теперь, по памяти прошлого, отправил свою блесенку в то же самое, счастливое когда-то для меня, место, дождался, когда она почти опустится ко дну, и начала вращать катушку. И тут же, как тогда, когда мое озеро преподнесло мне первый раз свой очень дорогой подарок, удар по блесне, но, правда, уже не такой сильный.
Я подвожу к плоту ершистого окунька – в прозрачной воде мне хорошо виден его высоко поднятый, готовый к встрече с любым врагом, спинной плавник, виден его густо зеленый бок. Окунь в подсачке – он не велик, всего граммов на триста пятьдесят. Следом сманиваю еще одного, такого же местного разбойника, затем третьего, и оставляю пока свою снасть.
На моем плоту давно устроено кем-то небольшое седелышко-лавочка. Седелышко еще крепкое, надежное, и я с удовольствием располагаюсь на узенькой досочке и в таком вот блаженном расслаблении остаюсь посреди тихой-тихой таежной воды. Ниоткуда никакого постороннего звука – только легкий-легкий плеск от шеста моего друга да далекое «пить-пить» канюка, который кружит над тайгой в другом конце озера.
Ялмари, не торопясь, движется в мою сторону. Наши плоты наконец сходятся и застывают на месте. Я показываю Ялмари своих окуней, в ответ он достает из сумки щуку и пяток таких же, как у меня, полосатых разбойников.
- Сегодня нам хватит?
- Конечно, хватит, - соглашаюсь я, - хватит на очень хорошую уху…
Как принимающая сторона, именно я несу ответственность за уху, а Ялмари добровольно берет на себя обязанности кострового. И пока я готовлю для ухи рыбу, он успевает доставить к нашему будущему костру вершину той самой сухой сосны-сушины, которую свалили мы сегодня, чтобы подремонтировать наши плоты. У Ялмари с собой оказывается небольшая, но с достаточно высоким зубом пила-ножовка, он ловко разделывает ей сосновую вершину на аккуратные, одно к одному, почти игрушечные полешки и складывает их тоже в почти игрушечную поленницу.

***3***

(Рыбная ловля по-русски)

А дальше веселые языки огня над сухими сосновыми дровишками, а там и мой вместительный, «семейный» котелок над разгоревшимся костром.
В котелок сначала щучью голову, щучий хвост-махалку и окуневые головы. Все это не очень спешно варится-кипит. Пробую деревянной ложкой уху – пора опускать в котелок рыбу. Куски щуки и окуни без голов варятся уже не так долго. Как только рыба будет готова, я достану ее из ухи и разложу на той самой досочке, которая, к счастью, сохранилась до нас в моем тайнике. На досочку предварительно насыплю соль, на эту соль куски отваренной рыбы и совсем немного соли на рыбу. Теперь все это должно немного остыть, и только потом можно будет употребить это кушанье. Но сначала, наверное, надо попробовать уху.
Я протягиваю Ялмари кружку с горячей ухой, он пробует ее, но почему-то отставляет кружку в сторону и сначала принимается за рыбу.
-Хювя-хювя, хорошо-хорошо, это все, что слышу я от своего друга после каждого принятого им, и видимо, не без удовольствия, куска отварной щуки.
Вкус собственноручно изловленной щуки Ялмари, наверное, уже оценил и теперь принялся за отварных окуней. И опять только: «Хювя-хювя, хорошо-хорошо».
Рыбы, отваренной в ухе, у нас в достатке – нам ее не съесть за раз.
Рыба, уха и снова уха и рыба, а там и чай, заваренный на брусничном листе.
- Хюве-хюве, хорошо-хорошо.
Солнце все ниже и ниже опускается к еловым вершинам. Оно уже давно засветило наш утренний берег, и сейчас тень все дальше и дальше расходится на воде у противоположного, вечернего берега. Сейчас там, где солнце уже не заглядывает в воду, начнется активная жизнь озера.
Мы блаженствуем после ухи и чая, растянувшись на своих туристских матрасиках-пене, смотрим в чистое-чистое небо, что у нас над головой, и нет-нет да и слышим, как у левого от нас, вечернего берега возятся в траве явившиеся сюда на свою охоту щуки.
- Ялмари, не хочешь поймать еще щуку – слышишь, как она бьет совсем рядом?
- Слышу. Не хочу. Уже поймал. Хватит.
- А может, все-таки половишь еще?
- Ей-ей, нет-нет. Нам хватит.
- А может, поймаешь и отпустишь обратно, как нынешние рыболовы в Европе и Америке?
- Ей-ей, нет-нет. Ловить – отпускать – это больные люди. Как мастурбация.
- Но ведь ловить рыбу и отпускать стали там, где плохая вода, где рыба не годится в пищу. А людям хочется половить, успокоить свою страсть.
- Нельзя есть – не надо и ловить. Мы не собираем ягоды около шоссе, потому что их нельзя есть.
- Ну, а как же страсть, привычка ловить рыбу? Как с ней справиться?
- Охотники тоже хотят стрелять, но есть закон, когда нельзя, где нельзя. И никто не стреляет. Страсть надо держать в руках.
Я конечно полностью соглашаюсь со своим другом, который почему-то оставил свой катер, свои острова на Балтийском море, где ловится прекрасная рыба, и вот прибыл ко мне, чтобы выловить всего-навсего не самую большую щучку и пяток окуней. А теперь вот коптится у костра и собирается ночевать посреди тайги без крыши над головой.
Для ночлега у нас не только матрасики, но еще и теплые спальные мешки и по хорошему куску пленки, которую накинем на спальники от тоже ночной росы.
Мы еще долго не спим. Ялмари, пожалуй, все еще переживет весь сегодняшний день: и путешествие по лесным болотам, и наведение переправы через речку, и встречу с медвежьими следами, и ремонт плотов, и, наверное, и свою первую щуку здесь, на таежном озере, которая атаковала блесну у самого плота.
- Ты спишь, Ялмари?
- Ей-ей, нет-нет.
- Спи – завтра рано вставать.
Просыпаемся еще до восхода солнца, стряхиваем с пленки, прикрывавшей нас, холодную росу, разминаемся после сна.
- Будем пить чай?
- Ей-ей, нет-нет. Потом.
На потом остается и рыба на досочке и уха-заливное в котелке, а мы отводим от берега свои плоты.
Плот Ялмари сразу уходит направо, к своему счастливому берегу, где сейчас на воде под полосами тумана лежит густая тень от утренних елей и куда еще нескоро заглянет солнце.
Совсем недалеко от нашего причала-присталища на воде пара уток. Утки будто и не видят нас, а если и видят, то явно не принимают нас за врагов. Я опускаю свой шест в воду, и только тут утки соображают, в чем дело, но все равно отплывают в сторону совсем не спеша… Они так и не поднимаются на крыло, а по воде уходят в дальний, заросший залив озера
Уток уже не видно. Я останавливаю свой плот там, где к озеру приходит из тайги неширокий, но глубокий ручей. Этот ручей в конце концов, миновав озеро, снова появляется на свет божий недалеко от нашего присталища, чтобы уже отсюда спуститься к той самой речушке, через которую мы вчера наводили переправу. Ручей этот живет своей жизнью и по зиме, а потому, как рассказывали мне когда-то местные рыбаки, они не помнили, чтобы здесь по зиме были заморы. А уж коли озеро считается незаморным, проточным, то и рыба здесь без привкуса тины, болота – хорошая здесь рыба. Да и ход этой рыбе открыт не только в ручей и речку, но и в наше Пелусозеро, а еще дальше – в Корбозеро.
То место, где к Чебусозеру приходит ручей, пользовалось, как мне казалось, особым вниманием местных окуневых отрядов. Не раз хватали здесь мои лепестки-блесны полосатые разбойники за полкило весом. И что интересно, если уж такие увесистые рыбины соблазнялись моими блеснами, то гонялись они за ними другой раз всей азартной стаей.
Бывало, что такая стая разгорячившихся охотников почему-либо все-таки не решалась схватить мою приманку-обманку, а только сопровождала ее до самого плота. И тогда я поднимал блесну из воды, но дальше уже не забрасывал ее, а давал ей возможность, как блесне для зимней ловли, самой опускаться на дно прямо у моего плота. И тут, как правило, из-под плота и выскакивал самый отважный охотник, бил блесну и оказывался на плоту.
Нередко я поступал в подобном случае и иначе: откладывал в сторону спиннинг, и отправлял в воду блесну для зимней ловли – здесь такая удочка у меня всегда была с собой. И вот тут-то и начиналось порой самое невероятное: окуни, будто забывая о том, что на дворе еще настоящее лето, совсем по-зимнему атаковали мою снасть… Вот и на этот раз надеялся я поискать здесь несколько приличных окуней – как раз для рыбного пирог, которым я очень хотел угостить своего гостя.
На всякий случай я сразу приготовил к бою свою зимнюю удочку и взял в руки спиннинг. Но прежде чем сделать первый заброс, посмотрел туда, где должен был сейчас ловить рыбу мой финский друг. Но ни Ялмари, ни его плота нигде не было… Что случилось?
Я оставил спиннинг и взялся за шест, чтобы начать поиски пропавшего рыболова. Внимательно присматриваюсь к берегу и только тут замечаю шест, поднявшийся над прибрежной травой… Вчера здесь не было никакого шеста. Наверное, Ялмари зачем-то пристал к берегу и шестом прижал плот, чтобы тот оставался на месте… Да, это был плот моего друга. Но где он сам?
Здесь, где обнаружил я сейчас пропавшее было плавсредство, к озеру и спускалась как раз старая тропа смолокуров. Чуть дальше по тропе, в светлом сосновом бору-беломошнике стояла когда-то и избушка смолокура. Помнится, эта избушка была срублена не так давно, и наверное, и сейчас оставалась еще ладным таежным жилищем. От этого жилища-избушки и спускался всякий раз к озеру умыться, достать воды, а то и половить здесь рыбу, ее обитатель-смолокур.
Ялмари, видимо, как-то обнаружил старую тропу смолокура, оставил здесь плот, а сам отправился на разведку.
Пока я подводил свой плот к плоту пропавшего было рыболова, вверху на тропе появился и мой друг. Так и есть – он отыскал жилище смолокура и теперь по-деловому описал мне состояние таежной избушки:
- Все в порядке – хорошее жилище. Сюда надо привозить гостей из Европы, - тут в Ялмари заговорил вроде бы присущий многим нашим западным друзьям-товарищам дух предпринимателя.- Тайга, избушка, как в сказке, медведи вокруг, плот на озере, щуки, окуни, костер на берегу, уха, такая же, как у тебя – все это очень большие деньги, Анатолий! На этом деле можно стать миллионером. Экстремаль рыбная ловля!
- Ну, приглашу я сюда богатую Европу, ну, заработаю на этом деле какие-то неплохие деньги. Будут приезжать сюда еще и еще любители твоей экстремаль-рыбалки. А что тогда останется нам с тобой? Не будет здесь прежней тишины, заповедности. Мы с тобой пришли сюда самыми первыми в этом году – до нас здесь никого еще не было, а ведь уже конец августа. И не будет тогда после этой экстремаль-рыбалки ничего того, что мы с тобой здесь встретили.
Ялмари молчал, только покачивал головой:
- Хорошо-хорошо. Ты прав.
Конечно, что-то может здесь измениться и без нашей экстремаль-рыбалки для богатой Европы. И лес могут вокруг вырубить. И кто-то однажды, действительно, возьмет да и устроит в этих местах какой-нибудь рыболовно-охотничий тур, после которого и приходить-то сюда не захочется. Все может быть. Но у меня все равно не находится пока никакого желания устраивать так называемый бизнес на берегу этого скромного таежного озера, так радушно принявшего нас с Ялмари.
У Ялмари рыбы достаточно уже и на уху и на рыбные пироги. Да и я после нашей дискуссии по поводу бизнес-рыбалки ненадолго вернулся к своему ручью и все-таки достал там тройку очень приличных окуней… Сейчас к присталищу, там завтрак-обед, и потихоньку домой, на Пелусозеро…
Дома топим русскую печь и готовим пироги-рыбники…
Рыбники – это наше фирменное русско-карельское блюдо, которое, пожалуй, не повторил в его истинном качестве никто из других народов, имевших отношение к рыбной ловле.
Приходилось слышать когда-то, что прежний лидер Финляндии Маннергейм в начале сороковых годов, желая, видимо, собрать в единую семью финнов и карелов, обращался к нашим карелам, оставшимся на временно оккупированной территории: мол, давайте будет печь ваши карельские рыбники в финских каминах.
Карелы, как и русские люди, видимо, не представлявшие тогда жизнь без русской печи, именно здесь и пекли свои рыбные пироги. А вот финны русской печи не знали, а потому и не умели печь на поду очага никаких кушаний из теста – у финнов вместо русской печи был камин. Вот Маннергейм и хотел добиться такого симбиоза: финский камин и карельский рыбник. Но, как и следовало ожидать, из этой затеи у лидера страны Суоми ничего не получилось, хотя и увели отступавшие финны вслед за собой в Финляндию изрядное число наших карелов, хоть и научили их потом обходиться только финским камином, но все равно наш рыбник так и остался только вместе с русской печью.
Для рыбника обычно заранее готовят тесто, дают ему выходиться, затем вымешивают, раскатывают на столе и укладывают на раскатанную лепешку рыбу…Но есть и другой способ, попроще, побыстрей приготовить рыбный пирог, когда тесто заранее не поставлено. В этом случае просто замешивают муку с водой, также раскатывают на столе большую лепешку и, предварительно круто посолив эту лепешку, укладывают на нее рыбу, которую тоже достаточно щедро посыпают сверху солью. Затем края лепешки заворачиваю наверх и, как порой у других пирогов, соединяют здесь вместе эдаким замком-гребешком.
А дальше дождаться, когда вытопится печь, прикрыть очаг заслонкой, дать углям погаснуть, затем угли в сторону и на чистый под очага осторожно выложить с помощью специальной лопаты, а то и просто с широкой лопатки кормового весла будущий рыбный пирог.
Пекут рыбник недолго. Схватится, запечется тесто-корочка пирога, а там другой раз и покажется, пробьет где замок-гребешок, шипящий сок от почти готовой рыбы – вот тут-то, подождав чуть-чуть, и достаешь рыбник из печи, осторожно спускаешь его с лопаты на стол и выжидаешь, когда уйдет лишний жар, доставшийся этому рыбному пирогу от русской печи. Затем берешь в руку острый нож и аккуратно срезаешь с пирога крышку-корочку.
Под крышкой запеченная в тесте рыба. Если это окунь или щука, то рыба в чешуе – так больше сока в пироге, вкусней корочка пирога. Чешую осторожно снимаешь вилкой и с помощью этой же вилки расправляешься и далее с тем же окунем, целиком, вместе с головой, запеченном в тесте. Щука же велика для пирога и ее приходится запекать в тесте, предварительно разрезав на части.
Рыбу из пирога всю сразу не достают, а извлекают отсюда только приглянувшиеся кусочки, а там и отламывают от срезанной крышки кусочки корочки и эти корочки макают в собравшийся в пироге, как в поддоне, сок… Сок удивительно вкусен. Он пропитывает собой весь пирог – и ты, до конца расправившись с рыбой, будешь осторожно отламывать эти сочные корочки рыбника и запивать их сладким чаем.
Вот, собственно говоря, и все таинство, сопровождающее наш рыбный пирог.
Если весь пирог сразу не будет съеден – а в каждый такой пирог укладывается другой раз не менее двух увесистых окуней – то его снова накрывают срезанной до этого крышкой-корочкой и оставляют до следующего раза. Если испекли сразу два-три пирога, то подают на стол один рыбник, другие убирают назавтра. Холодный рыбник тоже хорош, да еще и не забудьте, что рыбный пирог не только рыба, но и корочка-хлеб. И когда пекут рыбники, то хлеб на стол уже не подают.
Рыбники у нас получились. Перед каждый из нас по персональному рыбному пирогу: ешь – не хочу. И прежде чем взяться за вилки, мы какое-то время наслаждаемся духом рыбного пирога, с которого только что снята его корочка-крышка.
- Ну, что будем делать дальше, друг ты мой Ялмари? У нас с тобой в запасе еще несколько свободных дней…
На Пелусозере оставаться уже не хочется после Чебусозера – снова тянет в тайгу, и я предлагаю назавтра маршрут посерьезней…
Давно запало мне в душу одно таежное озеро, больше похожее на тихую и глубокую реку: это неширокое озеро, вытянувшееся в длину на несколько километров, плотно обступили по берегам могучие ели. И эти ели, доживая свой век, обязательно падали в воду, и теперь вдоль правого и левого берега этого угрюмого, на вид, водоема нагорожены завалы из таких вот полузатонувших «вершин». И здесь, под этими «вершинами», и должны были таиться, ждать свою добычу очень серьезные щуки-аборигены.
Первый раз я видел это озеро по летнему времени, но ловить тогда рыбу мне не пришлось. Ловил же я рыбу там один единственный раз и то только по последнему весеннему льду. Добирался туда на лыжах по раскисшему снегу, а потому и прибыл на лед поздно, почти к полудню, когда озеро и его луда были уже засвечены солнцем – рыба в такое время скатывается с луды на глубину. Разыскал рыбу только под самым берегом – моей мормышкой соблазнились очень неплохие окуньки с раздутыми от весенней икры животами.
Но окуни, доставшиеся мне тогда, вовсе не считались хозяевами того водоема – судя по воспоминаниям старых рыболовов, вся власть в том озере принадлежала только очень несговорчивым щукам. Эти щуки, бывало, крушили любую снасть и очень редко доставались кому в награду за терпение и желание встретиться с ними.
- Надо бы нам с тобой, Ялмари, попасть на это озеро. Но дорога туда потрудней, чем не Чебусозеро. Сначала добираться до речки. Еще не так давно там был более-менее приличный мост. Сейчас моста нет, и его нам быстро не навести – река в этом месте достаточно широка. Придется подниматься вверх по реке, продираться через чащу к тому месту, где переборы-перекаты, форсировать там водную преграду, а далее по тропам через очень серьезную тайгу-глухомань к озеру, которое тоже надо форсировать. Это озеро не обойдешь – и справа и слева от него река, затерявшаяся в болотах. Когда-то там были устроена мостки-переправа, но сейчас все это кануло в лету, и нам придется перебираться через озеро на моей лодке-резинке. Лодка «Стриж» - суденышко одноместное. Сначала переберется с одного берега на другой один путешественник, затем лодка с помощью прочного шнура-жилки вернется обратно и примет второго путешественника. Ну, а дальше пешочком по болотам, еловому логу и сосновому бору к желанному озеру…
- Согласен, Ялмари?
- Хюве-хюве, хорошо-хорошо.
- А то, может быть, никуда и не пойдем, останемся здесь, на Пелусозере, в более-менее цивилизованном мире, где есть и печь, и крыша над головой.
- Ей-ей. Нет-нет. Давай – экстремаль-рыбалка.
Словом, мой финский гость уже вжился в нашу экстремальную рыбную ловлю, рыбную ловлю, действительно, по-русски, когда, чтобы встретиться с рыбой, надо поработать, постараться, преодолеть километры пути, преодолеть трудности в дороге и только потом взять в руки свою снасть. А там поработать-отдохнуть на воде, затем развести костер и с удовольствием отведать и нашу замечательную таежную уху, разлитую по кружкам, и наших щук и окуней, только что сваренных в ухе и выложенных на досочке или на лопатке весла…
И до желанного озера мы добрались, хотя и с приключениями, но все-таки добрались, и щук, что хозяйничали там, немного побеспокоили… Но это уже тема для другого рассказа из серии «Рыбная ловля по-русски»…

P.S.
Еще задолго до приезда Ялмари как-то путешествовал я по карте от озера к озеру по нашей северной тайге. Какие-то озера я знал – встречал сам, о каких-то слышал рассказы. Все это были, как правило, не очень большие водоемы, т.н отхожие озера, к которым раньше можно было добраться только по таежным тропам.
Потом к некоторым нашим отхожим озерам проложили лесорубные дороги, какие-то озера испортили, выбив там почти всю рыбу… И мне очень хотелось теперь проверить, кто из наших отхожих озер остался жить своей прежней, богатой и щедрой жизнью.
Как попасть туда?.. Когда-то по нашей тайге было достаточно жилых деревень, откуда и можно было начать задуманное путешествие. Сейчас число таежных живых поселений значительно сократилось, и теперь от людей до некоторых отхожих озер многие километры ненаселенного никем простора… Но попасть в такие места все-таки хотелось.
Сначала добраться на моем «уазике» до какого-то последнего жилого поселения, оставить там машину и уже оттуда с поклажей за плечами в путь-дорогу, которая, очень может быть, займет теперь не один день. И наконец, встреча с желанной таежной водой, почти позабывшей людей… Вот это будет действительно экстремальная рыбная ловля.
Ялмари внимательно слушает меня – глаза его говорят, что все рассказанное мной не проходит мимо:
- Сейчас скоро пора домой. Следующий год пойдем туда, далеко-далеко. В тайгу.
- Хювя-хювя. Хорошо, Ялмари. Я согласен. Приезжай. Буду ждать. Вот тогда у нас с той и состоится действительно экстремальная рыбная ловля по-русски…
А где еще нынче найдете вы такие, как у нас, отхожие озера, по берегам которых до сих пор бродит хозяином только бурый медведь

***1***

ЖИВАЯ ВОДА

Пожалуй, многие любители рыбной ловли еще помнят то, не очень далекое от нас, время, когда, как говорится теперь, информационную поддержку нам оказывали всего два печатных издания: журнал «Рыболов» и альманах «Рыболов – спортсмен». Теперь же почти в каждом газетном киоске встречают нас красочные рыболовные журналы… А рыболовные газеты? А сонмище различных энциклопедий и настольных книг, адресованных как действующим, так и потенциальным рыболовам? А многочисленные инструкции и руководства, советующие нам, как поймать ту или иную рыбу? А прилавки, предлагающие любому и каждому самую современную снасть на все возможные случаи жизни?.. Честное слово, такого несусветного затоваривания торгующих точек блеснами, катушками, лесками, удилищами и так называемыми сопутствующими товарами я не наблюдал даже в Хельсинки, в столице вроде бы самой рыболовной страны Европы, хотя в свое время знал почти все основные рыболовные магазины главного города Финляндии.
Что происходит у нас сейчас? Может быть, все это не вполне организованное множество и прессы, и снасти-снаряжения говорит о том, что в нашей стране вдруг открылся некий рыболовный Клондайк – это только во времена различных «золотых лихорадок» имел место подобный хаос самых разных предложений: мол, в дороге к успеху все может пригодиться, а потому, мол, и все скупят.
Но обнаружился ли действительно в нашей замороченной стране хоть где-то этот самый Клондайк? Отыскались ли и вправду какие-то богатые на рыбу водоемы, неизвестные или недоступные ранее нашему рядовому рыболову-любителю? Или же весь этот информационный шум-рынок преследует совсем иные, рекламные цели: сбыть конкретный продукт, навязать его обывателю, а уж там пускай он сам самостоятельно ищет свою желанную рыбу?..
Положа руку на сердце, надо сказать, что какие-то водоемы, гарантирующие на свои берегах человеку с удочкой тот или иной успех, у нас за последние годы появились. Это так называемые культурные ( платные, частные) водоемы ( по большей части пруды), где рыбу разводят, действительно следят за ее качеством, а потому и продают вам не кота в мешке, а возможность реальной встречи с тем или иным обитателем данных вод.
Такая практика была известна тем же столичные рыболовам еще задолго до нынешних лихих времен. Вспомните хотя бы ту же «Озерну», куда и сам автор этих строк частенько выбирался на веселую подледную ловлю подлещиков. И пусть среди пойманной рыбешки, размером всего в ладонь, нет-нет да и попадались и больные, пораженные гельминтами экземпляры, но все равно «Озерна», где водохранилищем действительно старались заниматься, дарила тебе настоящую радость.
Но, увы, и прежние, и новые культурные (платные, частные) водоемы всего лишь капля в море по сравнению с нашими реками и озерами, которые по-прежнему живут своей, по большей части, «некультурной» жизнью. Разве что где-то раз-два в году появится здесь так называемый рыбнадзор, попугает, если решится, любителей незаконного промысла… А в остальном , безразличная тишина ко всему, чем живет, как мучается и теряет силу та или иная река, то или иное озеро… И это, увы, так. И это вовсе не слезы некоего старика-ворчуна по поводу того, что, мол, раньше рыбы в реке было побольше и цветы на лугу были куда богаче цветом и запахом. Увы, все так и есть – процесс деградации природы, к сожалению, идет, природа теряет свои естественные жизненные силы. И разумеется, не без нашего участия…
Свой первый рыболовный опыт я приобретал сразу после войны на пруду в дачном поселке Кратово. Тогда это был красивый, задумчивый водоем, покой которого не особенно тревожили немногочисленные по тем временам дачники-купальщики, собиравшиеся на берегу пруда в теплые летние дни. Здесь я ловил своих первых окуней на живца-карасика, здесь постигал науку охоты за вполне приличной плотвой – плотву полагалось ловить на хлеб, забрасывать снасть надо было как можно дальше, за полосу подводных зарослей, вытянувшихся вдоль всего берега. Настоящего длинного удилища у меня в то время еще не было, удилище я изготовил себе всего-навсего из ольшинки, а потому леску с поплавком, грузом и крючком приходилось раскладывать сзади себя на дороге, выжидая, когда поблизости не будет пешеходов, а затем, работая коротким удилищем, как кнутовищем, все-таки отправлять насадку в нужное место. И плотва размером в полторы ладони взрослого человека мне исправно попадалась.
Здесь, возле кратовского пруда я впервые встретил рыболова с настоящим спиннингом и с замиранием сердцем следил, как этот рыболов-счастливчик подводил к берегу настоящую щуку, позарившуюся на блестящую, видимо, никелированную блесну-полоску.
С тех пор прошло и не так уж много времени, и вот я снова в Кратово. Пруд, раннее утро, и я с удочкой в руках ищу подходящее место, где расположиться в надежде увидеть поклевку и выловить хотя бы самого небольшого окунька, вроде тех, что попадались мне здесь еще во времена моего детства… И одного единственного окунька я наконец отыскал. Надеялся встретить и другого… Но нет, ничего не получилось. Да и вряд ли могло получиться, если с утра пораньше пруд каждый день превращался в бассейн-лягушатник, из которого повсюду высовывались головы купающихся…
Река Ока в своем среднем течении от станции Фруктовая до села Слёмы. Здесь после дачных дней в поселке Кратово продолжилось мое летнее детство – сюда после весенних экзаменов в школе меня стали отправлять на лето к нашему знакомому, к дяде Мише, в село Алпатьево. И здесь, на Оке, «под горами», на которых и стояло наше село, казалось, я знал все места, где водилась та или иная рыба.
Слева от «гор», на перекате, на «песках», шумно охотились шересперы. Выше «песков», под Крутым яром, где в глинистом обрыве таилась «бабка», личинка бабочки-поденки, держалась самая разная рыба. Еще выше по течению, под нависшими над самой водой ольхами, все лето жировали туполобые голавли, которых можно было сманить кузнечиком, насаженном на крючок без груза… Под самими селом, под « горами», все лето обитало стадо лещей. Да еще каких лещей! Именно за ними приезжали сюда рыболовы из Рязани, подкармливали рыбу, а там и добывали на свои полудонки с поплавками из гусиных перьев и скользящими грузилами бронзовых лещей-подносов.
Эту ловлю вскоре освоил и я и никогда после этого не возвращался домой без одной - двух очень приличных рыбин. А чуть ниже села Слёмы, напротив острова, лещей вообще было видимо-невидимо. Так на перемет с тридцатью крючками, поставленный на ночь, можно было поймать чуть ли не с десяток тяжелых рыбин.
Недалеко за Слёмами, в лугах, три заливных озера. Одно из них, озеро Долгое мне особенно запомнилось своей красноперкой. Увесистые рыбы – три-четыре на самую большую сковороду, исправно ловились на червя все лето. За утро я налавливал таких красноперок почти полную корзину-садок, а затем нес домой, в Алпатьево, и отдавал то одной, то другой семье. Народ в то время жил бедновато, деревни еще не оправились после войны, почти по всем домам женщины-вдовы с детьми-сиротами. Как жили, чем кормились они в то время? Ответить точно на этот вопрос мне сейчас трудно. Помню только, что в доме было немного хлеба и было молоко, на котором и жарила хозяйка дома, на таганке, у печи пойманную мной рыбу. Молоко на сковородке, конечно, тут же подгорало, и запах этого горелого молока долго помнился мне вместе с глазенками детишек-сирот, ждавших, когда мать поделит между ними приготовленную рыбу…
И снова прошло время…Я уже совсем самостоятельный человек, инженер. В моем рыболовном арсенале самая современная по тем временам снасть. Я снова на своей Оке… Вот он обрывистый берег, поросший ольхой, где когда-то стояли крутолобые голавли.
Ищу голавлей, но не нахожу… «Пески», перекат, где всегда охотились шересперы… Нет шересперов…Ищу прежних лещей. Ищу прежнюю рыбу день, два, три, и за все это время вылавливаю спиннингом только двух щучек, едва по килограмму каждая… На Долгое озеро не пошел, узнав от паромщиков, что рыбы там теперь почти нет…
Брянская область. Река Неруса. 1955 год. Впервые держу в руках настоящий спиннинг. Блесны еще не самодельные, а магазинные. Их достоинства известны мне пока только из книг. Большое село над самой рекой. Чуть ниже села долгая каменистая отмель-перекат, уходящая постепенно в яму. Здесь на вращающуюся блесну по имени «Пун-яб» соблазняю самую первую свою щуку… Щуки много. В заливе, выше села, на глубине кто-то останавливает ударом-зацепом мою тяжелую бронзированную «ложку». Долго не могу приподнять со дна эту «корягу». Затем «коряга» все-таки оживает и медленно-медленно движется на глубину. Пытаюсь сопротивляться, но в ответ получаю только свою блесну со сломанным тройником…
Под берегом, на свале переката, у самой ямы располагаюсь на лодке ловить рыбу на живца-пескарика. Почему не поставил в тот раз металлический поводок, не помню. Но факт остается фактом: на пескаря позарилась щука… Шестиметровое бамбуковое удилище вот-вот согнется в дугу. Я уже опытный рыболов-удильщик, и с рыбой понемногу справляюсь. Но когда вижу наконец поднявшуюся к самой поверхности громадную щуку длиной чуть ли не в мое кормовое весло, понимаю, что стоит этой страшилище хотя бы чуть-чуть повести головой в мою сторону, и она тут же перережет мою жилковую леску.
Вижу, что леска выходит из правого угла ее пасти – из самого угла. Спасение для меня – так и держать щуку правым боком к лодке и давать уходить ей только налево – так жилка не коснется зубов, останется в самом углу пасти…
Еще раз рыбина скрывается в глубине, еще раз осторожно поднимаю ее к самой поверхности – теперь она совсем близко от лодки и удилище поднято почти вертикально. Еще немного, и щуку можно будет взять… Наверное, именно так все и было бы, если бы не нелепая случайность…
Кусты на берегу реки были невысокими. Мое удилище, поднятое вверх, оказалось выше кустов и, видимо, показалось сухой веткой появившейся невесть откуда сороке. И эта сорока всей своей тяжестью опустилась на тонкий кончик удилища… Удилище в мигснова согнулось в дугу, леска сразу ослабла, щука, только что стоявшая у самой лодки как будто в забытьи, тут же почувствовала это и, мотнув головой в мою сторону, обрезала крючок и, не торопясь, ушла в глубину.
Это было летом 1955 года. С тех пор на Нерусе я больше ни разу не был, но как-то встретил рыболовов, которые после моих рассказов совсем недавно навестили знакомую мне реку. Они вернулись оттуда разочарованными – увы, прежней Нерусы, которая навсегда запомнилась мне, они так и не нашли.
Я могу привести еще очень много подобных примеров, могу вспомнить многие, известные мне водоемы, которые когда-то славились своей рыбой, но теперь, увы, потеряли свою былую славу.
Вроде бы из всех более-менее известных мне водоемов некоторое исключение здесь может составить лишь Онежское озеро и то только по части своей чудесной рыбы – онежского лосося…
Говорят, что в последнее время число лосося в Онежском озере значительно возросло. Но это подарок все тех же недавних советских времен. Именно тогда и взялись очищать от затонувших бревен, топляков, нерестилища лосося в реках Карелии, а рыбозаводы выпускали и выпускали в реки молодь этих дорогих рыб. К тому же и рыбинспекция автономной республики более-менее ревностно охраняла именно эту рыбу.
То, что лосося в Онежском озере действительно прибыло, я мог и сам наблюдать все последнее время. И это не сказка, не фантазия. Что же касается другой местной рыбы, интерес к которой со стороны нашего общества продолжает оставаться только потребительским, то здесь вроде бы давно настоящая беда. По крайней мере все знакомые мне рыбаки, ведущие сетевой промысел в Онежском озере, в один голос утверждают, что совсем мало стало здесь и того же леща, и того же судака.
Могу привести пример и своего Пелусозера (Карелия, Пудожский район), которое имел возможности близко наблюдать более десяти лет подряд. В 1980 году я застал в озере и приличное стадо леща, и очень солидных щук и окуней. В то время еще сохраняли свою силу и некоторые таежные озера-ламбушки. Но вот наступило время вселенской «свободы» и освободившийся прежде всего от самого себя местный народишко взялся прежде всего за рыбу…
2003 год. Пелусозеро. Вторая половина августа. Объезжаю со спиннингом все знакомые мне щучьи места и везде вместо щук нахожу только сети, сети и сети. Сети жилковые, так называемые «корейки», вроде бы одноразовые, но стоял они в озере все время. Время от времени их проверяют и привозят домой пару худосочных подлещиков и к ним трехсотграммового щуренка – и не больше. Ни одной щуки в озере в этот раз я так и не нашел, не отыскал и более-менее приличных окуней. Как говорил в таких случая когда-то один мой знакомый рыбак, дедка Степанушко, озеро совсем измельчало…

Передо мной на письменном столе лежит небольшая книжечка «Рыбацкая памятка. Сборник статей по вопросам рыбного хозяйства.» Издана эта памятка в Москве в 1913 году. Её автор – Смотритель Рыболовства, Действительный член Императорского Российского Общества рыбоводства и рыболовства, К. Александров. Начинается эта «Рыбацкая памятка» такими словами:
«Имея по обязанностям своей службы близкое соприкосновение с рыболовным промыслом, мне всегда приходится убеждаться в крайней первобытности тех форм, в каких осуществляется эта отрасль народного труда, в связи с полным отсутствием каких бы то ни было рациональных знаний по рыбохозяйственному делу – и не только среди крестьянского рыбацкого населения, но и в среде мелких рыбохозяев помещиков… Сколько уже веков крестьянское прибрежное население занимается рыболовством! Всю свою жизнь исконный рыбак бывает неразлучен с рекой или бурным озером; случается, что он до самой смерти не занимается ничем другим как только рыболовством, так как земли у него, может быть, вовсе и в помине нет, иным же промыслам он не обучен. Его рыбацкая «наука» переходит и к его детям: глядишь – его сынишка, чуть подрос, а уже умеет один и с лодкой справиться и знает как сеть надо расставить и перебрать, и так – мало помалу втягивается в рыбацкую лямку, чтобы со временем стать самому заправским рыбаком. Но не легка нынче доля рыбака! Чем дальше, тем тяжелее ему живется: в уловах добычи становится все меньше, а жизнь делается все дороже и дороже, и рыбак в своей нужде часто бьется, как рыба об лед…
Жизнь человеческая не стоит на месте: она движется все вперед и вперед, - меняются времена, а с ними меняются и условия жизни и условия труда. Сообразить, например, хотя бы то, что где в прежние времена прибрежное население, не имея земли, жило хорошо, с достатком, на доходы от рыболовства – там, глядишь, в настоящее время ловцам стало от нужды совсем невмоготу; они вынуждены искать заработка на стороне, им приходится забросить на время, а то и навсегда, свои сети и лодки и идти искать счастья в каком-нибудь отхожем промысле…
Это, замечаемое с течением лет, уменьшение уловов объясняется не только одним оскудением рыбы в водах, но и тем также обстоятельством, что ведь жителей-то почти во всяком селении из года в год прибывает, через это и число рыбаков увеличивается, а значит, понятное дело, добычи на каждого будет приходиться меньше, если бы даже и рыбы при этом не уменьшилось… Вот одна причина того, что уловы уменьшились – увеличилось население…
Кроме всех этих перечисленных причин, оказывающих вредное влияние на рыбное царство – прямой и еще более очевидный вред причиняют рыбам практикующиеся во многих местах способы ловли. Обычно рыбак ловит рыбу всегда, где и когда только может ее поймать; при этом в погоне за более богатым легким уловом им применяются такие снасти, которыми он отлавливает проходящую мимо его рыбу почти всю, без остатка.
С этой целью, когда происходит ход рыбы на места икрометания, рыбак сооружает сплошные преграждения из сетей или деревянных заколов, которые, как и плотины, задерживают рыбу.
В особенности же, то обстоятельство, что рыбы идущие для нереста вверх по реке – так называемые проходные рыбы – вылавливаются в самых низовьях больших рек, где рыболовный промысел особенно развит, - является одной из главных причин того, что рыболовные воды в своих верховьях оскудевают рыбой…»
Я снова обращаюсь к рыболовам-любителям, читавшим когда-то первые выпуски альманаха «Рыболов-спортсмен»… Надеюсь, вы помните, какую борьбу вели авторы этого издания с рыбаками-промышленниками, добывавшими в то время рыбу на водохранилищах канала «Москва-Волга». Помнится, такие лихие рыболовные бригады процеживали в то время и воды самого близкого к Москве Клязьминского водохранилища, выполняя план по улову так называемой тюлькой – молодью ценных пород рыб. В конце концов промысел на водохранилищах канала «Москва-Волга» закрыли, и рыба там стала появляться. Не знаю, как обстоит дело на этих водоемах сейчас, но в середине шестидесятых годов, после ликвидации промысловых артелей, я успешно ловил лещей (на донки, на манную кашу) в Икшинском «коридоре»-канале. Да еще каких лещей.
Не является секретом, что Онежское озеро в свое время чуть ли не до конца извели рыболовные артели, выгребающие со дна водоема морскими тралами все живое, что попадалось на пути этой снасти… Позже тралить озеро прекратили, но до сих пор прежней рыбы, как утверждают знакомые мне рыбаки, здесь так и не появилось. Исключение составляет только стадо онежского лосося, о котором я уже говорил. Слов нет, тот же сетевой промысел должен находиться под строгим контролем. Допусти человека с сеткой (с острогой, с ружьем) к заливу, где нерестится щука, и очень скоро щуки в этот озере почти совсем не останется. И это не фантазии автора… Не в такие уж далекие времена в Карелии решили разводить ценную рыбу пелядь (сырок), и, основательно готовясь к такому мероприятию, местные ученые-ихтиологи предложили рыбозаводчикам различные способы, как «подавить численность хищника» (прежде всего щуку) в тех водоемах, куда собирались запускать новоселов – от хищников, разумеется, надо было избавляться, чтобы те не уничтожили дорогую рыбу. И среди способов «подавления хищника» в первую очередь был предложен такой гуманный, как «интенсивный промысел щуки всеми известными орудиями лова во время нереста». Два – три года избиения щуки, открыто выходящей в свои нерестовые заливы с помощью сетей, ловушек, остроги, ружья и все – хищника не будет в данном водоеме… Это очень основательное заключение науки.
Но и без науки давно было известно: допусти к нерестовым заливам желающих добыть весеннюю щуку-икрянку, и щук в озере убудет.
Не секрет, что стоит перегородить сетями заливы, куда направляются на нерест стада лещей, и лещи, которым не будет позволено отметать икру в этом году, уйдут на глубину, готовая икру у них рассосется-исчезнет и на будущий год вроде бы не появится вновь, то есть, водоему, где лещам на дали в положенное им время отметать икру, эти самые лещи два года подряд не подарят своего потомства.
Можно поступить и по-другому: пустить лещей в нерестовый залив, а там и перегородить им выход отсюда. Стадо будет основательно побито, порежено. И лещей после этого в водоеме станет заметно меньше.
Как-то я стал свидетелем еще более жестокого обращения с теми же лещами… В дальнем заливе озера, где и нерестилась основная масса наших лещей, взорвали толовую шашку. Добытую рыбу возили в деревню лодками. Кто-то позвонил в милицию: мол, призовите разбойников к ответу. Милиция прибыла, но вскоре уехала, увозя полную мотоциклетную коляску лещей. Остальную рыбу увезли из деревни сами «добытчики».И с тех пор лещей в озере почти не осталось…Нет, небольшие подлещики время от времени попадаются кому-то в сетку, но теперь уже тщетно ждать, что под окна моего дома, стоящего на самом берегу озера, вдруг заявятся на кормежку лещи-патриархи. Раньше они появлялись здесь всякий раз после своего праздника-нереста и подолгу копались в иле возле самых моих мостков, выставив из воды мутные от утреннего тумана свои спинные плавники-крылья…
Новые времена, новые способы и орудия добычи рыбы, но результат тот же: некогда живая вода превращается в мертвый, пустой водоем – «обычно рыбак ловит рыбу всегда, где и когда только может ее поймать; при этом в погоне за более богатым и легким уловом им применяются такие снасти, которыми он улавливает проходящую мимо него рыбу почти всю, без остатка» («Рыбацкая памятка». 1913 год).
Алтай. 1974 год. Тигерекский хребет. Поселение бывших казаков по имени Тигерек. Тут же река такого же названия, где обитал в то время хариус и куда по весне поднимался на нерест таймень. «Много ли сюда заходит тайменя?» - интересуюсь я у казака-рыболова и слышу в ответ: «Этой весной взял острогой сто тридцать шесть тайменей». Что остается после этого самой реке?..

***2***

(Живая вода)

Алтай. 1980 год. Чулышман. Некогда богатейшее царство тайменей. И тайменя я разыскал. Видел и тайменя-гиганта, которого соблазнил хариусом, обвязанным тройниками, мой проводник-попутчик. Рыбина-громадина, пожалуй, в рост рыбака, пожелавшего ею завладеть, лежала на отмели свинцовым брусом. Лежала недолго. Затем рывок, снасть разлетелась на части, а рыба спокойно скрылась в своей глубине.
Да, я видел тайменей Чулышмана. Но уже тогда местные жители сетовали на то, что этих рыб почти не осталось в реке. А ведь совсем недавно здесь еще появлялись добытчики, которые с помощью только спиннинга набивали тайменями не одну бочку… Да к тому же, мол, в устье реки рядами с весны стоят сети на пути рыбы.
Надо ли продолжать, надо ли дальше доказывать, что одной из главных причин оскудения наших водоемов и в давние, и в не очень давние, и в сегодняшние времена был и остается разбой с помощью промысловой снасти. Унимали ли в прежние времена слишком «энергичных» добытчиков? Точно не знаю, но, как следует из той же «Рыбацкой памятки», слишком «энергичные» рыбаки-добытчики, по которым и должна была плакать карательная дубинка, на Руси вроде бы никогда не переводились – по крайней мере именно им и предъявлял Смотритель Рыболовства, К.Александров главные обвинения в том, что рыбы в наших реках и озерах становилось все меньше и меньше.
Конечно, были отдельные сельские общины, сильные своей моралью, хранившие верные знания-заповеди стариков, которые сами устанавливали правила рыболовства для своих членов, сами следили за исполнением этих правил и сами вершили свой строгий суд…Тогда в таких крепких сельских обществах и устанавливался, например, закон: не звонить в церковный колокол во время нереста того же леща, если церковь стояла на берегу залива, выбранного этой рыбой для своего праздника-нереста.
Я знал небольшую таежную деревушку, где строго держалось правило: не перегораживать ловушками сплошь ручей, по которому еще в конце зимы, еще подо льдом, перебирались отряды сороги (плотвы) из одного озера в другое. Больше того, эту самую, ходовую сорогу разрешалось ловить каждой весной только одному какому-то дому: в эту весну, например, ловил сорогу в ручье Петр Мушаров, на другой год – Иван Зайцев и только на третий год дойдет очередь до Виктора Герасимова. И за нарушение правила (а такое нет-нет да и случалось) врагу общества была положена кара – отлучение от того или иного доброго дела…
Но такой пример сбережение «производительных сил природы» (по Зворыкину) был, на мой взгляд, и ранее скорее исключением из правил.
Не так давно в какой-то телевизионной передаче услышал я рассказ о рыбаках города Мологи, ушедшего позже на дно Рыбинского водохранилища. Автор рассказа, был, судя по всему, активные противником создания Рыбинского водохранилища. Это чувствовалось и по его повестовованию том, мол, как много ловили рыбы до уничтожения города Мологи, какую прекрасную рыбу отправляли отсюда в разные российские города. А теперь, мол, рыбаки, промышляющие на Рыбинском водохранилище, ловят совсем немного. И для доказательства этого положения демонстрировался и улов нынешней рыбацкой артели – улов, разумеется, небогатый, так как съемка сюжета для передачи велась по зиме, когда рыба малоподвижна и совсем неважно попадается в ставные сети. А что же старинные рыбаки города Мологи? Много ли ловили они рыбы по зиме?.. Конечно, совсем немного, если только не опустошали неводами зимовальные ямы.. Их главная добыча была весной, во время путины, во время хода рыбы – только тут и выпадала главная удача. Но об этом автор рассказа умалчивает (либо не знает, либо делает это с умыслом), нечестно сравнивая несравнимое, чтобы в конце концов показать нам: вот, мол, как прекрасна была раньше жизнь.
Я мог бы сейчас, как говорят, с цифрами в руках, показать любому интересующемуся, что нельзя, по меньшей мере, нечестно так идеализировать прошлое. Честное слово, не было в те, уже далекие от нас времена, идиллии, рая, была очень трудная жизнь-выживание тех же рыбаков. И не от хорошей жизни уходили рыбаки из тех же Тверской и Новгородской губернии, вынуждены были «уходить со своих насиженных гнезд рыбачить в Кронштадт, Стрельну и прочие места, многие же из молодого поколения переходят на другие заработки, придя горьким опытом к тому убеждению, что рыбной ловлей теперь не прокормиться, так как рыбные уловы стали ничтожны» ( «Рыбацкая памятка». 1913 год).
Итак, обвинение рыболовному промыслу мы с вами вынесли. А что же мы, рыболовы-любители? Неужели так и нет за нами никакой вины в том, что наши водоемы становятся все бедней и бедней?
В те времена, о которых шла речь в уже известной вам «Рыбацкой памятке», число любителей рыбной ловли, вооруженных так называемой крючковой снастью, было столь мало по сравнению с рыбаками, ведущими свой промысел различной сетевой снастью, что учитывать их влияние на количественный и качественный состав рыбьего населения наших водоемов было бы, пожалуй, по крайней мере бестактно. Хотя сама крючковая снасть по сути дела не так уж и безобидна.
Приведу хотя бы такой пример: по известным мне малым таежным водоемам того же Каргополья еще совсем недавно ( когда были живы там малые лесные деревни) летне-осенний промысел рыбы велся в основном именно крючковой снастью… Две удочки: одна полегче – ловить мелочь-живцов, другая потяжелей – ловить щук и крупных окуней; всего день работы такой снастью на таежном озере и к вечеру, как правило, полный заплечник рыбы. А это другой раз до пуда щук и окуней.
Точно таким же промыслом на дальних, так называемых отхожих, таежных озерах в течение двух лет занимался и автор этих строк. У меня не было особой цели – скопить на таком промысле капитал, я обменивал добытую рыбу только на продукты питания и на табак, но тем не менее частенько имел возможность добыть за день тех же щук столько, что вынести их за один раз из тайги никак не получилось бы. Правда, в последнем случае мне помогали еще и несколько жерлиц.
Когда рыбы добывалось больше, чем рыбак мог унести домой, и когда здесь же, на берегу озера, была устроена печь для производства сухой рыбы – сущика ( рыбу сушили на сущик, как сушат в печи впрок белые грибы), то пойманных щук и окуней с вечера отправляли в печь, чтобы наутро достать оттуда отлично хранящийся продукт. Из пяти килограммов крупной рыбы обычно получают один килограмм сущика. В мешке за плечами можно вынести по таежной тропе до двадцати килограммов сущика – продукт этот велик по объему, а потому куль с сущиком весом более двадцати килограммов очень неудобен в лесной дороге.
Хорошо известный мне рыбак, Иван Михайлович Зайцев, уходил на свой промысел еще дальше меня в тайгу – на свое Янцельское озеро. Там ждали его легкая долбленая лодка-челночек, ладная избушка и большая печь, рядом с избушкой под прочной берестяной крышей, чтобы печь не повредила непогода. С утра пораньше Иван Михайлович на своей лодочке направлялся к одной единственной луде на Янцельском озере и, вооружившись двумя, как положено для такой работы, удочками, принимался сначала ловить живцов, а там и тяжелых окуней-горбачей. Ловил он обычно не очень долго – при удачной погоде в лодке довольно скоро собиралось столько пойманной рыбы, что с ней с трудом могла справиться находившаяся в хозяйстве рыбака печь.
Со своей печи Иван Михайлович снимал до трех килограммов сущика за один раз, то есть, чтобы полностью загрузить печь, рыбак должен был выловить за утро больше пуда рыбы – часть улова, разумеется, предназначалась еще и для ухи (надо было кормиться и самому и кормить собачёнку, которая не отставала от хозяина в его походах).
Итак, пуд рыбы всего за три-четыре часа работы. Если бы была у рыбака еще одна такая печь, то рыбы можно было бы привезти с озера уже не пуд, а два пуда, а то и, как говорится в таких случаях, полную лодку – поймать при доброй погоде на своем озере Иван Михайлович мог и три и даже четыре пуда за день, если бы эти пуды можно было не погубить… И это всего на всего двумя удочками, всего на два крючка…Конечно, такие достижения имели место не каждый день. Другой раз тот же Иван Михайлович, чтобы заготовить на зиму мешок сущика (около двадцати килограммов сухой рыбы), пропадал в тайге неделю, а то и побольше. Считайте: для двадцати килограммов сущика надо выловить сто килограммов тех же окуней. Если рыбак собирал двадцать килограммов сущика больше недели, то выходило, что его дневной улов в этом случае никак не превышал тот самый пуд, который рыбак добывал только за утренние часы, когда ловля складывалась более удачно…И все-таки пуд, пуд да еще пуд – это, как вы понимаете, какая никакая, но уже заметная нагрузка на не очень большой водоем.
Эти наблюдения сделаны мной в Каргополье на таежных озерах в период с 1965 по 1966 год включительно… Еще раньше на той же Оке, которую упоминалась уже в моем рассказе, я был свидетелем, как один единственный рыбак, вооруженный двумя полудонками, всего двумя крючками, с утра до полудня налавливал столько лещей, что с большим трудом доставлял свой улов к поезду. Я сам помогал удачливому рыбаку подняться с реки в нашу гору с рыбой и снастью. Чуть позже сам автор этих строк на озере Долгом, что за селом Слёмы (об этом озере у нас с вами тоже был разговор) обычно без особого труда налавливал за утро до десяти килограммов увесистой красноперки… Ну, а если вспомнить ту же Нижнюю Волгу (неплохо знакомую мне когда-то Ахтубу) начала шестидесятых годов. Там за утро на одну единственную донку без особого труда можно было поймать три десятка мерных судаков.
Я пока оставляю в стороне такую любительскую снасть, как спиннинг, который, по моим данным, может вполне поспорить даже с ловушкой рыбака-браконьера, добывающего щук во время нереста…Заканчивается нерест, щука какое-то время отдыхает, а затем и начинается тот самый, посленерестовый жор, когда голодная рыба хватает, как говорят в таких случаях, любую железяку. И счет щукам, пойманным одним единственным рыболовом в это время всего за один день, может идти на десятки. Честное слово, наблюдая всякий раз такие «трофеи», я невольно вспоминаю тех добытчиков, которые по весне, во время нереста той же щуки, бродят по берегу нашей речушки, приходящей в озеро из другого таежного водоема, и колют проплывающую рыбу острогой… Счет такой дневной добычи тоже идет другой раз на десятки.
Та же Нижняя Волга, Ахтуба, те же шестидесятые года только что ушедшего от нас столетия, песчаные косы-перекаты, бой жереха и человек со спиннингом в руках… Честное слово, и тут нередко дневная добыча нашего удалого спиннингиста могла исчисляться десятками мерных рыбин..
Так что, дорогие друзья, рыболовы-любители, обеспокоенные судьбой наших водоемов, знайте, что не вся наша так называемая спортивная снасть уж совсем безобидна. И не надо, наверное, поэтому возмущаться, что правила рыболовства ежегодно объявляют запрет на наше с вами занятие на нерестовый и посленерестовый период. Я поддерживаю такие запреты, исходя прежде всего из достаточно большого личного опыта ловли рыбы на самую что ни на есть спортивную снасть на самых разных водоемах страны. Если мы хотим, чтобы вода в наших реках, озерах оставалась живой, то должны прежде всего сами принять для себя конкретные ограничения.
Помнится, еще совсем недавно существовало такое строгое правило: дневной улов одного рыбака ограничивался пятью килограммами. И ни альманах «Рыболов-спортсмен», ни журнал «Рыболов» не призывали в то время ловить рыбы побольше. Это сегодня многие издания, посвященные рыбной ловле, нет-нет да и согрешат, представляя своим читателям неких рыболов-добытчиков возле груды лещей, щук. О каком бережном отношении к нашим водоемам может идти речь, когда мы подогреваем наши худшие стремления – навалить рыбы побольше?
Здесь кто-то, возможно, остановит меня и скажет: «Хорошо, тот же спиннинг в определенных условиях иногда может быть более добычлив, чем сеть рыболова- промышленника. Но сколько у нас всего таких удачливых спиннингистов? Сколько у нас вообще рыболовов-любителей со своей потешной удочкой, с помощью которой другой раз не поймать рыбы даже на «худую» уху, как говорят в таком случае рыбаки-карелы. В последние годы издания альманаха «Рыболов-спортсмен» я имел некоторое отношение к работе его редакции (был и автором материалов и членом редакционной коллегии), а потому находился в курсе различных рыболовных дел страны. Именно в то время и пытались как-то оценить, сколько же примерно рыболовов-любителей в Российской федерации. В тех подсчетах участвовали вроде бы и различные охотничьи и рыболовные организации, и все вместе мы пришли к выводу, что активных рыболовов-любителей в стране было в то время более пятнадцати миллионов… Было и другое мнение, что число это явно занижено. Так что если помножить эти пятнадцать миллионов даже на одну единственную «худую» уху за сезон, для которой требуется все-таки хотя бы полкилограмма рыбы, и то получится, видимо, какое-то заметное число, определяющее нашу общую, любительскую годовую добычу. Ну, а если допустить, что так называемый активный рыболов-любитель не ограничивается одной единственной ухой в течение года, какой результат подсчетов может быть тогда?
Весна 1972 года. Карелия. Логмозеро. Недалеко от Петрозаводска. К озеру приходит река Шуя двумя своими рукавами, чтобы из Логмозера почти тут же оказаться в Онежском озере-море. Логмозеро - это нечто вроде своеобразной гигантской лагуны моря Онего. И сюда, в озеро-лагуну с ранней весны и начинает заходить из Онего самая разная рыба. Первым обычно, еще подо льдом идет в Логмозеро увесистый онежский окунь. И это ежегодное событие хорошо известно всем рыбакам в округе… Самое начало апреля. Выходной день. Мой дом стоит в том месте, где малая Шуйская протока встречается с водами Логмозера. Сегодня на озере столпотворение – рыболовное игрище. Еще с рассвета на льду все прибывало и прибывало рыбаков, и шуйских, и петрозаводских. Этих рыбаков – темные фигурки на белом пространстве замерзшего озера, мой малолетний сынишка называл пингвинами. Встанет над озером день, и тогда можно будет примерно прикинуть, сколько же нынче собралось здесь наших «пингвинов». Считаю примерно, кучками-десятками, затем из кучек собираю сотню «пингвинов», далее еще сто… сто… сто… Сбиваюсь со счета… Рыбаки прибывают на машинах, мотоциклах, санках-финках. После обеда, пока наши подопытные пингвины еще не начали расходиться по домам, отправляюсь на лед и продолжаю прикидывать, сколько же нынче здесь людей промышляет явившегося из онежских глубин окуня…
Все рыбаки по-прежнему сидят на своих местах, не бегают от лунки к лунке – значит, есть рыба…Пора собираться домой. Удочки опускают в шарабан-заплечник, фанерный ящик, куда свободно входит до пуда пойманной рыбы, Рыба вся в заплечнике, на льду пойманной рыбы нет – каждый рыбак каждого пойманного окуня тут же отправляет в свой шарабан, видимо, с той целью, чтобы не привлекать внимание соседа. Но так поступают обычно только тогда, когда с рыбой все в порядке, Когда же дело никак не клеится, пойманную мелочь в ящик не прячут – она открыто лежит перед рыбаком на льду: мол, вот и весь улов – на «худую» уху, считай, что не поймал… Судя же по сегодняшнему поведении наших рыбачков-«пингвинов», на «худую» уху они сегодня точно поймали.
Ящики-шарабаны собраны. Их не без усилия рыбаки устраивают у себя за плечами. Значит, рыба есть. А если «есть», значит, норма в пять килограммов у большинства рыболовов-любителей сегодня выполнена, а то еще и с лихвой. А промышляло сегодня на льду, честное слово, более пятисот человек.
Несложный расчет: рыбу на уху ( и пусть на «худую»)- пусть всего по два килограмма на человека, умножаем на пятьсот «пингвинов… Что получится?..Одна тонна рыбы или десять центнеров… А ведь именно на центнеры считают уловы рыбаков-промышленников… И десять центнеров за день – это не самый последний улов целой рыбацкой артели.
Вот вам и «нагрузка» на водоем со стороны рыболовов-любителей, вооруженных, только крючковой снастью, а в нашем случае вообще всего-навсего одним крючком на человека, впаянным в небольшую блесенку.
Конечно, это крайний пример, событие не очень частое. Но и о таких событиях следует помнить, чтобы в конце концов найти решение, как сохранить воду наших водоемов живой, как не дать ей совсем умереть.
Увы, разговор о нагрузке на водоем со стороны рыболова-любителя на этом еще не окончен… Нам надо еще разобраться, как влияет наше с вами увлечение на качество жизни водоемов – пока мы с вами подсчитывали только возможное количество рыбы, доставшейся рыболовам, вооруженным любительской снастью…
Я уже говорил, что мне пришлось серьезно заниматься промыслом рыбы на таежных озерах Каргополья. Попутно я проводил и некоторые научные изыскания: оценивал кормовой потенциал водоемов, с которыми более менее близко знакомился. Два года подряд мой дом, моя штаб-квартира, находилась на берегу Домашнего озера. Здесь, в оставленной совсем недавно людьми деревушке, и облюбовал я для себя небольшой ладный домик, откуда и отправлялся регулярно к своим отхожим озерам ( от слова «отходить» - удаляться, видимо, от постоянного места жительства).
Домашнее озеро, на самом берегу которого и стоял мой домик, было очень приличным, по здешним меркам, водоемом, и здесь, рядом с моим жилищем, водилась самая разная рыба: и щуки, и окуни, и налимы, и сорога (плотва), и здесь в общем-то мне можно было добывать рыбу, что я и делал, но уже по осени, по холодам, когда жизнь на отхожих озерам замирала, готовясь к зиме. В остальное же время, с весны до середины сентября, я все-таки занимался отхожими озерами, где дневной улов мог быть значительно больше, чем на Домашнем озере.
В чем причина такого обстоятельства? А в том, что наше Домашнее озеро из года в год кормила постоянно все восемнадцать семей нашей деревушки – каждый из жителей в любое время мог отправиться на свое озеро и «достать», как говорилось здесь, рыбу себе на уху. Видимо, этот постоянный пресс и не позволял рыбе в нашем озере развестись до так называемого товарного количества. Но в то же время Домашнее озеро продолжало хранить свою природную силу – оно никак не «мельчало» с годами, и в нем постоянно водились и очень крупные щуки и очень приличные окуни.

***3***

(Живая вода)

Как удавалось здесь, под окнами деревни, сохранять водоему свою природную силу?.. Ну, во-первых, щуки Домашнего озера были так или иначе защищены от поголовного избиения во время нереста… Да, со стороны деревни щук во время нереста добывали – ставили разные ловушки в заливах и возле ручьев, но дальше, в конец озера, в Концезерье, где и нерестились, видимо, основные отряды наших щук, в это время рыбаки никак не могли попасть: к нересту щуки лед уже совсем не держал человека и в то же время не давал лодкам открытой воды, а снег на пути в Концезерье настолько раскисал, что и по берегу была закрыта дорога в ту сторону любому путешественнику. Не пускала природа в это время рыбаков-добытчиков и к противоположному берегу нашего озера, где тоже нерестилась щука – те же непроходимые кислые снега, а под ними вдобавок хлябь болота. И здесь рыба спасалась от погрома.
Отметил я на Домашнем озере и еще одно замечательное явления: кроме щук и окуней, местные жители активно интересовались и такой мелочью, как сорога. Это сорогу, именуемую часто сорной рыбой, ловили и по весне, когда она перед своим нерестом отправлялась путешествовать по ручью, ловили и по осени, когда сорога снова собиралась в свои стаи и поднималась к самой поверхности, то и дело выплескивясь, выскакивая из воды, ходила «ятвой» на виду у всей деревни. И, заметив такую стаю, «ятву», разгуливающей сороги, рыбак потихоньку подбирался к объявившейся рыбке и старался окружить «ятву» сеткой.
Добытую, и порой в большом количестве, осеннюю сорогу сушили в печи, и такой сущик из осенней сороги ценился другой раз дороже, чем сущик из окуня или щуки. Уха из сороги-сущика мягче на вкус и к тому же, по убеждению местных жителей, обладает целебными свойствами. Я сам как-то присутствовал при разговоре дипломированного врача с занемогшей старушкой, когда больной было рекомендовано поесть ухи из сущика- сороги. Именно из сухой сороги:мол, пусть кто поймает вам немного сорожки, а вы ее посушите и вам от такой ухи сразу полегчает…
Так что местные рыбаки, зная об этом или не зная, своим активным вниманием к сорной рыбе, сороге, поддерживали постоянное равновесие между хищником и жертвой в нашем Домашнем озере, сохраняя таким образом здесь качество жизни, сохраняя естественные жизненные силы водоема ( об этом, необходимом для каждого водоема, равновесии хищник – жертва я расскажу немного попозже).
Да, Домашнее озеро не дарило нашим рыбакам таких богатых уловов, как наши отхожие озера, но исправно их кормило.
На отхожих озерах я промышлял двумя удочками – об этом способе ловли уже был у нас разговор. К этому арсеналу частенько добавлял и с десяток жерлиц, которые другой раз прежде всего и отвечали за выполнение «плана».
Если для работы удочкой на некоторых отхожих озерах можно было и обойтись без плавсредств ( без лодки или плота), то для обслуживания жерлиц плавсредства были просто необходимы, а потому, прибыв на отхожее озеро, где не было ни лодки, ни плота, я прежде всего принимался собирать из сухих елок хотя бы небольшой плотик. Ну, а затем размещал по берегу жерлицы, ловил живцов, варил уху перед возвращением домой, а там и обратно в деревню до следующего утра..
На другой день с утра пораньше в дорогу, и сразу же по прибытию на место проверять свои ловушки.
Медленно и тихо, не вынимая шеста-весла из воды, чтобы не беспокоить таежную тишину, приближаюсь к самой крайней жерлице и еще издали вижу, что шнур полностью снят с рогульки… Шнур уходит в воду под углом, а не свисает прямо вниз, как в случае, когда щука, схватив живца и вырвал шнур из расщепа жерлицы, почему-то бросает тут же добычу и уходит… Беру шнур в руку, чуть-чуть потягиваю на себя и чувствую на другом конце рыбину… Щука не очень большая – килограмма на полтора.
Следующая жерлица, как и вчера вечером, чутко насторожена, шнур не распущен, живец цел и еще довольно бойко ходит на крючке…Третья жерлица – шнур вырван из расщепа и распущен полностью. И тут на крючке щука – чуть-чуть поменьше первой… Двигаюсь дальше… Снова шнур распущен, вытянут в сторону под углом, но ни щуки, ни живца нет – шнур запутан в траве. Скорее всего щука ушла, освободившись от крючка и унося с собой живца.
Заканчиваю путешествие по ловушкам и подвожу итог: поймал три щуки – последняя побольше первой, почти полпуда рыбы есть, с одной жерлицы сорван живец, на шести остальных живцы не тронуты. Принимаюсь ловить новых живцов, настораживаю все ловушки и отправляюсь к причалу, где оставил заплечник. Убираю пойманную рыбу и принимаюсь за удочки. На живцовую удочку к вечере поймал неплохую щуку. На удочку полегче, на червя наловил окуней. Окуни поменьше посажены в садок – вечером сменю живцов на жерлицах. Варю уху и снова к ловушкам. На жерлицы к вечеру попалась только одна щука.
Заплечник тяжелый: щуки и приличные окуни. Возвращаюсь домой, а завтра снова таежная тропа, плот, щуки, вечерняя уха и дорога домой, к русской печи, где буду в очередной раз сушить рыбу.
Я привел хронику одного, более менее удачного дня промысла на отхожем озере. Но такая удача обычно встречает рыбака на одном и том же озере всего три-четыре дня. Дальше озеро будет отворачиваться от тебя, и тогда с этим водоемом надо расстаться хотя бы на время. Спустя недели полторы сюда можно снова заглянуть, но теперь уже за день полный заплечник щук тебе никак не поймать. Да и прежних увесистых рыбин в улове будет явно меньше – внимание к твоим живцам теперь проявляют по большей части щуки помельче.
Отхожие озера, о которых идет речь, обычно не имеют постоянного стока: чаще всего только по весне оживают здесь ручьи и небольшие речушки, которые уносят часть вешней воды из тайги, а потому новые щуки не придут сюда ни завтра, ни послезавтра – новой рыбе здесь надо вновь развестись, вырасти, набрать вес. Так что рыболов, добывающий здесь своих щук, просто напросто вычерпывает то, что не успели вычерпать до него. И это только с помощью крючковой снасти. И это в таком водоеме, где по причине его недоступности по весне никто не беспокоит тех же щук во время их нереста.
Порой, знакомясь с новым для тебя отхожим озером, уже в первые день-два ты можешь точно оценить этот водоем… Отправишься проверять жерлицы, поставленные на ночь, и видишь, что шнуры с них распущены, но никто не попался, а живцы порезаны щучьими зубами. И по порезам, по расстоянию между ними сразу определяешь, что этим мародерством занимались здесь щурята-малолетки. А раз щурята безбоязненно шастают по водоему, значит, крупной щуки здесь скорей всего и нет.
И действительно, в озере, где обитает достаточно крупных щук, щурята и небольшие щучки так откровенно о себе почти никогда не заявляют. Щуки – каннибалы и сожрать соплеменника поменьше у них обычное занятие. Сколько раз здесь же, на отхожих озерах, приходилось мне подводить к плоту или к лодочке-челноку сразу двух щук, попавшихся на мою живцовую удочку: одна, как и положено, соблазнялась живцом, посаженным на крючок, а другая тут же принималась с головы заглатывать мою законную добычу – вот так, совсем не малым щучьим хвостом вперед, торчавшим из разинутой щучьей пасти, и являлся обычно мне чудной трофей… И, конечно, о желании более солидных родственников поживиться собратьями поменьше, эти самые щучки поменьше как-то знали, а потому и не торопились к тому же живцу, посаженному на крючок жерлицы, когда по соседству мог находиться более сильный охотник. Но стоило сократить число охотников покрупней, и «малыши» давали себе волю.
День, другой, третий щурята терзают твоих живцов. Все! С озера можно уходить – хорошей рыбы здесь нет и, возможно, не будет уже никогда…Почему? А все по той же причине: рыболов выловил крупных хищников с помощью все той же крючковой снасти (учтите, что и нам с вами, рыболовам-любителям, на тех же отхожих таежных озерах, где пока наших щук не слишком побили, будут попадаться прежде всего крупные щуки, если они здесь есть – щурята и тут будут соблюдать осторожность, уступая место близким родственникам посильней) и не позаботился о том, чтобы сохранить прежнее равновесие хищник – жертва. Не будет рыболов-любитель, потешившийся на таежном озере, тут же заниматься отловом той же самой сороги, как занимались такой работой-промыслом рыбаки, жившие когда-то на берегу Домашнего озера (помните: они ловили и щук, и сорогу-мелочь?).
Какая же связь между щуками и той же сорогой-мелочью? Почему озеро, потеряв значительное число своих щук, может потерять навсегда свою прежнюю силу?
Как-то мне пришлось наблюдать нерест щук в Дарвинском заповеднике (на Рыбинском водохранилище). Я стоял в высоких сапогах в воде, и рядом со мной, действительно на расстоянии вытянутой руки, терлась о стебли прошлогодней травы громадная щука. И тут же, под щукой-икрянкой я видел носившихся взад и вперед больших быстрых рыб. Сначала я подумал, что это щуки-самцы, молочники, Но, приглядевшись, понял, что это вовсе и не щуки, а крупная плотва, наперебой подхватывающая икру, которую струйками нет-нет да и выбрасывает под себя щука-икрянка. Плотва явилась сюда на свой собственный пир. Плотвы было много – она была всюду.
Сколько собрала эта самая плотва щучьей икры? Что осталось после этого озеру?.. Видимо, только достаточно большое число щук-икрянок, множество выметанных ими икринок, способно противостоять нашествию той же плотвы.
То, что так называемая сорная рыба, расплодившаяся в большом количестве, способна значительно сократить число рыб ценных пород, известно давно и ученым, и рыбакам… Те же ерши основательно считаются главными потребителями икры налимов и сигов, которые эти рыбы оставляют на каменистых озерных лудах. И если в водоеме от ерша буквальным образом некуда деться, то это сигнал беда. Таким же сигналом беды будут и бесчисленные стаи мелкой плотвички ( сороги) на таежном озере – если сорока становится хозяйкой водоема, значит, управы на нее здесь давно нет, значит, хищник здесь выловлен, выбит. И другой раз, отыскав пока еще незнакомое тебе отхожее озеро, не надо настораживать жерлицы и ждать, когда твоих живцов начнут терзать щурята, чтобы оценить качество водоема – достаточно забросить удочку с крючком, наживленном кусочком того же червя, и сразу станет ясно, кто здесь главный хозяин. Если к твой снасти тут же явится несметное количество сороги, то, как говорится, сматывай удочки – крупной щуки здесь тебе не видать. Кто-то, видимо, выловил этих щук до тебя, а затем всякая сорная мелочь, оставшаяся без должного надзора, сама позаботилась о том, чтобы ее «враги» здесь слишком не разводились.
Более десяти лет наблюдал я за одним отхожим озером, которое прежде славилось крупной рыбой: щукой и окунем. Если у нас, на Пелусозере, на берегу которого стоял мой дом, достать, как говорят здесь, хорошую рыбу на традиционный пирог-рыбник по летнему времени было не всегда просто, то на Чебусозере ловилась в это же время только крупная рыба, а посему перед каждым престольным праздником наши старушки тихо просили меня: сходил бы, мол, на Чебусозеро, принес бы рыбы на пирог. И Чебусозеро никогда не отказывало в такой просьбе – всегда дарило на пирог и хороших щук и очень хороших окуней.
В озере была и плотва-сорога, но поймать здесь ту же сорожку на живца было не так-то просто. Водились в этом озере, видимо, и щурята, и окуни-малыши, но и эту мелкоту увидеть было очень трудно. Все получалось здесь вроде бы, как по писаному: на бой с рыбаком «шли одни старики». Честное слово, за все время, пока озеро было в прежней силе, я ни разу не встретился здесь ни с одной щучкой-продростком, не говоря уже о мелочи-щурятах.
Но вот дорогу к нашему чудесному озеру прознали обитатели лесорубного поселка и, расчистив от завалов лесную тропу, заявились туда по весне, завезли на мотоциклах мешки сетей и орудовали здесь все время, начиная с нереста щуки и кончая нерестом окуня.
В год разбоя рыба в Чебусозере, считайте, что почти совсем не ловилась. Ничего хорошего не принес и следующий год. Я стал забывать об этом, когда-то очень щедром озере, а когда снова вспомнил и навестил его, то отыскал здесь прежде всего плотву. И плотвы было много – она отменно ловилась на того же червя. Оставались в озере и окуни, но уже не те, что были раньше – на удочку ловились совсем небольшие «полосатики», и почти точно такие же малыши бегали за моей спиннинговой блесной. Но щук я никак не смог отыскать – не попадались мне на глаза даже щурята-карандаши.
Спустя года два я снова навестил Чебусозеро и снова радовали меня тут только неугомонные прожорливые сорожки, среди которых стали попадаться и вполне приличные рыбки. Да, теперь, видимо, только эти обитатели Чебусозера отвечали за новое качество жизни известно мне водоема.
Вот так вот, отлавливая крупного хищника и прежде всего щуку – а нацелиться с помощью нашей самой спортивной снасти именно на крупную добычу не так уж сложно (и живец побольше размера, и блесны побольше), и оставляя водоем на откуп так называемой сорной рыбе, и мы, рыболовы-любители, очень даже способны вмешаться в жизнь подводного мира и значительно изменить качество этой жизни… И об этом нам с вами тоже следует помнить.

До сих пор причины всех наших бед мы искали только в нас самих. Мы, рыбаки-промысловики и рыболовы-любители, главные мытари, главные сборщики дани с наших водоемов. И свою персональную ответственность мы, конечно, признаем. Но кроме вины рыбаков и рыболовов есть еще и общая вина всех людей, всего нашего общества за то, что жизнь на нашей земле становится все ущербней и ущербней – устраивая свое благополучие наше общество слишком мало думает о благополучии всего остального. Да, рыбак-промысловик и рядом с ним и рыболов-любитель способны значительно сократить число тех же щук в озере, в реке, но для этого потребуется не год и даже не два, а для того, чтобы уничтожить всех обитателей водоема, сбросив в водоем какую-нибудь грязь-отраву, требуется совсем немного времени. И как ни странно, именно об этой угрозе, которая более чем реальна для очень многих водоемов страны, мы упорно молчим, будто ничего подобного не имеет места…
Давайте еще раз заглянем в знакомую уже нам «Рыбацкую памятку», изданную в Москве в 1913 году. Вот о чем уже тогда очень беспокоился Смотритель Рыболовства, Действительный член Императорского Российского Общества рыбоводства и рыболовства, К.Александров:
«Другая же причина, от которой рыболовство у нас все хиреет и хиреет – это изменение условий жизни, влекущее изменение в самой природе. Уничтожаются леса – и реки лишаются запасов влаги, их поивших; распахиваются береговые склоны и обнажается подпочва, бесплодная для жизни вод, для жизни тех червячков, насекомых и всякой иной мелкой твари, которая идет на питание рыб. Вредно также влияет на рыболовство перегораживание речек плотинами, преграждающими для рыб их путь к нерестилищам: в не подходящих условиях рыба икру или не выбивает, или выметанная икра, не развившись, погибнет…
Далее, человек загрязняет воды отбросами своей жизни и хозяйства: то он спускает в природный бассейн какую-нибудь грязную воду, то наваливает на берега или лед рек и озер навоз, которым укрепляет также и свои плотины, то, наконец, загрязняет воду при мочке льна, коры и т.п. Но всего вреднее на рыболовство действует развившаяся за последние десятилетия фабрично-заводская промышленность. Многие фабрики и заводы спускают в соседние воды разные ядовитые вещества, от которых рыба, а также раки, гибли и гибнут целыми массами…»
Много ли найдете вы сегодня, спустя почти век после издания «Рыбацкой памятки», хотя бы вот таких откровенных публичных признаний? А ведь за это время вода в тех же наших реках сплошь и рядом становится не только грязной, но и определенно ядовитой…
1955 год. Секция спиннингистов московского общества «Рыболов-спортсмен» выезжает на реку Угру, в Калужскую область…Отправляемся на автобусе. В дороге дремлем. Уже под утро автобус останавливается, и мы выходим из него немного размяться. Рядом с нашей остановкой не то река, не то какой-то канал. В сумерках близкого рассвета видим, что вода в реке-канале вроде бы и не похожа на обычную воду – вся река в какой-то пене, в пузырях. И очень дурно пахнет. Кто-то объясняет, что это промышленные стоки Кондровской бумажной фабрики, что фабрики, снабжающая нас писчей бумагой, вовсе никак не озабочена очисткой своих отходов, вот они и уходят в конце концов в Угру. Мы будем ловить рыбу много выше этого ужасного места, а потому, мол, нас эта грязь вроде бы и не коснется…
Автобус трогается с места, и мой сосед то ли для меня, то ли просто так, для самого себя, вспоминает, как в 1945 году в Кенигсберге (ныне – Калининград) он видел пруды-отстойники местной целлюлозно-бумажной фабрики, куда поступала уже так хорошо очищенная вода, что в этой «сточной» воде резвились громадные карпы-поросята, и что его, созерцавшего тогда этих живых и здоровых карпов, живущих в «сточных» промышленных вод, потрясла не сама рыба, а то, видимое, очень ревностное отношение немцев к окружавшей их природе. Мой попутчик по поездке на рыболовную Угру до того 1945 года, до встречи с удивительными прудами-отстойниками в принципе очень «грязного» промышленного предприятия видел, мягко говоря, только стоки-отраву, которые сбрасывали в те же реки отечественные фабрики и заводы.
1964 год. Архангельская область. Котласский целлюлозно-бумажный комбинат. Совсем недавно пущена его первая очередь. Комбинат на самом берегу реки Вычегды, где когда-то обитала сама царица северных вод – белорыбица. Прямо из реки в цех, производящий щепу, идут и идут по транспортеру мокрыми бревнами-балансом вчерашние ели. И тут же, почти у самой реки, водоем-отстойник, где пенится такая же страшная, черная жидкость, какую сбрасывала в реку Кондровская бумажная фабрика. Отстойник не велик – это всего-навсего яма, вырытая в грунте. А что будет, когда эта яма-отстойник наполнится до краев? И видимо, для того, чтобы не произошло так называемого залпового сброса, из отстойника ручьем-канавой жижа, отходы комбината, понемногу сползают в реку…

***4***

(Живая вода)

Год 1967. Карелия. Кондопожский комбинат, гордящийся тем, на произведенной им бумаге печатается главная газета страны – «Правда». Комбинат на берегу Онежского озера ( Кондопожский залив). Официальной информации нигде не нахожу, но все, кто знает, как работает комбинат, в один голос утверждают, что каждый день от комбината в Онежское озеро отходят баржи-лихтера, наполненные промышленными отходами. Вроде бы эти баржи не уходят далеко в озеро, а сбрасывают всю грязь в Кондопожский залив. Это вроде бы лучше – грязь остается в прибрежной зоне, а потому, мол, не вредит воде самого Онего. Разговариваю с карельскими учеными-ихтиологами и узнаю от них, что за Кондопожским комбинатом давно числятся заметные грехи: «Кондопожская губа утеряла свое промысловое значение из-за отравления ее вод стоками целлюлозно-бумажного комбината. Прежде здесь добывалось до 1000 ц ряпушки. Перестало существовать стадо сунского сига ( когда-то этот сиг заходил на нерест в реку Суну, впадающую в Кондопожскую губу)» («Озера Карелии». Петрозаводск. 1959 год).
Список обвинения нашим промышленным предприятиям можно продолжать до бесконечности: там погубили такую-то реку, а там такую-то. Но тут идет речь только о так называемых видимых потерях, которые мы отмечаем, когда видим погибшую рыбу или совсем опустевший водоем. Но есть и другая, обычно не слишком приметная сторона деятельности тех же промышленных предприятий и того же сельского хозяйства…
В свое время мне довелось руководить работой «Природоведческой комиссии» Московской писательской организации, которая вела активную борьбу с неким «проектом переброски части стока северных рек на юг». Сам по себе этот одиозный проект уже в основе своей имел ложную предпосылку: помочь якобы катастрофически мелеющему Каспийскому морю. Но на самом деле Каспий и не думал безвозвратно мелеть – уровень воды в этом море периодически менялся, и уже в то время, когда работала наша Комиссия, вода в Каспийском море начала прибывать, затапливая прибрежные сооружение и размывая берега.
Против «проекта века», как именовали свое детище его упертые разработчики, восстала почти вся наша наука, но высказать в той же печати свои соображения оппонентам проекта не позволялось – в печати проект можно было только хвалить. И нам пришлось вести только так называемую кассетную войну. Мы проводили заседания нашей «Природоведческой комиссии», куда приходили самые разные ученые, обеспокоенные судьбой страны, мы записывали все выступления на пленку ( аудиокассеты) и только так вели борьбу с разработчиками проекта на информационном поле. Почти все записи наших заседаний, различных «круглых столов» хранились у меня, и я владел в то время достаточно полной информацией о состоянии наших внутренних водоемов. Именно тогда я и услышал от одного очень известного ученого ( а в нашей работе принимали участие и академики АН СССР), что прежней пресной воды, которая и обеспечивала нашу эволюцию, у нас уже и нет – наша так называемая пресная вода, что мы употребляем в пищу, по солевому составу приближается к морской воде… Что будет дальше с нашей эволюцией при таком качестве питьевой воды, сможет ли наша эволюция отследить головокружительную скорость изменения состава прежней пресной воды?.. Изменения эти, как вы понимаете, не слишком заметны – больше того, о них никто из простых потребителей даже не догадывается, но они имеют место и вряд ли несут с собой пользу для нашего здоровья… А что происходит с обитателями водоемов, вода которых «засаливается» на глазах. Какое качество жизни обещано при этом тем же щукам, окуням, лещам, сигам?..
Возможно, кто-то из моих читателей-собеседников слышал о таком северном водоеме – озеро Кенозеро. Это южная часть Архангельской земли на границе с Каргопольем и Восточной Карелией. Озеро проточное (бассейн Белого моря). Озеро большое, красивое, сейчас оно входит в Национальный парк… Когда-то в Кенозере водился (и в большом числе) сиг, который так и именовался – кенозерский. Но сига не стало. Не стало совсем недавно. На моей памяти ихтиологическая экспедиция искала ответ на вопрос: куда делся кенозерский сил, - и вроде бы нашла его…
Сиг нерестится под зиму, оставляя икру на каменистых лудах ( приподнятостях дна) и здесь оставленная сигами икра дожидается весны. Разумеется, качество-сохранность этой икры, а следом успех развития и появления на свет мальков зависят не в последнюю очередь от качества воды. Но по Кенозеру с некоторых пор гнали и гнали в плотах лес. Лес перед сплавом никто не освобождал от коры, то есть по озеру шли неокоренные бревна. Часто плоты из таких бревен для каких-то целей притормаживали в пути. А легче всего притормозить такой плот, и оставить его не какое-то время на месте там, где не очень глубоко, над озерными лудами. И здесь сплавляемый лес и терял часть своей коры, кора опускалась на камни луды, где нерестились сиги. Древесная кора разлагалась, из нее вымывались водой различные вещества, которые и губили икру, оставленную здесь. Вот так вроде бы и извели полностью кенозерского сига. Это заключение ученых-ихтиологов.
Вспоминается совсем недавнее время, когда над всеми нами висел громадный лозунг хрущевских времен: коммунизм это не только советская власть плюс электрофикация, но еще и химизация всей страны. И если о качестве воды в наших водоемах, о потерях той же Волги после строительства плотин еще можно было хоть как-то говорить, то об опасности для всей нашей жизни тотальной химизации ( и прежде всего химизации сельского хозяйства) нельзя было даже заикаться.
Год 1979. Калининская, ныне Тверская область. Крылатый отряд сельскохозяйственной авиации. Самолеты Ан-2, обслуживающие местные угодья – та же подкормка зерновых и многолетних трав. Рядом с самолетами, ожидавшими весенней работы, ангар с какой-то сельскохозяйственной химией. Чуть в стороне от ангара гора минеральных удобрений, которые у меня на глазах бульдозер сталкивает в овраг, где бушует весенний поток…Эти удобрения, которые тут же уносит весенняя вода, уже как бы и не существуют – их уже как бы и распылили над полями: летчики куда-то летали по своим личным делам, жгли отпущенный на сельскохозяйственные работы бензин и теперь, чтобы закрыть «левые» рейсы, сбрасывали в овраг минералку.
Минеральные удобрения ( те же соли, превращающие пресную воду в морскую), богатые азотом уходят по оврагу в речку, а там в реки… А что такое те же азотные удобрения для водоема? А то же самое, что и для полей, и для лугов – они и в водоеме вызовут активный рост растений. И водоемы, куда поступают те же азотные удобрения с полей и лугов (их попросту вымывают дожди, весенние воды), начинают усиленно зарастать. Так, зарастая травой, гибнут многие наши пруды, озера, гибнут и реки, если к тому же плотина водохранилища отказывает им в очистительном весеннем половодье.
В наши водоемы с сельскохозяйственных угодий попадает и вся ядохимия, попадает чаще всего не «залпами», не смертельными дозами, как попадает в водоемы яд промышленных предприятий при залповом сбросе отходов, а небольшими дозами, постепенно. Но ведь яды, которые долго не разлагаются на неядовитые компоненты ( а такие, увы, в сельскохозяйственном производстве оказываются пока в абсолютном большинстве), имеют страшную для всего живого способность – накапливаться в живом организме. Увы, у нас и об этом не принято, по-моему, до сих пор рассказывать населению, доносить до людей правила санитарии, которые крайне необходимо знать каждому в современных условиях.
1984 год. Финляндия. Учебники для финской средней школы. Детишкам, будущим гражданам страны, на страницах учебника подробно рассказывают о кислотных дождях. Кислотные дожди – порождение промышленных предприятий. Различные окислы выбрасываются в атмосферу трубами заводов, фабрик, теплоэлектростанций – это в основном продукты сгорания углеводородного сырья, которые затем в виде «кислотных дождей» возвращаются на землю.
От кислотных дождей страдают леса, луга, пашни ( закисляется почва, а на кислых почвах уже совсем не тот урожай), страдают озера, страдает рыба. На графике, приведенном в школьном учебнике, понятно показано, какой именно показатель кислотности воды губителен для тех или иных рыб ( для их икры, молоди). И финские дети чуть ли не с пеленок знают, что кислотные дожди могут извести в озере всю рыбу. Со школьной скамьи запоминают они, что с закислением почвы и воды можно бороться – для этого надо известковать почву, раскислять и воду водоема. А главное, надо бороться с дымящимися трубами предприятий.
В тех же учебниках для средней финской школы нахожу подробный рассказ о том, как влияют на здоровье человека те или иные опасные вещества. На странице учебника рисунок: фигура человека и вокруг него враги – продукты сгорания бензина, ядохимикаты, сельскохозяйственные удобрения и так далее, и стрелками показаны те наши органы, которые эти «враги» прежде всего атакуют. Ученики финских школ в 1984 году знали, как опасны те же тяжелые металлы и откуда они могут попасть в наш организм.
Возвращаюсь домой, вижу пожелтевшую от кислотных дождей хвою сосен в Карелии, на берегу своего Пелусозера. Лечу на самолете из Петрозаводска в Москву. Прямо под нами оранжевое облако, поднимающееся над Чероповецким химическим комбинатом. Слышу рассказы о вишнях, погибших этой весной в Борисоглебском районе Ярославской области после какого-то особого дождя. А в прессе, на радио, на телевидении тишина. Молчат и преподаватели школ. Будто все согласились с тем, что без так называемой тотальной химизации страны не видать нам никогда светлого будущего.
Середина восьмидесятых годов. Перестройка. Гласность. Газета «Московская правда», кажется, серьезно занялась экологическими проблемами. Статья о том, какого качества продукты питания получаем мы с полей, удобренных нашими же собственными отходами. Стоки канализации, смешанные с промышленными отходами и стоками с городских улиц, в конце концов попадают на так называемые поля орошения, где испаряется постепенно влага, и откуда затем твердая часть городских отходов угодит на поля пригородных сельхозпредприятий. Так вот в этой твердой части городских сбросов, в этих удобрениях, богатых прежде всего азотом, неугомонные исследователи-журналисты эпохи перестройки, обеспокоенные состоянием здоровья горожан, обнаружили такое количество разнообразных тяжелых металлов, которое в десятки раз превышало все предельно допустимые нормы. И вся эта «грязь» в конце концов переходила в те же овощи, от которых доставалась и нам с вами.
Я уже упоминал, что долго не разлагающиеся яды ( в том числе и тяжелые металлы, поражающие не в последнюю очередь нашу наследственную систему и приводящие к самым опасным заболеваниям) обладают способностью накапливаться как в отдельных органах живых существ, так и по так называемой пищевой цепочке. Так, например, курица, потребляющая постоянно корм, где присутствует вроде бы совсем немного яда (сама курица от этого количества яда пока не погибает), несет яйца, где в конце концов и концентрируется попавший до этого в организм курицы яд. Так, если самой домашней птице достается одна условная единица опасного вещества, то в курином яйце этого вещества уже в тридцать раз больше. Пчела, собравшая вместе с нектаром и пыльцой ту же самую условную единицу яда, вроде бы и не испытывает пока особых «неудобств» от этого, а вот в меде, который пчелы накапливают в сотах, уже в восемь раз больше этого ядовитого вещества.
В наши водоемы попадают те же тяжелые металлы (свинец, ртуть…). В воде их другой раз и не так уж много, их концентрация вроде бы и не слишком превышает предельно допустимые нормы, а вот уже тот же зоопланктон ( беспозвоночные животные, обитающие в толще воды, которыми питается молодь почти всех наших рыб) собирает в себе тех же тяжелых металлов побольше. Мальки рыб, поедающие этих рачков, коловраток, еще в большем количестве накапливают в своем теле опасные вещества. Окуньку же, поедающему мальков, суждено уже накопить в себе ядовитых веществ в таком количестве, что употребление такого окунька в пищу может быть крайне опасным. Ну, а наших ядовитых окуньков в свою очередь поедает щука, которая накапливает в себе еще больше опасных веществ.
Вот так и работает пищевая цепочка накопления ядовитых веществ… А кто из нас с вами знает все это? А ведь мы с вами ловим рыбу не только на таежных озерах, жизни которых пока не всегда угрожает ядовитый пресс нашей промышленной цивилизации. Скажите, пожалуйста, кто проводил анализ рыбы, пойманной рыболовами-спортсменами в той же Москве-реке во время Бронницких соревнований на спиннинг? Все ли участники подобных соревнований знают, что рыбу из Москвы-реки под Бронницами скорей всего крайне опасно употреблять в пищу? А тогда куда девать свои уловы нашим лихим спортсменам?
В прошлом году под Ярославлем на Волге проводились соревнования спортсменов-удильщиков. Судя по рассказу областного радио, для участия в этих соревнованиях прибыли команды из многих городов. Были там, видимо, и победители и рекордсмены. И совсем вскользь радиожурналист напоследок сообщил слушателям, что пойманную рыбу вроде бы выпускали… Почему? То ли нашим неугомонным охотникам за рыбешкой-мелочью стало вдруг жаль обманутых плотвичек и подлещиков? То ли их заранее предупредили, что пойманную в Волге рыбу есть никак нельзя?.. И будто отвечая на мои вопросы, день-два спустя то же областное радио передало беседу с санитарным врачом, который на вопрос: можно ли употреблять в пищу рыбу, пойманную в Волге в районе Ярославля,- прямо ответил: «Нельзя!» Тогда что же за соревнования только что проводили в Ярославле на Волге?! Если нельзя есть пойманную рыбу, значит, ее надо отпускать, причинив ей как можно меньше вреда. То есть отпускать надо тут же, как только она будет поймана. Но тогда как оценить победителя после соревнований – ведь для этого надо предъявить весь улов, скопленный за все время мероприятия. Значит, рыбу можно отпустить только в конце «рабочего» дня, предварительно помучив ее в том же садке, на тех же весах… Вернется ли такая рыба к прежней жизни?!
Честное слово, я никак не могу отделаться от мысли, что все подобные «соревнования» это что-то вроде пира во время чумы. Ведь еще в начале девяностых годов было хорошо известно ихтиологам и санитарным врачам Ярославля, что содержание тех же тяжелых металлов (ртути, свинца…) в рыбе, обитающей в Волге под Ярославлем и в ее притоках, намного (порой в десятки раз) превышает предельно допустимые нормы. Об этом в свое время тоже был откровенный разговор по тому же областному радио славного города Ярославля.
А какого качества рыбу ловят сейчас наши рыбачки на Нижней Волге? Проверял ли кто качество воды в Волге по всему ее течению? И не стала ли давно наша Великая русская река буквальным образом сточной канавой для Европейской территории нашей страны?..
Правда, здесь есть некоторые оправдания тем товарищам, которые вроде бы обязаны хотя бы информировать общественность о качестве наши внутренних вод – общая разруха в стране (сокращено промышленное производство, сельское хозяйство по причине деградации не располагает средствами для закупки сельхозхимии) имеет и свои положительные стороны: последнее время мы не в такой степени, как лет пятнадцать тому назад, уничтожаем жизнь в наших водоемах…Зная неплохо Нижнюю Волгу в самом начале шестидесятых годов и зная, что делали и делают с водой нашей матушки-Волги, я бы лично очень поостерегся не только пить воду из Великой русской реки, но и употреблять в пищу рыбу, пойманную в ее водах.
Завершая разговор о качестве воды в той же Волге, не могу не вспомнить недавнюю публикацию в Ярославской областной газете, в которой речь шла о воде, которую потребляют в пищу жители областного центра. Автор этой публикации открыл читателям такую страшную тайну… Оказывается, в природе существует некий перечень городов, жители которых во имя их здоровья должны быть переселены на другое место по причине безобразного качества воды, которым они пользуются в данном населенном пункте. Так вот, в этом жутком списке славный город Ярославль стоит вроде бы на втором месте вслед за удмурдским городом Воткинском…Как вы понимаете, речь идет, применительно к Ярославлю, о качестве питьевой воды, источником которой является река Волга.
Как чувствуют себя рыбы в такой воде? О том, что эту рыбу нельзя употреблять в пищу, мы с вами уже говорили. А что несут нашим судакам, щукам, лещам, налимам те же тяжелые металлы, те же ядохимикаты?.. Яды, попавшие в живой организм непосредственно или накопленные по пищевой цепочке, обычно прежде всего обрушиваются на детородные органы, на органы размножения, то есть природа , встретившись с угрозой для жизни индивидуума, как бы запрещает этому потенциально не здоровому индивидууму размножаться, а если таковое размножение все-таки может иметь место, то такое потомство , как правило, бывает нежизнеспособным.
1988 год. Финляндия. Хельсинки. Слушаю научный доклад о судьбе балтийских тюленей. Число их в последнее время стало заметно сокращаться. Никто их не добывает, никто не встречает погибших по каким-то причинам . И размножаются они вроде бы, как и прежде, по крайней мере так же устраивают свои брачные игры, где самки, как и положено, встречаются с самцами, которые передают им свое семя. Учены обследовали после брачных игр самок, которые, судя по наблюдениям, успешно спарились с самцами… И часто такие самки оказывались бесплодными. Дальше были обнаружены и причины бесплодия: у самок тюленей произошли такие изменения органов размножения, что оплодотворения не происходит и плод после спаривания не образуется. И виной всему ядохимикаты, пестициды, попавшие с сельскохозяйственных угодий в воду Балтийского моря…Как действуют те же самые ядохимикаты на рыб Балтийского моря, мне не удалось узнать – с учеными-ихтиологами я в тот раз так и не встретился… Но предположение, что те же пестициды и тяжелые металлы должны угнетать органы размножения рыб, специалист по балтийским тюленям мне осторожно подтвердил.
1980 год. Горный Алтай. Акташ. Улаган. Балыктыюль. Директор совхоза «Советский Алтай» задумал заселить горные озера пелядью. План осуществил. Рыба вроде прижилась, стала набирать вес. В сети при контрольном улове стали попадаться очень приличные экземпляры. Ожидали, что эта самая пелядь вот-вот станет давать потомство. Но потомства все не было и не было. В чем причина? На этот вопрос не могли никак ответить и ихтиологи, привлеченные директором совхоза к «делу пеляди». Я тоже интересовался этим «делом» и в конце концов услышал в ответ, правда, очень тихую догадку… В районе населенных пунктов Акташ, Улаган залегала киноварь, руда, содержащая ртуть. В Акташе работал рудник, добывающий эту руду. А по берегу озера в районе того же Акташа очень часто являлись миражи-видения, виновниками которых были пары ртути. Видимо, ртуть содержалась и в воде озер, куда выпустили пелядь. Правда, никто в то время так и не удосужился провести анализ воды в озерах… А может быть, действительно именно ртуть, тяжелый металл, крайне опасный для любой жизни, и был виноват в том, что репродуктивные способности пеляди-новосела были подавлены?.. Но это всего лишь моя догадка…
Вот теперь и постарайтесь самостоятельно поискать ответ, какая судьба ждет многие наши водоемы, как вернуть нам нашей воде ее прежние высокие качества… Я думаю, что прежде всего нам необходимо выиграть войну, как теперь говорят, на информационном поле: победить молчание, добиться открытой информации о качестве жизни наших водоемов в настоящее время. Нельзя жить только сказками и легендами о прошлых счастливых временах. Нынче другое время, когда умолчание, сокрытие правды о сегодняшней жизни равносильно геноциду народа!
О себе могу сказать, что меня нынче устраивают только встречи с обитателями наших северных водоемов, которые пока не приняли на себя слишком тяжелый пресс нашей варварской цивилизации…